Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна
После ужина отец взялся за бутыль и сказал, что виски ему хватит на две попойки и одну белую горячку. Это у него была такая поговорка. Я решил, что через какой-нибудь час он напьётся вдребезги и уснёт, а тогда я украду ключ или выпилю кусок бревна и выберусь наружу; либо то, либо другое. Он всё пил и пил, а потом повалился на своё одеяло. Только мне не повезло. Он не уснул крепко, а всё ворочался, стонал, мычал и метался во все стороны; и так продолжалось очень долго. Под конец мне так захотелось спать, что глаза сами собой закрывались, и не успел я опомниться, как крепко уснул, а свеча осталась гореть.
Не знаю, сколько времени я проспал, как вдруг раздался страшный крик, и я вскочил на ноги. Отец как сумасшедший метался во все стороны и кричал: «Змеи!» Он жаловался, что змеи ползают у него по ногам, а потом вдруг подскочил да как взвизгнет, – говорит, будто одна укусила его в щёку, – но я никаких змей не видел. Он начал бегать по комнате, всё кругом, кругом, а сам кричит: «Сними её! Сними её! Она кусает меня в шею! « Я не видывал, чтобы у человека были такие дикие глаза. Скоро он выбился из сил, упал на пол, а сам задыхается; потом стал кататься по полу быстро-быстро, расшвыривая вещи во все стороны и молотя по воздуху кулаками, кричал и вопил, что его схватили черти. Мало-помалу он унялся и некоторое время лежал смирно, только стонал, потом совсем затих и ни разу даже не пикнул. Я услышал, как далеко в лесу ухает филин и воют волки, и от этого тишина стала ещё страшнее. Отец валялся в углу. Вдруг он приподнялся на локте, прислушался, наклонив голову набок, и говорит едва слышно:
– Топ-топ-топ – это мертвецы… топ-топ-топ… они за мной идут, только я-то с ними не пойду… Ох, вот они! Не троньте меня, не троньте! Руки прочь – они холодные! Пустите… Ох, оставьте меня, несчастного, в покое!..
Потом он стал на четвереньки и пополз и всё просит мертвецов, чтоб они его не трогали; завернулся в одеяло и полез под стол, а сам всё просит, потом как заплачет! Даже сквозь одеяло было слышно.
Скоро он сбросил одеяло, вскочил на ноги как полоумный, увидел меня и давай за мной гоняться. Он гонялся за мной по всей комнате со складным ножом, звал меня Ангелом Смерти, кричал, что он меня убьёт, и тогда я уже больше не приду за ним. Я его просил успокоиться, говорил, что это я, Гек; а он только смеялся, да так страшно! И всё ругался, орал и бегал за мной. Один раз, когда я извернулся и нырнул ему под руку, он схватил меня сзади за куртку и… я уже думал было, что тут мне и крышка, однако выскочил из куртки с быстротой молнии и этим спасся. Скоро старик совсем выдохся: сел на пол, привалившись спиной к двери, и сказал, что отдохнёт минутку, а потом уж убьёт меня. Нож он подсунул под себя и сказал, что поспит сначала, наберётся сил, а там посмотрит, кто тут есть.
Он очень скоро задремал. Тогда я взял старый стул с провалившимся сиденьем, влез на него как можно осторожнее, чтоб не наделать шуму, и снял со стены ружьё. Я засунул в него шомпол, чтобы проверить, заряжено оно или нет, потом пристроил ружьё на бочонок с репой, а сам улёгся за бочонком, нацелился в папашу и стал дожидаться, когда он проснётся. И до чего же медленно и тоскливо потянулось время!
Глава VII
– Вставай! Чего это ты выдумал?
Я открыл глаза и оглянулся, силясь понять, где же это я нахожусь. Солнце уже взошло, – значит, я спал долго. Надо иной стоял отец; лицо у него было довольно хмурое и к тому же опухшее. Он сказал:
– Что это ты затеял с ружьём?
Я сообразил, что он ничего не помнит из того, что вытворял ночью, и сказал:
– Кто-то к нам ломился, вот я и подстерегал его.
– А почему же ты меня не разбудил?
– Я пробовал, да ничего не вышло: не мог вас растолкать.
– Ну ладно… Да не стой тут без толку, нечего языком чесать! Поди погляди, не попалась ли на удочки рыба к завтраку. И через минуту приду.
Он отпер дверь, и я побежал к реке. Я заметил, что вниз по течению плывут обломки веток, всякий сор и даже куски коры, – значит, река начала подниматься. Я подумал, что жил бы припеваючи, будь я теперь в городе. В июньское половодье мне всегда везло, потому что, как только оно начнётся, вниз по реке плывут дрова и целые звенья плотов, иной раз брёвен по двенадцати вместе: только и дела, что ловить их да продавать на дровяные склады и на лесопилку.
Я шёл по берегу и одним глазом всё высматривал отца, а другим следил, не принесёт ли река что-нибудь подходящее. И вдруг, гляжу, плывёт челнок, да какой – просто чудо! – футов тринадцать или четырнадцать в длину; несётся вовсю, как миленький. Я бросился в воду головой вниз, по-лягушачьи, прямо в одежде, и поплыл к челноку. Я так и ждал, что кто-нибудь в нём лежит, – у нас часто так делают шутки ради, а когда подплывёшь почти к самому челноку, вскакивают и поднимают человека на смех. Но на этот раз вышло по-другому. Челнок и в самом деле был пустой, я влез в него и пригнал к берегу. Думаю, вот старик обрадуется, когда увидит: долларов десять такая штука стоит! Но когда я добрался до берега, отца ещё не было видно, я завёл челнок в устье речки, заросшее ивняком и диким виноградом; и тут мне пришло в голову другое: думаю, спрячу его получше, а потом, вместо того чтоб убежать в лес, спущусь вниз по реке миль на пятьдесят и поживу подольше на одном месте, а то чего ради бедствовать, таскаясь пешком!
От хибарки это было совсем близко, и мне всё казалось, будто идёт мой старик, но я всё-таки спрятал челнок, а потом взял да и выглянул из-за куста; гляжу, отец уж спустился к реке по тропинке и целился из ружья в какую-то птицу. Значит, он ничего не видел.
Когда он подошёл, я усердно трудился, вытаскивая лесу. Он поругал меня немножко за то, что я так копаюсь; но я ему наврал, будто бы свалился в воду, оттого и провозился так долго. Я так и знал – папаша заметит, что я весь мокрый, и начнёт расспрашивать. Мы сняли с удочек пять сомов и пошли домой.
Оба мы замаялись и легли после завтрака соснуть, и я принялся обдумывать, как бы мне отвадить вдову и отца, чтобы они меня не искали. Это было бы куда верней, чем полагаться на удачу. Разве успеешь убежать далеко, пока они тебя хватятся, – мало ли что может случиться! Я долго ничего не мог придумать, а потом отец встал на минутку напиться воды и говорит:
– Если кто-нибудь в другой раз будет шататься вокруг дома, разбуди меня, слышишь? Этот человек не с добром сюда приходил. Я его застрелю. Если он ещё придёт, ты меня разбуди, слышишь?
Он повалился и опять уснул: зато его слова надоумили меня, что надо делать. Ну, думаю, теперь я так устрою, что никому и в голову не придёт меня разыскивать.
Часам к двенадцати мы встали и пошли на берег. Река быстро поднималась, и по ней плыло много всякого леса. Скоро показалось звено плота – девять брёвен, связанных вместе. Мы взяли лодку и подтащили их к берегу. Потом пообедали. Всякий на месте папаши просидел бы на реке весь день, чтобы наловить побольше, но это было не в его обычае. Девяти брёвен на один раз для него было довольно; ему загорелось ехать в город продавать. Он меня запер, взял лодку и около половины четвёртого потащил плот на буксире в город. Я сообразил, что в эту ночь он домой не вернётся, подождал, пока, по моим расчётам, он отъедет подальше, потом вытащил пилу и опять принялся пилить то бревно. Прежде чем отец переправился на другой берег, я уже выбрался на волю; лодка вместе с плотом казалась просто пятнышком на воде где-то далеко-далеко.
Я взял мешок кукурузной муки и отнёс его туда, где был спрятан челнок, раздвинул ветви и спустил в него муку: потом отнёс туда же свиную грудинку, потом бутыль с виски. Я забрал весь сахар и кофе и сколько нашлось пороху и дроби; забрал пыжи, забрал ведро и флягу из тыквы, забрал ковш и жестяную кружку, свою старую пилу, два одеяла, котелок и кофейник. Я унёс и удочки, и спички, и остальные вещи – всё, что стоило хотя бы цент. Забрал всё дочиста. Мне нужен был топор, только другого топора не нашлось, кроме того, что лежал на дровах, а я уж знал, почему его надо оставить на месте. Я вынес ружьё, и теперь всё было готово.
Я сильно подрыл стену, когда пролезал в дыру и вытаскивал столько вещей. Следы я хорошенько засыпал сверху землёй, чтобы не видно было опилок. Потом вставил выпиленный кусок бревна на старое место, подложил под него два камня, а один камень приткнул сбоку, потому что в этом месте бревно было выгнуто и не совсем доходило до земли. Шагов за пять от стены, если не знать, что кусок бревна выпилен, ни за что нельзя было этого заметить, да ещё и стена-то задняя – вряд ли кто-нибудь станет там шататься и разглядывать.
До самого челнока я шёл по траве, чтобы не оставлять следов. Я постоял на берегу и посмотрел, что делается на реке. Всё спокойно. Тогда я взял ружьё и зашёл поглубже в лес, хотел подстрелить какую-нибудь птицу, а потом увидел дикого поросёнка: в здешних местах свиньи быстро дичают, если случайно забегут сюда с какой-нибудь луговой фермы. Я убил этого поросёнка и понёс его к хибарке.
