Пэлем Вудхауз - Том 15. Простак и другие
Было не до того, чтобы соблюдать этикет бального зала. Тэнки, ошарашенный внезапно наступившим одиночеством, силился, судя по выражению его лица, сосредоточиться на решении загадки. Пара, направлявшаяся к двери, загородила нас от него, и мы вслед за ней выскользнули из зала.
Оба мы молчали, пока не дошли до маленькой комнатки, где я раньше размышлял.
Синтия присела, бледная и несчастная.
— О, Боже! — вздохнула она.
Я понял. Мне воочию представилась её поездка в такси, эти танцы, кошмарные перерывы между ними… Всё случилось внезапно.
Я взял ее за руку. Она с измученной улыбкой повернулась ко мне. В глазах у неё блестели слезы… Я услышал свои слова…
Сияющими глазами Синтия смотрела на меня. Всю её усталость как рукой сняло.
Я смотрел на нее. Чего-то недоставало. Я почувствовал, еще когда говорил, что голосу моему не хватает убежденности. И тут я понял, в чем дело. Не было таинственности. Мы слишком хорошо знали друг друга. Дружба убивает любовь.
Синтия выразила мои мысли словами.
— Мы всегда были как брат и сестра, — с сомнением проговорила она.
— До сегодняшнего вечера.
— А сегодня что-то переменилось? Я действительно вам нужна?
Нужна ли? Я пытался задать этот вопрос себе и ответить честно. Да, в некотором роде сегодня я переменился. Добавилось восхищение её хрупкостью, обострилась жалость. Всем сердцем мне хотелось помочь ей, избавить от жуткого окружения, сделать счастливой. Но нужна ли она мне в том смысле, в каком она употребила это слово? Скажем так, как Одри? Я поморщился. Одри канула в прошлое, но мне было больно вспоминать о ней. Быть может, огонь погас оттого, что я стал на пять лет старше? Я прогнал всякие сомнения.
— Да, сегодня вечером я переменился. — И наклонившись, я поцеловал Синтию. У меня было такое чувство, будто я бросаю кому-то вызов. А потом я понял, что бросаю вызов себе.
Я налил горячего кофе из фляжки, которую Смит, мой слуга, наполнил для меня к моему возвращению. Кофе вдохнул в меня жизнь, угнетенность исчезла. Но осталось саднящее беспокойство, дурное предчувствие на самом донышке души.
Я сделал шаг в темноте. Я боялся за Синтию. Я взялся дать ей счастье. Уверен ли я, что мне это удастся? Рыцарский пыл угас, и зашевелились сомнения.
Одри отняла у меня то, чего я не мог возродить. Мечту, вот, пожалуй, самое точное определение. С Синтией я всегда буду стоять на твердой земле. К концу главы мы станем друзьями. И ничего больше.
Я обнаружил, что испытываю к Синтии острую жалость. Её будущее со мной виделось мне как долгие годы невыносимой скуки. Она слишком хороша, чтобы связывать свою жизнь с опустошенным человеком.
Я хлебнул еще кофе, и настроение переменилось. Даже в серое зимнее утро мужчина тридцати лет и отменного здоровья не может долго прикидываться развалиной, да еще если он утешается горячим кофе.
Моя душа обрела равновесие. Я посмеялся над собой, сентиментальным обманщиком. Разумеется, я могу сделать её счастливой. Ни одна другая пара не подходит друг другу лучше. А что до первого крушения, которое я раздул до настоящей трагедии, это просто эпизод моей юности. Смехотворный случай, который я отныне изгоню из своей жизни.
Я быстро подошел к столу и вынул фотографию.
Нет, четыре часа утра — определенно не то время, чтобы человек проявлял целеустремленность и решительность. Я дрогнул. Я намеревался порвать фото в клочки без единого взгляда и выбросить в мусорную корзинку. Но взглянул и заколебался.
Девушка на снимке, невысокая и нежная, смотрела прямо на меня большими глазами, с вызовом встречавшими мой взгляд. Как хорошо я помнил эти ирландские синие глаза под выразительными бровями. Как точно поймал фотограф этот полумечтательный, полудерзкий взгляд, вздернутый подбородок, изогнувшиеся в улыбке губы.
Все мои сомнения снова нахлынули. Только ли сентиментальность тому причиной, дань предутренней тоске по улетающим годам или Одри и вправду заполонила мою душу и стояла стражем у входа, чтобы ни одна преемница не могла захватить её место?
Ответа не было, если не считать ответом то, что я снова убрал фото на прежнее место. Решать сейчас нельзя, чувствовал я. Всё оказалось труднее, чем мне представлялось.
Когда я лег в постель, ко мне вернулась прежняя мрачность. Я беспокойно, долго крутился, ожидая сна.
После пробуждения последняя связная мысль всё так же ясно сидела у меня в голове. Это была жаркая клятва — пусть будет что будет, пусть эти ирландские глаза преследуют меня до самой смерти, но я останусь верным Синтии!
2Телефонный звонок раздался как раз тогда, когда я собирался ехать на Марлоу Сквер, сообщить миссис Дрэссилис о положении дел. Синтия, наверное, уже рассказала ей новость, это до некоторой степени снимет неловкость разговора, но воспоминание о вчерашней стычке мешало мне радоваться новой встрече.
Когда я снял трубку, то услышал голос Синтии.
— Алло, Питер, это вы? Я хочу, чтобы вы немедленно приехали.
— Я как раз выходил.
— Нет, не на Марлоу Сквер. Я не там. Я в «Гвельфе». Спросите люкс миссис Форд. Это очень важно. Всё расскажу при встрече. Приходите скорее.
Для визита в отель «Гвельф» моя квартира расположена лучше некуда. Пешком я дошел туда за две минуты. Люкс миссис Форд располагался на третьем этаже. Я позвонил, и мне открыла Синтия.
— Входите! Какой вы милый, что так быстро.
— Да я живу прямо за углом.
Она закрыла дверь, и мы в первый раз взглянули друг на друга. Не могу сказать, чтобы я нервничал, но определенно чувствовал некую странность. Прошлый вечер представлялся далеким и чуточку нереальным. Наверное, я это как-то показал, потому что Синтия вдруг нарушила повисшую паузу коротким смешком.
— Питер, да вы смущаетесь!
Я пылко, но без подлинной убежденности бросился отрицать обвинение, хотя и вправду был смущен.
— А должны бы, — заключила она. — Вчера, когда я выглядела необыкновенно красивой в своем новом платье, вы сделали мне предложение. Теперь вы снова смотрите на меня спокойными глазами и, наверное, прикидываете, как бы пойти на попятную, не ранив моих чувств?
Я улыбнулся, Синтия — нет. Перестал улыбаться и я. Она смотрела на меня как-то непонятно.
— Питер, — серьезно спросила она, — вы уверены?
— Моя дорогая! Ну что это с вами?
— Вы действительно уверены? — настаивала она.
— Абсолютно. Целиком и полностью. — Передо мной мелькнуло видение больших глаз, глядящих на меня с фото. Мелькнуло и исчезло. Я поцеловал Синтию.
— Какие у вас пышные волосы, — заметил я. — Настоящее безобразие их прятать. — Она не откликнулась. — Сегодня, Синтия, вы в странном настроении, — продолжал я. — Что случилось?
— Я думаю.
— Не надо. Ну что такое? — Меня осенило. — А! Миссис Дрэссилис рассердилась из-за…
— Да нет, мама в восторге. Вы ей всегда нравились. Я с трудом скрыл усмешку.
— Тогда что же? — допытывался я. — Устали после танцев?
— Нет, не так всё просто.
— Так расскажите.
— Трудно всё передать словами…
— А вы попробуйте.
Отвернувшись, Синтия поиграла с бумагами на столе. Помолчала с минуту.
— Я очень тревожилась, Питер, — наконец приступила она. — Вы такой рыцарственный, жертвенный. Истинный Дон Кихот. Меня тревожит, что вы женитесь на мне только из-за того, что вам меня жаль. Так? Нет, молчите. Я расскажу сама, если позволите мне высказать, что у меня на душе. Мы уже два года знаем друг друга. Вам обо мне известно всё. Вы знаете, как… как я несчастлива дома. Вы женитесь на мне, потому что хотите вытащить меня оттуда?
— Моя дорогая!
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Я ответил на него две минуты назад, когда вы спрашивали…
— Так вы меня любите?
— Да.
Все это время Синтия отворачивала от меня лицо, но теперь обернулась и пристально взглянула мне в глаза. Сознаюсь, я даже вздрогнул. Её слова поразили меня еще больше:
— Питер, вы любите меня так же сильно, как любили Одри Блейк?
В минуту, отделившую её слова от моего ответа, ум у меня метался туда-сюда, силясь припомнить, при каких же обстоятельствах я упоминал при ней Одри. Я был уверен, что ни при каких. Я никогда ни с кем не говорил про Одри.
В каждом, даже самом уравновешенном человеке таится зернышко зловещих суеверий. А я не особенно уравновешен, и у меня их не один гран. Я был потрясен. С той самой минуты, как я сделал Синтии предложение, мне казалось, будто призрак Одри вернулся в мою жизнь.
— Господи Боже! — вскричал я. — Что вы знаете про Одри?
Она снова отвернулась.
— Видимо, это имя сильно вас задело.
— Если спросить старого солдата, — пустился я в оправдания, — он скажет, что рана даже спустя долгое время порой причиняет боль.
