Петр Боборыкин - Однокурсники
— Ладно. Когда же с ним повидаться?
— Айда сейчас же! Он теперь, наверное, в конторе.
Они доехали на извозчике до того корпуса, где помещалась обширная контора фирмы: "Кузьмы Пятова вдова с сыном". Элиодора они нашли в кабинете, отделанном в стиле, который указывал на его новые художественные вкусы, — с выписными обоями вроде фрески и стильной мебелью из зеленоватого дерева с обивкой материей "libertu".
Он сидел за большим бюро, лицом к двери, и читал газету, когда они вошли.
— А! Заплатил! Сколько зим! Поздравляю с приездом.
Но сейчас же в тоне заслышалось то, что он не будет с однокурсником на "ты".
Заплатину так было удобнее, по крайней мере, не будет обязательных товарищеских отношений.
— Вот нас целая троица собралась, — сказал Щелоков, — все три — однокурсники.
— Как же, как же! — немного точно стесненный, заторопился Пятов.
Вид у него был точь-в-точь как воображал Заплатин, идя к Щелокову по Юшкову переулку. Он еще поприпух в лице, брился начисто по английской моде, с заметным брюшком, одетый в заграничный сьют при темно- красном галстухе. Рыжеватые волосы на голове с приподнятым «коком» были плотно острижены.
Тревожные карие глаза искрились из-за стекол pince-nez.
Толстоватые губы раскрывались часто в усмешку, в которой было больше самодовольства, чем дружеского привета.
Заплатин рассудил, без всяких прелиминарий, приступить к мотиву своего визита. Он желал этим показать и то, что Элиодор "an und fur sich" не интересовал его настолько, чтобы отыскивать его и вообще искать его приятельства.
— Щелоков передавал мне, — начал он, — что у вас, Пятов, — он нарочно назвал только по фамилии, по студенчески, — найдется подходящая работа. Что ж это, собственно?
И тон он взял суховатый, давая этим понять Элиодору, что знает ему настоящую цену.
— Совершенно верно, — отозвался Пятов и начал играть шнурком pince-nez. — Совершенно верно.
— Это… какая-нибудь научно-литературная работа?
— Да. Ни больше ни меньше как ряд этюдов по эстетическим теориям. Вещь будет обширная. Работы на целых три-четыре года. Теперь на очереди Адам Смит.
— Экономист? — остановил Щелоков.
— Он самый! Но ему принадлежит и целая эстетическая теория… В свое время он был весьма авторитетен. Только я не знаю… вы знаете по-английски, Заплатин?
— Знать так, чтобы ахти Боже мой, — не могу похвалиться.
Я начал на втором курсе по самоучителю. Читать могу… довольно свободно… особенно прозу, научную и беллетристику.
— Кроме самого текста, — продолжал Пятов, покачиваясь на кресле, — надо будет просмотреть целую литературу… и на других двух языках. По-французски и по-немецки вы читаете… я знаю. И делать выписки и справки по моим указаниям. Вот, в общих чертах, что бы я желал иметь.
— Штука для тебя выполнимая? — подсказал Щелоков, взглянув на Заплатина.
— Я думаю. Ничего особенно мудреного тут нет, — выговорил неторопливо Заплатин.
— Вот и столкуйтесь, братцы! А мне пора и восвояси.
Щелоков встал и начал с ними прощаться.
Уходя, он крикнул Заплатину:
— Заверни на минутку. Тебе по дороге.
— Больших переговоров, надеюсь, не надо будет, — начал
Пятов, когда они остались вдвоем.
"А все-таки ты поприжмешь меня", — подумал Заплатин, дожидаясь, какую плату заявит его будущий в некотором роде — "патрон".
V
От Нади Синицыной пришло вчера заказное письмо.
Она выезжает непременно в начале будущей недели.
Значит, надо оповестить хозяйку той «меблировки», где он нашел ей комнату, на Никитской.
Сначала они мечтали поселиться в одном доме, там, на Патриарших прудах, куда он въехал. Там он жил и раньше. Но номера оказались слишком запущенными. Он сам не выжил больше одного месяца.
Потом он стал соображать, что так было бы неудобно.
Наде — если она сразу поступит на курсы — надо будет подчиняться известным правилам. В студенческих номерах, во всяком случае, ей оставаться нельзя. Она еще там, у себя, говорила, что, быть может, попадет к дальним родственникам ее матери где-то на Плющихе или в одном из переулков Остоженки; но что она сначала хочет «осмотреться». Может, эти родственники окажутся и совсем "неподходящими".
Сам он переехал на Воздвиженку, где жил целых полгода на третьем курсе; а ей подсмотрел поблизости, на
Никитской, комнату со столом у старушки, у которой живут только молодые девушки — почти исключительно консерваторки или слушательницы "Филармонии".
Его меблировка, где когда-то жилось так весело и дружно, тоже изменилась. Хозяин тот же, но заведует номерами какой-то инородец, по всем приметам пройдоха, а не прежняя управительница Марья Васильевна
— старая девушка дворянского рода, некрасивая, больная и совершенно непрактичная, но добрейшей души, точно родная мать или старшая сестра для студенческой братии.
У нее в комнате бывали бессменно заседания "клуба".
Иные так днями просиживали до поздних часов ночи, ели, пили, жестоко курили, пели, возились с Марьей
Васильевной, проделывали над ней разные дурачества.
И очень затягивали свою квартирную плату, особенно те, кто там же и "столовался".
Номера теперь почище; внизу мальчик, исполняющий должность швейцара — не в таком развращенном виде, и
Петрушкин запах не так ударяет в нос; есть даже подобие ковра на лестнице.
И цены — процентов на десять выше.
Но прежняя жизнь канула. Студенческая братия водится, но Заплатин никого не знает. Все больше юнцы, из вновь поступивших, в форме с иголочки.
С каждым днем он чувствует себя, точно он постарел не на полтора года, а на целых десять.
Аудитория в одну неделю приелась ему.
Это грозило стать неизменным настроением.
Даже больше чем приелась. Ему было не по себе, почти жутко. Кругом все совсем незнакомые лица. Он кончит с теми, кто при нем дослушивал на втором курсе. Пять-шесть человек знакомых, так, шапочно…
Особого интереса и сочувствия ему, как «пострадавшему», от этих, знавших его хоть по фамилии, он не замечает.
А какой дух у массы он до сих пор распознать еще не может.
Из однокурсников очень немногие вернулись, а то так уж кончили, кто был меньше "на виду", чем он.
Раза два он был скорее предметом любопытства.
Среди ровесников все еще потеплее; но молодые преобладают.
Некоторые значительно «поумнели», другие — как выразился Кантаков — «зашибают» экономическими идеями; а к чисто студенческим интересам стали как-то по-другому относиться.
Не воображал он, что в каких-нибудь две недели по возвращении своем в Москву будет так одиноко себя чувствовать.
Не самолюбие, не суетность говорили в нем, не желание играть роль вожака, рисоваться своим прошлым — ничего такого он в себе не сознавал. Но он не знал, как ему поближе сойтись и с юнцами, и с теми, кто очутился теперь в его однокурсниках.
Самому отрекомендовываться или лезть на первый план — он не желал. Надо, чтобы это само собою сделалось.
Может быть, вдруг и наладится; а пока не то, совсем не то.
А ходить на лекции надо. Все те же педеля и «субы» и отметки посещений. Манкировать помногу — могут выйти и придирки перед допущением к экзаменам.
И вот сегодня, когда он должен пропустить целых две лекции, Заплатин как-то особенно расхандрился, спрашивая себя: неужели он только и добивается что того звания, которое ему даст государственный экзамен?
Главное — то, что ему дозволен был возврат в Москву, что он может работать, что здесь под рукой все средства, есть к кому обратиться, у кого попросить совета.
Чего же ему еще? Работу он нашел, и довольно даже приятную, со второго же месяца; теперь здесь будет сам себя кормить. Любимая девушка приезжает на днях, с ней он будет проводить все свои досуги.
А он расхандрился!
Сегодня он пропустит две лекции потому, что Элиодор
Пятов просил быть у него, в его наследственных палатах, после одиннадцати часов, и остаться завтракать, причем он получит более обстоятельные инструкции о характере работы, которая была ему предложена.
О гонораре речь уже шла там, в кабинете конторы.
Элиодор оказался довольно щедрым. Сам предложил по пятидесяти рублей за печатный лист компилятивной работы, с преобладанием цитат и с платою по рукописи, по приблизительному расчету.
Больше не платят и в хороших журналах.
И Авив остался доволен, когда Заплатин, зайдя к нему, сообщил об этом.
— Только ты все-таки охулки на руку не клади! Поаккуратнее усчитывай рукопись. И обратись к какому- нибудь фактору типографии. Там они насчет этого учета — дошлый народ.
Не очень ему нравилось то, что Пятов сразу начал приглашать его к себе на «кормежку». Ему бы хотелось установить чисто деловые отношения. Но пока что Элиодор держал себя прилично, не обижался тем, что Заплатин называл его просто по фамилии. Он тоже звал его «Заплатин», без имени и отчества; но еще без оттенка хозяина, говорящего со своим "служащим".
