Уильям Голдинг - Бог-Скорпион
«Вода в реке поднялась и уже не спадет, — пели танцующие. — Мгновение обрело вечность». Своими движениями они ткали причудливые узоры, которые, мало-помалу преображаясь, наконец упростились до ряда концентрических окружностей. Светильники мерцали в потоках нагретого воздуха. Слуги и стражи толпились в дверях. Одежды мужчин и прозрачные платья женщин липли к летящим в танце ногам.
Стоя позади изголовья, лицом к танцующим, Мудрейший торжественно поднял руки. Танец тотчас же прекратился, музыка тоже смолкла; сначала один инструмент, а потом остальные. Мудрейший сделал знак, и стражи, а с ними и избавляющие-от-скверны начали пробираться через толпу. Встав вокруг ложа, они легко его подняли, пронесли через зал и двинулись дальше, в особые, темные и таинственные покои Дворца. Чуть погодя в молчании, не оглядываясь, вышли, гости. И в зале для пиршеств никого, кроме Мудрейшего, не осталось. Он постоял немного, глядя на светильники и слегка улыбаясь. Потом тоже отправился спать.
Бодрствовал один только угол Дворца — верхняя терраса, смотревшая на далекую реку. Здесь группа служанок, не смея сказать ни слова, оторопев, окружила, разглядывая, ничком лежавшую девушку, чью наготу с трудом скрывали лохмотья разодранного покрывала и разметавшаяся вокруг грива длинных волос. Все ее тело было в судорожном напряжении. Уткнувшись в локоть перепачканным лицом, она, рыдая, стучала кулаком об пол. Время от времени и второй кулак поднимался, чтобы ударить о плиты, а из открытого широко рта вырывалось протяжное завывание, напоминавшее плач младенца. Когда этот вой прекращался, она, икая и всхлипывая, со стоном выдавливала в тишину ночи:
— Как стыдно! Как стыдно! Как стыдно!
* * *Когда река поднялась, повинуясь заклятию Спящего, единственными среди живых пришли в изумление те существа, которые первыми и непосредственно столкнулись с результатами великого события. Журавли и фламинго, с трудом держась на ногах, захлопали крыльями и пронзительно закричали, страшась волны, побежавшей вдруг по поверхности из-за стремительного прилива. Но все последующие волны уже исторгали у них клики радости. Нежданное облегчение жизни вызвало в птицах прилив активности, деятельности. Они клевали и глотали пищу так поспешно, словно обязаны были схватить все съедобное, которое, чуть увлажнившись, давал им в изобилии сухой ил. Вода глубиной в несколько дюймов затопила сухую стерню, и сразу поплыли флотилии уток, кряканьем выражая свое удовольствие и легко отдаваясь на милость течения. Ястребы и сарычи, обычно равнодушные к прибрежным полям, зависали теперь сплошной линией над кромкой все прибывающей воды. Полевые мыши и землеройки, змеи и веретеницы, не обладавшие врожденным органом, который предупредил бы их о надвигающейся опасности, в панике устремлялись к возвышенностям, получая и горький, и бесполезный урок. Но люди, знавшие, почему поднимаются воды реки, и предвкушавшие сытость, которую это им принесет, так полны были радостью и любовью к Спящему, что, как только спустилась на землю прохлада, затеяли пение и пляски. А пока царствовала жара, не имея другого занятия, просто сидели в тени и смотрели, как вода поднимается выше и выше. Когда же сумерки освободили от тирании палящего солнца, они принялись бродить, брызгаясь, по неглубокой, едва достающей до щиколотки теплой воде, ступали по глине, как кирпич твердой и жесткой на ощупь, и иногда наклонялись, чтобы умыться. Те же, кто проходил еще дальше, к краю полей, чтобы полюбоваться хорошо памятным видом, чувствовали уже скользкий ил и, останавливаясь, с улыбкой топтались на нем.
Когда вода достигла Зарубки Отличной Еды, — сельские жители так давно не видели этого, что многие дети считали: зарубка недостижима, — день уже пробуждался. Заря занялась как обычно, то есть зеленоватое небо стало пурпурным, потом золотым, потом синим. Но церемониальные рожки трубили, и люди смеялись от счастья: день церемонии совпал с днем Зарубки Отличной Еды.
— Сегодня Спящий проснется для Вечной Жизни и велит водам повернуть вспять, — говорили они.
Они сидели на крышах, следили внимательно за рекой и объясняли происходившее детям. Все утро трубили рожки, им вторил бой барабанов, а в полдень, когда раскаленное солнце обрушилось всем сверканием на зеркало вод и воды курились ему навстречу струйками пара, на неширокой полоске суши, оставшейся между затопленными полями и стеной скал, наконец показалась процессия. Впереди ее несли Спящего. Восемь рослых мужчин поддерживали носилки. Спящий был с головы до ног запеленут-завернут во много слоев роскошных дорогих тканей, крюк и цеп вложены в скрещенные на груди руки. Убранство, в котором преобладало золото с синим, включало и все другие цвета, и даже отсюда, издалека, с крыш, видно было, как выступает на фоне колеблемых знойным воздухом скал его заключенная в многоцветный футляр борода. Женщины с распущенными волосами шли, пританцовывая и вскрикивая, за носилками. Иные пытались разбудить Бога, бряцая на систрах, другие рыдали и взмахами острых ножей прокалывали себе кожу. За женщинами шли избавляющие-отскверны и домочадцы, а затем, взявшись за руки, двигаясь боком, — цепочка, мужчины и женщины вперемежку. Спящий двигался медленно. И медленной длинной процессией тянулись провожающие, шедшие за ним в затылок, но там, где тропинка была совсем узкой, спинами прижимавшиеся к скале, превращаясь в подобие фризовой композиции. Подстегиваемые любовью и любопытством, жители деревень слезали со своих крыш и пробирались по мелководью поближе к процессии. Стоя недвижно в воде, по-детски, во все глаза смотрели на шествие. По временам пытались и взывать к Спящему, но он не просыпался: избавляющие-от-скверны не совершили еще всех положенных действий. Пойти вслед они не пытались. Хотя процессия двигалась медленно, им было бы не успеть за ней вброд, и единственное, что они могли делать, — это приветствовать проходившие группы участников.
Одну из групп, впрочем, они не приветствовали, а только в ужасе, молча, не веря себе, проводили глазами. Эта группа двигалась в самом конце, отделенная промежутком от предыдущих. Ее составлял отряд воинов, а в середине отчаянно бился, пытался вырваться, Лжец. На шее у него было ожерелье Патриарха, такие же ожерелья были и на мужчинах и женщинах, которые шли, держась за руки, боком. И если Лжец исхитрялся — по временам — высвободить на миг руку, то прежде всего пытался сорвать его. Кроме того, он кричал, выл, стенал и непрерывно боролся со стражниками, так что тем стоило колоссального напряжения как-нибудь ненароком его не попортить. Однако он сам себя портил — рот был весь в пене. Крики, которые он исторгал, слышны были вдоль всей процессии.
— Ни за что! Слышите вы? Я не хочу жить! Я сказал: ни за что!
Последний в цепочке державшихся за руки оглянулся, проговорил затем, обращаясь к идущей впереди него женщине:
— Я всегда изумлялся: что видит в нем Патриарх?
Шедшие по мелководью деревенские жители вскарабкались на тропу и поспешили вслед за процессией и Лжецом. Когда полоска земли расширилась и превратилась в площадку, процессия, расколовшись на группы, остановилась: пришедшие по воде толпой встали сзади.
Участники процессии стояли теперь перед длинным низким строением, вокруг которого бежали в свое время, выполняя ритуал, Патриарх и сопровождавший его Лжец. Теперь к нему вел своего рода коридор — углубленный проход между отлого насыпанными булыжниками. Дальний конец прохода, скрытый от солнца, тонул весь в глубокой тени. Вход в здание был вдвое уже ширины этого коридора-прохода, рядом с ним на уровне глаз находилась горизонтальная щель. Стоявшие впереди хорошо видели ее сами, но даже те, кто стоял много дальше или не мог увидеть из-за голов, знали, что она есть, и знали, чьи глаза будут смотреть сквозь нее.
Спящего пронесли по проходу, сняли с носилок, поставили на ноги лицом к провожающим. Подавшись вперед, толпа видела, что он все еще спит: глаза были, как прежде, закрыты. Но вот подошли избавляющие-от-скверны и, действуя инструментами и заклинаниями, открыли их. При этом один из служителей отбросил в сторону комки глины, державшие их закрытыми. Итак, Спящий проснулся. Живой, здоровый и сильный Патриарх, пребывая в своей Остановленной Жизни, пронизывал взглядом детей своих, смотрел вдаль. И теперь должен был действовать Мудрейший, который, кроме всего иного, был еще и избавляющим-от-скверны. Обвязав вокруг талии шкуру, в которую перешла жизнь леопарда, он поднял небольшой топорик с кремневым лезвием и, ударив, ввел его между сомкнутых губ. Потом начал работать им как рычагом, и те, кто стоял ближе всех, услышали звук, напоминавший потрескивание слабых веток, пожираемых разгорающимся пламенем. Когда же Мудрейший отступил в сторону, все увидели, что Патриарх говорит с ними из своей Остановленной Жизни: рот его был открыт. И тогда начались пение и пляски. Но многие из танцующих и поющих не могли сдержать слез при мысли о бренности своей жизни, которая неминуемо ускользнет, словно тень. Стража, носильщики, избавляющие-от-скверны, взяв Патриарха, подняли его на крышу здания, где несколько отодвинутых в сторону тяжелых бревен образовали отверстие, через которое он и был опущен вниз, внутрь. Стражи, оставшиеся стоять вокруг отверстия на крыше, видели, как Бога положили в каменный саркофаг, как саркофаг затем закрыли крышкой и запечатали. Завершив все процедуры, избавляющие-от-скверны поднялись снова на крышу, оставив Бога среди покоев, полных еды и питья, оружия и предметов развлечения.
