Жорж Санд - Мельник из Анжибо
Когда крестьянина спрашивают, какой дороги держаться, чтобы попасть в то или иное место, он обычно отвечает: «Езжайте, езжайте вперед и все время держитесь прямо!» Это такая шутка, что-то вроде каламбура, ибо «держаться прямо» — попросту значит идти на своих двоих, и попадет впросак тот, кому послышится «держите прямо»: ведь в Черной Долине нет ни одной прямой дороги.
Многочисленные овраги, по дну которых протекают маленькие речушки — такие, как Эндра, Вовра, Куарда, Тарда[6] и добрая дюжина других, вдоль течения несколько раз меняющих свое название и никогда не подпадавших под унизительное иго мостов или шоссе, заставляют вас тысячекратно отклоняться от вашего пути в поисках брода, причем нередко вам приходится повернуться спиной к тому месту, куда вы направлялись.
Подъехав к перекрестку, где был водружен крест в устрашение злым духам, колдунам и диковинным зверям, облюбовавшим, по крестьянскому поверью, это будто бы зловещее место, наши растерянные путешественники заговорили с нищим, который сидел на «камне мертвецов»[7]и, увидев колымагу, возопил: «Сжальтесь, люди добрые, над несчастным бедняком!»
Рослая фигура этого старца, ссутулившегося от годов, но еще крепкого и к тому же вооруженного огромной палицей, не предвещала ничего хорошего на тот случай, если бы пришлось схватиться с ним один на один. Черты его лица не были отчетливо видны, но хриплый голос звучал скорее требовательно, чем жалобно. Его понурому виду и грязным лохмотьям странно противоречила очевидная наклонность к шутовству: о ней говорили и увядший букетик и выцветшая лента на шляпе.
— Друг мой, — обратилась к нищему Марсель, подавая ему монету, — не знаете ли вы, где тут дорога на Бланшемон?
Вместо ответа нищий продолжал громко читать «Аве Мария», почему-то именно в этот момент решив помолиться.
— Отвечайте же, — сказал ему Лапьер, — потом будете бормотать свои молитвы.
Нищий обернулся к лакею, смерил его презрительным взглядом и продолжал возносить хвалу богоматери.
— Бросьте вы говорить с ним, — сказал возница. — Этот старый оборванец слоняется по всей округе и никогда сам не знает, куда идет; он не в своем уме.
— Дорога на Бланшемон? — сказал наконец нищий, завершив молитву. — Не здесь, дети мои. Вам надо возвратиться назад до первой развилки и свернуть на ту дорогу, что идет вправо.
— Вы уверены в этом? — спросила Марсель.
— Я ходил по ней сотни раз. Если вы мне не верите, поступайте по-своему — мне-то что!
— Он как будто знает, что говорит, — сказала Марсель своему проводнику. — Послушаемся его. Какой ему толк обманывать нас?
— Да просто ради удовольствия навредить людям, — с недовольным видом ответил возница. — Не доверяю я этому человеку.
Марсель все же настояла на том, чтобы последовать совету нищего, и вскоре колымага въехала на узкую, извилистую и чрезвычайно крутую тропу.
— Говорил я вам, — сказал, снова пачав браниться, колымажник, — что этот зловредный старикашка нарочно запутывает нас.
— Поезжайте, — сказала Марсель, — все равно ведь назад уже пути нет.
Чем дальше, тем менее доступной для проезда становилась дорога; но она была слишком узка, чтобы можно было повернуть повозку, и к тому же зажата между двумя рядами пышно разросшихся кустарников. Наконец, выказав чудеса выносливости и преданности, лошаденка свезла колымагу вниз под сень старых дубов, стоявших здесь тесной купой; по-видимому, это была опушка леса. Дорога внезапно расширилась, и путешественники увидели перед собой большой разлив стоячей воды, совсем непохожий на речной брод. Возница все же рискнул въехать в эту лужу, по на середине оказалось уже так глубоко, что он решил взять вбок, — и это был последний подвиг его тощего Буцефала[8]. Колымага накренилась, уйдя в воду по ступицу, и лошадь упала, обрывая постромки. Пришлось ее выпрягать. Лапьер вылез из колымаги и, стоя по колено в воде, стал помогать вознице, испуская при этом такие стенания, словно он отдавал богу душу. С первой задачей они наконец справились и принялись вытаскивать колымагу, но тут все их усилия не привели ни к чему (оба были отнюдь не силачи). Тогда колымажник, отчаянно чертыхаясь и кляня нищего колдуна, легко вскочил на лошадь и припустился во всю прыть, буркнув, что едет за подмогой; по тону его, однако, нетрудно было предсказать, что его навряд ли будет грызть совесть, даже если путешественникам придется просидеть в болоте всю ночь. Колымага, к счастью, не завалилась совсем набок. Она лишь несколько накренилась, по была все же вполне пригодна для ночлега. Марсель примостилась на задней скамейке, уложив рядом с собой малыша, которого надо было устроить поудобнее, чтобы он спокойно спал: он давно уже хныкал, что хочет кушать и баиньки, и после того, как полакомился разными вкусными вещами, припасенными для него Сюзеттой, тотчас смежил веки и уснул. Рассудив, что их ненадежный проводник не станет спешить с возвращением, буде найдет приют для себя самого, госпожа де Бланшемон отрядила Лапьера на поиски в окрестностях какого-нибудь жилья, что было нелегкой задачей, поскольку хижины местных жителей скрыты за густой листвою, после захода солнца крепко запираются изнутри, и из них не доносится ни единого звука; увидеть их можно не раньше, чем подойдешь к ним вплотную, и, чтобы вас в неположенное время пустили на ночлег, приходится чуть ли не брать их приступом.
Лапьер, человек уже в преклонных летах, был озабочен только одним: где бы найти огня, чтобы просушить ноги и уберечься от ревматизма. Он обрадовался возможности выбраться из болота, что и сделал безотлагательно, перед тем, впрочем, удостоверясь, что колымага уперлась в опрокинутый ствол старой ивы и ей не грозит опасность погрузиться еще глубже.
Больше всех унывала Сюзетта, боявшаяся разбойников, волков и змей — трех напастей, которые неизвестны в Черной Долине, но обычно мерещатся в путешествии ее товаркам по профессии. Однако бодрость духа и выдержка ее госпожи помешали ей изливать вслух свои страхи, и, с удобством расположившись на передней скамейке, она сочла за лучшее поплакать втихомолку.
— Ну-ну-ну, что это с вами, Сюзетта? — обратилась к камеристке Марсель, заметив, что та ударилась в слезы, — Ах, барыня, — отвечала Сюзетта сквозь рыдания, — разве вы не слышите, как квакают лягушки? Вот-вот они наползут сюда и заполнят всю повозку…
— И пожрут нас, конечно, без остатка, — подхватила госпожа де Бланшемон, рассмеявшись от души.
В самом деле, зеленые обитательницы болота, потревоженные было падением лошади и криками возницы, возобновили свой монотонный концерт. Слышались также лай и завывание собак, но так издалека, что едва ли можно было рассчитывать на быструю помощь. Луна еще не подымалась, но звезды уже сверкали в неподвижной воде болота, поверхность которой снова стала гладкой. Прохладный ветерок играл в густых и высоких камышовых зарослях на берегу.
— Полно, Сюзетта, — сказала Марсель, уже предавшаяся своим лирическим мечтаниям, — здесь не так уж худо, принимая во внимание, что мы сидим в самом настоящем болоте, и если вы возьмете себя в руки, то будете спать не хуже, чем в собственной постели.
«Да что она, спятила, что ли? — подумала Сюзетта. — Дела — просто из рук вон, а послушать ее, так все обстоит как нельзя лучше».
С минуту длилось молчание, и вдруг Сюзетта вскричала:
— О боже! Сударыня! Мне кажется, я слышу волчий вой! Ну да, ведь мы же в глухом лесу, в самой чаще!
— Этот ваш глухой лес, по-видимому, просто несколько ив, стоящих рядком. А что касается волчьего воя, так это не волк воет, а человек поет. Если он направляется в нашу сторону, то, уж наверное, поможет нам выбраться на сушу.
— А если это разбойник?
— В таком случае это добрый разбойник: иначе он не стал бы предупреждать нас пением, чтобы мы заблаговременно остереглись. Послушайте, Сюзетта, шутки шутками, а ведь он и в самом деле на пути к нам — голос все ближе.
Марсель не ошиблась: над безмолвными полями плыл голос, звучный, густой и мелодичный, хотя несколько грубоватый и совсем не поставленный; аккомпанементом ему служил нечастый, размеренный стук лошадиных копыт, как будто специально отбивавших такт; но голос был еще далеко, и нельзя было ручаться, что певец действительно направляется к болоту, которое вполне могло быть тупиком. Когда голос допел песню до конца, не стало слышно больше ничего: то ли лошадь пошла по мягкой траве, то ли поселянин свернул куда-то.
Вдруг панический страх вновь обуял Сюзетту: она увидала тень, беззвучно скользившую вдоль болота и казавшуюся непомерно большой благодаря своему отражению в воде. Сюзетта испустила вопль, а тень сошла в самое болото и направилась прямо к колымаге, но не спеша и с известной осторожностью.
![Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]](/uploads/posts/books/141636/141636.jpg)
