Анатолий Санжаровский - Жених и невеста
Сполоснулся Валера мой до пояса.
Наладилась я вытирать со спины, что и раньше всякий раз делала, когда позывало подсластиться.
Видит такую мою заботу-ласку, говорит с усмешечкой:
– Не распускай, павушка, перья… Всё одно я твоему чоху не здравствую. Не суну свою единственную в наличности голову в это рисковое ярмо.
– А как знаешь!
Хватила я его в досаде полотенцем по мослам, а обтирать не бросаю, со злости до костей тру-терпужу.
– Только, – говорю, – смотри, доломаешься… Схлопочешь ещё от бабы шишку на горб. Вот сбегаю к нашему колхозному председателю к Петруне Золотых, резоны твои отсталые кину ему в глаза. Попомни, пустоумник ты, кóщее слово моё, наведается он к те в загорбок, покажет, как благое женино хотение в клещи брать!
Слушал мой да знай всё хорохорился. Вcё скалился.
– Напугала! Не стало во мне и души! Да хоть к трём председателям иди…
– Ну и враг с тобой! Пойду!
Подмечаю, не в полной уверенности, надвое как-то говорит:
– Ну и иди, иди… Что ещё?
– А то… Не красивит тебя бычиная упрямь. Ну как чёрт в ступе толкёт. Ничем его не усахарить… Не хошь своей волькой – в непременности вот пойду!
– Дорожка тебе мытым асфальтом!
Пошла раз.
Сдвига никакого.
Пошла два.
Копотуну моему на вид…
Ага, зачесал, где не чесалось…
Смерть до чего не хотел, а снял, а скинул-таки с себя пустую спесь – на попятки отступил: в прицепщицы взял.
Как мой Валера ни мят крутыми долгими годами, а всё одно не повыпустили годы из его рук силу, не позасыпали пеплом жар в душе…
Только это выедем красной зорькой за околицу, он тебе, ёлки-коляски, лабунится целоваться.
А я не будь простуха, проценты с такого дела стригу.
Заносит руку на плечо…
Я мигом эдак со смешком отшатнусь в бочок, глазами на руль.
– А дашь?
Кивает он:
– Дашь.
– Дашь на дашь пойдëть.
Поцелуемся…
В светлом довольстве отсаживается не на сам ли край c дырочками тарелки-сиденья, давая теперь на нём полный простор мне. Теперь я веду наш «Универсал» до самого места.
Я при главном деле, и муженёк не без дела.
Покачивается под локотком у меня, на пташек вроде по сторонам поглядывает, горлопанистых петухов со всех трёх закраин знай в почтении слушает – у нас как раз сходятся воронежские, курские, белгородские земли, – а сам всё время сторожко держит в наблюдении мою ездку.
Как что не так я – сразу подсказки, советы… С большой охоткой входит в бесконечные пояснения, только кинь ему на наживу хоть малый какой вопросишко тракторный.
Свои пояснения наторелой учитель прочно крепит поцелуями, отчего мне помилуй как ясно всё…
Приедешь в поле, власть снова меняется…
Любо-дорого поглядеть, что за тракторист у меня Валера. Землюшку чует колесами – как голой ногой своей.
Работа у такого не плесневеет. Горит!
Бывало, обернётся, я ему в отметку большой палец выставляю. А он вроде того и не в радости.
Остановит трактор, бежмя ко мне.
– Давай поруководи, – показывает на руль. – Передохнú минуту какую. А я на бойком на твоём местечке повоюю с мешками.
Неловкость заедала Валеру.
Всё не мог присмириться, как это – мужик сиди-прохлаждайся за рулём, а баба чувалы с семенником нянчи.
Подсяду я к рулю и только к вечеру уже, как ехать домой, вспомню, что менялись-то мы на минутку. В сев недосуг и носу утереть!
Ученица я выявилась не пустоколосая какая. Скоро взяла все «универсаловы» университеты.
Сдала всё комиссии ладком.
Время отсаживаться на свой трактор, а трактора нет как нет. Жди-пожди, Марьяна Михална. Да так не с год ли и работалa с Валерой напару.
Я не выгораживала себе трактористова трона. Валера, жалеючи меня, сам в прицепщиках у меня бегал.
Наконец и мне дали «Универсал». Правда, старенький. Недели полторы Валера с ним возился.
– Ну, – говорит, – приготовьтесь, мамзель. Взавтре ваш самоличный выезд. К завтрему доведу. Друг за дружкой постреляем в поле. Как на майскую демонстрацию!
– А давай-но взавтре в обед не на стан – в загс прямо на тракторах!
– Ей-бо, – вздыхает, – ты у меня какая-то непонятная.
– А буду вся наружу, буду вся понятная… Тогда я уже не баба буду.
– Мда-а… Логика бабы – в отсутствии всякой логики.
– Ну, это как хошь считай… А загс что, отпихнем до лучших дней?
– Как так?… Чем тебе не угодил завтрашний день?
Вечером доила я корову.
Ветром вбежал в катух Валера.
– Вставай, Марьяна! Вставай! – тянет за плечо кверху.
– Кончу доить – тут не заночую.
– Да вставай же! Пошли!
– Куда ещё пошли?
– Куда, куда… Говорят, пошли, значит, пошли…
Чем лучше я вслушивалась в его голос, тем все ядрёней слышала смятение, тревогу, смертную слышала беду.
Поднялась духом, заглянула в лицо – какое-то чужое да синее, что ли, будто на льду Валера посидел мой.
Не стала ничего спрашивать. Пошли.
Он впереди, я следком.
Идём молчим, у самой душа не на месте.
А вечер уже старый, солнце давно ушло; за дальней далью, где поля в сумерках обнимались с небом, добирал свои последние минуты слабкий костерок мерклого заката.
Идём мы, идём и куда ж приходим?
К загсу.
Смотрю на замок, смотрю на Валеру.
– Ты чего? Иль боялся, завтра без обеда останешься? Ну какие загсы по ночам?
– А такие, – говорит натихо. – Ты пошла к корове, тут тебе нарочный…
Полез в потайной карман пиджака, достал какие-то серые листочки.
– Что это?
Спрашиваю, а сама боюсь ответа.
– Военные повестки это, Марьянушка… Эта, – загинает верхний листок, – на меня… Эта, – загинает ещё листок, – на Михайлу… Э-эта на Егора… Велено быть взавтре поутру к семи ноль-ноль…
10
На всяку беду страха на напасёшься.
Беда всю страну подвела под красную звезду.
Дома остались бабы, давненькие, другим словом, старые, да малые, остались кормить войну.
А у войны рот большой…
Без мужского роду-племени сиротами смотрят поля наши, ржа взяла волю над машинами без глазу.
Как ни круто завернула вековая беда, а первый военный взяли мы урожай сполна: зерно до ядрышка ссыпали в закрома, до корешка свезли сахар-свёклу на завод.
С молодыми ноябрьскими снегами заработали у нас в Острянке эмтээсовские курсы.
Учиться тракторному делу загорелись все мои: и Зинушка, и Тамарушка, и Манюшка, и Нинушка, и Колюшок… Последненький мой, мамушкин цветочек.
Мне наказали вести те курсы.
С испугу кинулась я было отказываться, да в стыд потом самой стало: помимо меня никто из оставшихся острянцев и не знал толком трактора.
Ну что ж, я так я…
К теории готовилась я по книжкам куда усердней против своих старательных курсантов. Так зато по части практики я была профессориха.
Как соберёмся у кузни, такой галдёж подымается. Кажется, все разом горланят:
– Мне!.. Мне разрешите! Разрешите поездить с вами мне-е!..
Все просятся, да не все…
Вижу, первонькая из дочек, Зина, не то чтоб рвалась поездить – по-за спинами приседает-прячется. А ну, не дай Бог, вырву из толпы на трактор.
– Зин, – говорю с трактора, – а ты когда да ни будь думаешь сюда подыматься?
Зина и вовсе оробела.
– Я-то, – говорит, – а сама глаза в спечённый, в притоптанный уже снег, – я-то что… Я лучше люблю ездить, на то и шла…
– Ты чего жмешься?
– А нехай все отвернутся… Сяду…
– Эт что ещё за фантазия на тебя набежала? – спрашиваю в строгости.
Молчит. Набрякла вся слезой, как вата в воде.
«Тут какая чертовщинка да есть!»
Прыг я только наземь – с криком упала Зинушка мне на грудь, заревела белугой.
– Зи-ин! Да ну что ты?
– А то… Ну скажите ему…
– Кому?
– Ко… лю… ш… ку…
– А что он?
– А то… Как же я полезу садиться на обзор всем?
– Да что ж такое?
Отшатнула от себя, смотрю, что ни слеза у неё как сорвётся, так и воткнётся колом в снег.
– А то… пристаёт, как слюна… Повсяк день дражнится… что у меня… ножки… как… у беременной ко… кошки…
Мороз так и пошёл по мне.
Присмирнела вся моя курсантская рать. Даже дыхание слышу своё.
Все ждут, куда ж оно все и поклонится.
А куда клонить?… Другой бы кто, а то младшенький – домашний гостюшка, запазушник мой… Вот уж воистину, детки – железá на душе.
– Зинушка, – глажу её по голове и через большую силу шлю себе на лицо улыбку: самой впору голоси, – ну ты, ёлки-коляски, тожа, ей-пра… Да в свои в шестнадцать ты любому раскрасавцу – праздник! А ты веру кому дала? Колюшку!.. На двенадцатый всего-то полез годок… Да что он понимает!
Я поискала глазами в толпе Колюшка.
Стоит, басурманская кровь, руки в боки, глаза в космос. Вроде не об нём и песня.
– Ну что, бездипломной ты мокроносый спец по ножкам, что ж даль думаешь? Думаешь, раз на весь девчачий отрядко ты один кочетиного семени, так те всё и дозволено?
– Ма…
– Не мамкай! Ишь, у него ума полна сума да ещё назади торба! Я сразу тебя не брала… Нечего тебе на курсах путаться!
