Григорий Белых - Дом веселых нищих
— Ну ладно. Идем.
По сборам Роман ожидал долгого путешествия, поэтому очень удивился, когда увидел, что мать направляется к Троицкому собору.
«Молиться, что ли?» — подумал Роман. Но когда вошли в церковь, он сразу почувствовал неладное. Церковь была полна ребят. Как будто со всего города собрали детей в собор. Мальчишки и девчонки, сверстники Романа, заполнили храм. Они громко разговаривали и смеялись, а между ними двигались похожие на монашек дамы.
У прилавка, где всегда продавались свечи, стояла очередь. Здесь были мужчины и женщины с детьми. Мать, не отпуская от себя Романа, стала в очередь и сразу же заговорила с какой-то женщиной. Роман прислушивался к разговору и глядел по сторонам. Вдруг он увидел Ленку, дочь старшего дворника, и еще несколько девчонок из своего дома.
— Что же они тут будут делать? — спрашивала мать.
— О, тут хорошо! — восклицала женщина. — Тут их будут обучать грамоте, будут устраивать беседы. Их тут разделят на десятки. К каждому десятку воспитательница приставлена. Она, знаете, будет следить за ними. Я и сама вот привела своего сорванца.
— Как звать? — спросил рядом скрипучий голос.
Роман оглянулся и увидел, что уже стоит перед прилавком. Прямо на него глядели водянистые глаза строгой дамы в шляпке с куцым пером.
— Романом звать, — ответила мать.
— Сколько лет?
— Восемь.
— Будешь аккуратно посещать беседы? — спросила дама Романа.
— Будет, обязательно будет, — опять подтвердила мать.
— Ну хорошо, — сказала дама и, обращаясь к другой, старой и красноносой, добавила: — Мы запишем его в десяток Прасковьи Петровны.
Мать торопливо перекрестила Романа и ушла, а красноносая дама повела его в глубь церкви.
Тут в дверях показались кузнечиха и городовой Трифонов. Роман чуть не заплясал от восторга, увидав за их спинами Ваську и Женьку.
— Проситесь к Прасковье Петровне, — успел крикнуть им Роман.
Теперь он заметил, что дети стояли не беспорядочной толпой, а ровными рядами.
На правом фланге каждого рада, как взводный командир, стояла дама.
Романа поставили в один из первых радов, около алтаря. Маленькая сморщенная старушка в бархатном жакете и шуршащей юбке, ласково улыбнувшись ему, сказала:
— Я теперь ваша десятница. Станьте с краю. Та же дама привела Женьку и Ваську. Женькаи сразу стал около Романа, а Васька, насупившись, отошел на другой конец рада.
— Что это он? — спросил Роман.
Но тут десятницы зашикали на детей. Гул стих. Из боковых дверей алтаря вышел священник. Он был в простой серой рясе.
Священник перекрестился, потом погладил пухлой, белой рукой каштановую гриву волос и, кашлянув, сказал:
— Здравствуйте, дети.
— Здравствуйте, отец Николай, — многоголосо ответили рады.
Священник переждал, пока утихнет шум, и заговорил:
— Сегодня в третий раз собираемся мы здесь в нашем храме, и с каждым разом я вижу, что нас приходит все больше и больше. Наша мысль воплотилась в жизнь. Основанное нами детское христолюбивое общество теперь будет развиваться и расти.
Голос у священника был тихий и мурлыкающий.
— Третья наша беседа будет о грехе, которому подвержены многие слабые из нас. Грех этот — ложь… Как часто, боясь наказания, скрываем мы правду и лжем близким своим, вводя в заблуждение…
— Замолол, — прошептал Женька на ухо Ро ману.
Роман покосился на десятницу и отмахнулся. А отец Николай, теребя бородку, говорил про женщину, солгавшую Христу, потом стал рассказывать о варенье, которое соблазняет детей.
— Ложь — великий грех, — говорил отец Николай. — Если чувствуешь, что виновен, то иди к матери и скажи: «Да, мама, я виноват, прости меня». Пусть мать даже накажет тебя, будет больно, но совесть будет чиста.
Беседа длилась около часа. Ребята уныло слушали, тихонько перешептывались и переступали с ноги на ногу. Наконец священник перекрестился и сказал:
— Беседа окончена. — И, откашлявшись, запел: «Достойно есть яко воистину…»
Запели и дети. После «Отче наш» десятками подходили целовать крест.
Когда весь десяток Прасковьи Петровны очутился на улице, десятница сообщила:
— Беседы у нас будут каждую пятницу, а по вторникам все приходите ко мне. Я буду учить вас азбуке, будем играть и петь. А теперь — по домам.
ЗОЛОТОЙ БУКВАРЬ
За забором, на пустыре, окруженном военными сараями-складами пышно зеленели лопухи. Здесь было всегда тихо и таинственно. Только пчелы жужжали да стрекотали кузнечики.
Роман вырыл под забором лазейку и теперь почти каждый день бывал на пустыре. Сначала ходил один, потом сказал ребятам.
Лежа в лопухе, ребята рассказывали сказки, ловили пчел или придумывали, как бы насолить Прасковье Петровне, которая теперь мучила ребят грамотой.
Однажды Роман дольше других задержался на пустыре. Был вторник. Все ушли домой обедать и переодеваться. Вечером надо было идти к десятнице. Оставшись один, Роман лег на траву и задумался.
Знойная тишина была наполнена неуловимыми шорохами. Не то трава шелестела, не то шуршали ползавшие букашки. Солнце палило, и даже небо слепило глаза. Над головой, заслоняя свет, тихо качались изумрудно-зеленые, с темными жилками лопухи.
Жара сковала тело. Ленивые и несуразные мысли бродили в голове. Почему-то представился дед, который где-то в городе толкает, напрягаясь, тяжелую тележку с ящиками щелока и отыскивает какую-нибудь Гагаринскую или Абросимову улицу. Подумал о матери и сразу представил себе, как она стоит, согнувшись над лоханкой, в прачечной, и удушливый, вызывающий кашель густой пар поднимается от воды.
«Плохо им, — подумал Роман. — В такую жару шевельнуться трудно, а тут на-ка работай».
Вдруг рядом зашумела трава.
Роман вздрогнул и приподнялся.
Около него стоял Иська.
— Что тебе? — спросил Роман, сердясь, что прервали его приятное одиночество.
Иська испуганно моргнул и отступил на шаг.
— Я хотел спросить… — Иська переступил с роги на ногу.
— Ну, говори.
Куда вы ходите?
— Вона что, — Роман улыбнулся. — Мы учиться ходим к десятнице.
— А мне нельзя?
— Тебе? — удивленно спросил Роман. — Вот уж не знаю. Да, наверное, можно, только спросить надо.
— А ты спроси.
— Не знаю я. — Роман колебался. — Опасно с тобой, опять что-нибудь выйдет.
— Да что ж выйдет? Ты только спроси. А я тебе пуговиц с накладными орлами дам.
— А сколько?
— Пять штук дам.
— Ладно, спрошу, — сказал Роман. — У десятницы сегодня спрошу. А ты на улице жди. Если можно будет, я выйду за тобой.
В шесть часов ребята собрались на площадке и шумной гурьбой пошли к десятнице.
Шли ребята не торопясь, останавливаясь на мостах, плевали на проходящие буксиры и пассажирские пароходики. Украдкой оглядываясь, Роман видел Иську, который тихо шел сзади.
Прасковья Петровна жила на Крюковом канале, в большом сером доме с высокими узкими окнами.
Дойдя до дома, ребята поднялись по широкой парадной лестнице во второй этаж и позвонили.
Дверь открыла прислуга, старая ворчливая женщина. Ребят она не любила. После их ухода всегда приходилось снова убирать комнаты.
Пройдя в прихожую, ребята разделись и один за другим вошли в гостиную. Там уже суетилась Прасковья Петровна. Рассаживала девчонок имальчишек на мягкие стулья, покрытые белыми чехлами.
Ребята сели и замерли, как приговоренные к казни, робко поглядывая на массивные шкафы и развешанные по стенам большие портреты каких-то мрачных седоусых генералов.
— Богато живет… Здорово богато, — прошептал Женька на ухо Роману. — Ишь комодов-то сколько!
Прасковья Петровна достала из шкафа пачку книг и тетрадей и положила все на стол.
— Ну вот, дети, — заговорила она. — До сих пор мы занимались без книг. Это было неудобно. Теперь совет десятниц купил на свои деньги буквари и тетради. Сегодня я раздам их вам, и мы будем учиться по книге.
Десятница развернула пакет и стала оделять каждого тетрадями и букварями, на обложках которых были нарисованы позолоченные подсолнухи и славянскими буквами напечатано:
ЗОЛОТОЙ БУКВАРЬ
После раздачи начали заниматься.
— А-а, — тянула Прасковья Петровна, тыча пальцем в знак, похожий на воротца. — Это «а». А это «бе».
— «А», «бе»… — уныло повторяли ребята и незаметно развлекались, кто чем мог. Одни смотрели на улицу, где вереницей ползли телеги и бежали прохожие, другие разглядывали картинки. Прилежно занимались одни девочки.
— «А» да «бе» сидели на трубе, — бормотал тихо Васька. — «А» упало, «бе» пропало.
В комнате стоял тихий гул. Говорить громко не решались. Пугали тяжелые шкафы, ковры строгий краснолицый генерал на картине.
— «Ер», «еры», — монотонно говорила десятница.
— Упали с горы, — гудел, передразнивая, Васька.
— «Ерь», «ять».
