Чарльз Диккенс - Блестящая будущность
Говоря это, она набросилась на меня, какъ орелъ на ягненка; лицо мое было погружено въ лоханку съ водой, а голова подставлена подъ рукомойникъ, и я былъ намыленъ, умытъ, обтертъ полотенцемъ, задерганъ, исщипанъ, исцарапанъ, пока совсѣмъ не одурѣлъ.
Когда мои омовенія были окончены, на меня надѣли чистое бѣлье, крайне жесткое, точно власяницу на юнаго грѣшника, и самое узкое и неловкое платье. Послѣ этого меня предали въ руки м-ра Пэмбльчука, который принялъ меня рѣшительно такъ, какъ еслибы онъ былъ судья, и разразился рѣчью, произнести которую онъ уже давно собирался, — такъ я по крайней мѣрѣ догадывался:
— Мальчикъ, будь благодаренъ всѣмъ своимъ друзьямъ и въ особенности тѣмъ, которые выкормили тебя отъ руки!
— Прощай, Джо!
— Богъ съ тобой, Пипъ, дружище!
Я до сихъ поръ никогда еще не разставался съ Джо, и въ первую минуту, обуреваемый своими чувствами и мыломъ, которое ѣло мнѣ глаза, но видѣлъ даже звѣздъ на небѣ. Но мало-по-малу онѣ засверкали одна за другой, не давая мнѣ однако отвѣта на вопросы: ради чего на свѣтѣ ѣду я играть къ миссъ Гавишамъ и въ какія игры я буду у нея играть?
ГЛАВА VII
Въ восемь часовъ утра м-ръ Пэмбльчукъ и я сѣли завтракать въ пріемной, которая находилась позади его лавки. Я не любилъ общества м-ра Пэмбльчука. Во-первыхъ, потому, что онъ раздѣлялъ мысли моей сестры насчетъ того, что меня слѣдуетъ держать впроголодь, какъ кающагося грѣшника… во-вторыхъ, потому, что онъ давалъ мнѣ какъ можно меньше масла на большой ломоть хлѣба и столько лилъ горячей воды въ мое молоко, что откровеннѣе было бы совсѣмъ не давать молока, а только воду, и, въ-третьихъ, потому, что разговоръ его состоялъ исключительно изъ одной ариѳметики. На вѣжливое пожеланіе ему: «Добраго утра!» онъ напыщенно произнесъ: «Семью девять, мальчикъ?» Ну, могъ ли я отвѣтить, когда меня захватили врасплохъ въ чужомъ домѣ и на голодный желудокъ! Я былъ голоденъ, но прежде, нежели я успѣлъ проглотить кусокъ, онъ началъ душить меня сложеніемъ, и это длилось въ продолженіе всего завтрака. «Семь?» «И четыре?» «И восемь?» «И шесть?» «И два?» «И десять?» И такъ далѣе. Послѣ каждой цыфры я едва успѣвалъ глотнуть молока или разжевать кусокъ хлѣба, какъ за ней слѣдовала новая; а самъ онъ все время сидѣлъ покойно, какъ ни въ немъ не бывало, и ѣлъ за четверыхъ сало съ поджареннымъ хлѣбомъ.
Поэтому я былъ радъ, когда пробило десять часовъ, и мы отправились къ миссъ Гавишамъ, хотя я вовсе не былъ спокоенъ насчетъ того, какъ выполню свои обязательства въ домѣ этой лэди. Черезъ четверть часа мы пришли къ дому миссъ Гавишамъ. Онъ былъ выстроенъ изъ стараго кирпича и очень мраченъ; на всѣхъ дверяхъ и калиткѣ виднѣлись желѣзные засовы. Нѣкоторыя изъ оконъ были задѣланы; остальныя всѣ были занерты ставнями. Передній фасадъ выходилъ во дворъ, но ворота были тоже на запорѣ; намъ пришлось долго ждать послѣ того, какъ мы позвонили въ колокольчикъ, пока кто-нибудь придетъ намъ отпереть. Пока мы дожидались у воротъ, я заглянулъ въ нихъ (даже и тутъ м-ръ Пэмбльчукъ сказалъ: «И четырнадцать?» но я притворился, что не слышу) и увидѣлъ, что рядомъ съ домомъ была большая пивоварня; но никто не варилъ въ ней пива, и она, казалось, была давно заброшена.
Отворилось окно, и звонкій голосъ спросилъ: «Какъ зовутъ?» На что мой проводникъ отвѣчалъ: «Пэмбльчукъ!» Голосъ произнесъ: «Хорошо». И окно опять затворилось, и молодая лэди прошла по двору съ ключами въ рукахъ.
— Это Пипъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ.
— Это Пипъ, говорите вы? — отвѣтила молодая лэди, которая была очень хороша собой и, повидимому, очень горда:- войдите, Пипъ.
М-ръ Пэмбльчукъ тоже хотѣлъ войти, но оиа остановила его у воротъ.
— О! — сказала она, — вы хотите видѣть миссъ Гавишамъ?
— Если миссъ Гавишамъ желаетъ меня видѣть, — отвѣчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, смущенный.
— Ахъ! — сказала дѣвушка, — но она вовсе не желаетъ васъ видѣть.
Она проговорила это такъ твердо и безповоротно, что м-ръ Пэмбльчукъ, хотя и обидѣлся, но не возражалъ. Зато онъ строго взглянулъ на меня — точно я его обидѣлъ! — и, уходя, произнесъ съ укоризной:
— Мальчикъ! постарайся своимъ поведеніемъ принести честь тѣмъ, кто выкормилъ тебя отъ руки!
Я боялся, что онъ вернется и прокричитъ мнѣ сквозь ворота: «И шестнадцать!» Но онъ этого не сдѣлалъ.
Моя юная проводница заперла ворота, и мы прошли но двору. Онъ былъ вымощенъ и чистъ, но трава пробивалась между камнями.
Мы вошли въ домъ черезъ боковую дверь, — главный подъѣздъ былъ запертъ двумя запорами. Тутъ я замѣтилъ, что въ коридорахъ было вездѣ темно, и дѣвочка оставила тамъ зажженную свѣчу. Она взяла ее, и мы прошли еще нѣсколько коридоровъ и поднялись по лѣстницѣ; вездѣ было темно и только свѣча освѣщала намъ путь.
Наконецъ мы дошли до дверей какой-то комнаты, и дѣвушка сказала:
— Войдите.
Я отвѣчалъ больше изъ застѣнчивости, нежели изъ вѣжливости:
— Послѣ васъ, миссъ.
На это она отвѣтила:
— Не дурачьтесь, мальчикъ; я не войду.
Послѣ того она ушла, и — что всего хуже — унесла съ собой свѣчу.
Это было очень неудобно, и мнѣ стало почти страшно. Однако ничего не оставалось, какъ постучать въ дверь. Я постучалъ, и мнѣ крикнули:
— Войдите.
Я вошелъ и очутился въ красивой большой комнатѣ, ярко освѣщенной восковыми свѣчами. Ни одинъ лучъ дневного свѣта не проникалъ въ нее. То была уборная, какъ я предположилъ, судя по убранству, хотя многое изъ того, что я въ ней увидѣлъ, было мнѣ совершенно неизвѣстно. Но прежде всего мнѣ бросился въ глаза большой столъ съ зеркаломъ въ позолоченной рамѣ, и поэтому я и заключилъ, что нахожусь въ уборной знатной дамы.
Не могу сказать, сумѣлъ ли бы я рѣшить этотъ вопросъ быстро, если бы въ комнатѣ не сидѣла знатная дама. Въ креслѣ, опершись локтемъ на туалетъ, поддерживая голову рукой, сидѣла самая странная леди, какую я когда-либо видѣлъ или увижу.
Она была богато одѣта… въ атласъ, кружево и шаль… и все бѣлаго цвѣта.
Башмаки на ногахъ были тоже бѣлые. На головѣ у ней былъ длинный бѣлый вуаль и подвѣнечные цвѣты въ сѣдыхъ волосахъ. Драгоцѣнные камни сверкали у нея на шеѣ и на рукахъ, а другіе драгоцѣнные уборы лежали, сверкая, на столѣ. Наряды, не такіе великолѣпные, какъ тотъ, который былъ на ней, были разбросаны по комнатѣ, и тутъ же въ безпорядкѣ стояли полууложенные сундуки. Туалетъ ея не былъ оконченъ, такъ какъ она была обута только въ одинъ башмакъ, а другой лежалъ на столѣ у нея подъ рукой; вуаль приколотъ только наполовину, часы съ цѣпочкой еще не приколоты, и кружево, предназначенное для груди, лежало вмѣстѣ съ носовымъ платкомъ и перчатками, цвѣтами и молитвенникомъ; все сложено въ небрежную груду около зеркала.
Все это я разглядѣлъ не въ первую минуту, когда увидѣлъ эти вещи, хотя и въ первую минуту разглядѣлъ больше, чѣмъ можно было думать.
Но я увидѣлъ также, что все это бѣлое убранство давно уже пожелтѣло и состарилось. Я увидѣлъ, что и невѣста такъ же состарилась, какъ и ея подвѣнечный нарядъ. Я былъ когда-то на ярмаркѣ, гдѣ показывали какую-то страшную восковую фигуру, изображавшую невозможную особу, лежащую въ гробу. Въ другой разъ мнѣ показывали въ церкви скелетъ, покрытый истлѣвшей богатой одеждой, который былъ вырытъ изъ склепа подъ церковнымъ поломъ. Теперь у восковой куклы и у скелета оказались темные глаза, которые двигались и глядѣли на меня. Я бы закричалъ, если бы это было возможно.
— Кто это? — спросила лэди у стола.
— Пипъ, ма'амъ.
— Пипъ?
— Мальчикъ отъ м-ра Пэмбльчука, ма'амъ. Пришелъ, чтобы играть.
— Подойди ко мнѣ; дай поглядѣть на себя; подойди ближе.
Когда я стоялъ возлѣ нея, избѣгая глядѣть ей въ глаза, я въ подробности увидѣлъ все, что ее окружало, и замѣтилъ, что часы ея остановились на восьми часахъ двадцати минутахъ и что другіе часы, стѣнные, тоже стояли на восьми часахъ двадцати минутахъ.
— Погляди на меня, — сказала миссъ Гавишамъ. — Ты не боишься женщины, которая не видѣла солнца съ тѣхъ поръ, какъ ты родился?
Съ сожалѣніемъ признаюсь, что не постыдился отчаянно солгать, отвѣтивъ на ея вопросъ: «Нѣтъ».
— Знаешь ли, до чего я дотрагиваюсь? — продолжала она, прикладывая то одну, то другую руку къ лѣвому боку.
— Да, ма'амъ (я вспомнилъ про молодого человѣка).
— Что я трогаю?
— Сердце.
— Оно разбито!
Она произнесла эти слова съ зловѣщей улыбкой, точно хвалилась чѣмъ-то. Продержавъ немного руки у сердца, она медленно отняла ихъ и опустила на колѣни, точно отъ усталости.
— Я устала, — проговорила она. — Мнѣ нужно развлеченіе, а я не хочу знать ни мужчинъ, ни женщинъ. Играй.
Я думаю, что какъ бы ни любилъ спорить мой читатель, но онъ согласится, что она не могла потребовать ничего болѣе труднаго въ мірѣ отъ злополучнаго мальчика въ томъ положеніи, въ какомъ находился я.
