Стефан Цвейг - Легенда одной жизни
Кларисса.
Конечно… благородным я не могу назвать этот поступок, но и не так уж он, по-моему, трагичен, как тебе кажется. Я, к сожалению, думаю, что большинство мужчин в подобном положении поступили бы, как ты… может быть, даже все.
Фридрих.
Может быть, даже все?.. Но не он… не он…
Кларисса.
Кто?
Фридрих.
Он… мой отец… Можешь ли ты себе представить, чтобы он так поступил с моей матерью… чтобы он что-нибудь скрыл… О, он умел жертвовать собою… Он скорее разрушил бы свою жизнь, чем доставил бы огорчение другому. И, благодаря этому, только благодаря этому, он стал тем дивом, чудом, перед которым все мы с замиранием духа стоим в благоговении… и один лишь я — в зависти и отчаянии, я — карикатура его души… И я знаю все, знаю все, и все-таки ничего не делаю; ненавижу этот дом и остаюсь в нем; презираю свое произведение и позволяю его читать…
Кларисса, перебивая.
Фридрих… Они идут. Возьми себя в руки. Я тебя понимаю… я могла бы тебе столько сказать… но позже, а теперь сдержись.
ДЕВЯТОЕ ЯВЛЕНИЕ.
Леонора и Бюрштейн входят со стороны лестницы.
Леонора.
Фридрих, вот и ты… Я хотела бы тебя серьезно попросить пойти сейчас же к Гровику. Он уже два раза справлялся о тебе и, повидимому, обижен, что ты даже не потрудился приветствовать его в нашем доме. Твой отец…
Фридрих, бледнея от гнева.
Об отце мне сегодня уже достаточно напоминали.
Леонора.
Я запрещаю тебе такие замечания и, прежде всего, — перебивать меня. Я хочу, с твоего позволения, сказать, что твой отец тоже отрицал чувство благодарности к исполнителям, так как считал свою личность поглощенною произведением. Но он никогда не решался огорчить кого бы то ни было. Мне было бы очень грустно, если бы на это был способен его сын.
Фридрих.
Я… я боюсь, что сегодня вечером он будет на это способен…
Другим, более уступчивым тоном.
Впрочем… ты права, мама… Я пойду сейчас к Гровику… Мне, действительно, следовало его принять.
Леонора, тоже спокойнее.
И затем я хотела бы тебя попросить… Если великий герцог захочет с тобою побеседовать, не упрямься и будь мил… Я бы никогда не уговаривала тебя угодничать, но великий герцог — друг нашего дома… В прежнее время у нас был обычай, что после чтений он всегда оставался у нас еще на часок… Твой долг, подобно тому, как это делал твой отец, — попросить его тогда в эти комнаты…
Фридрих.
Пожалуйста, мама… возьми это на себя… Ты здесь хозяйка дома… А я чувствую себя к этому непризванным… Ты меня прости… Вы… вы все не понимаете меня, полагая, что я не хочу принять на себя все эти обязанности… Я просто не могу, не могу… Я не умею играть роль хозяина дома…
Леонора.
Я нахожу, что пора тебе этому научиться. Ты должен привыкнуть к жизни при открытых дверях и усвоить себе определенные манеры…
Фридрих.
Но я не могу… У вас у всех это есть, вы всегда так уверены в себе и никогда не теряетесь… Вы всегда так сдержанны, я не вижу вас в гневе, в страхе или в волнении, ничто не сбивает вас с толку… А я… я этого не умею… Я не умею высказывать то, что думаю… И я прошу вас: не рассчитывайте на меня, не считайтесь со мною… ни в чем, ни в каком отношении… не переоценивайте меня… Ведь в том-то и дело, что я вовсе не великий человек, у меня нет никакой выдержки… Мне не место среди вас… не место здесь… Я не могу… Отпустите меня… Позабудьте обо мне… Я не хочу, чтобы на меня возлагали надежды… не хочу!
Бюрштейн.
Перестань, Фридрих, не выходи так из себя…
Кларисса.
Фридрих… будь благоразумен…
ДЕСЯТОЕ ЯВЛЕНИЕ.
Иоган взбегает по лестнице со всею поспешностью, на какую он только способен. Бледный и растерянный, он озирается по сторонам, не зная, к кому обратиться.
Леонора.
Его высочество?
Иоган, боязливо.
Нет… но… но…
Подходит к ней совсем близко и шепчет ей на ухо несколько слов.
Леонора, отпрянув, дико и громко.
Сюда?.. Сюда?.. Ни за что!.. ни за что!.. ни за что!..
Бюрштейн, пораженный ее волнением.
Что случилось?.. Что с вами?..
Леонора, как бешеная.
Ни за что!.. Немедленно отказать!..
Яростно Иогану.
Как посмел ты нарушить мое распоряжение?.. Это бессовестно с твоей сторону… Я ведь сказала тебе…
Иоган, совсем растерявшись.
Но ведь как же… Мог ли я… Я…
Леонора.
Ты — глупая башка… Ступай!..
Кларисса.
Что случилось, мама?..
Бюрштейн.
Что с вами?..
Фридрих, в изумлении смотрит на мать.
ОДИННАДЦАТОЕ ЯВЛЕНИЕ.
Медленно входит Мария Фолькенгоф — небольшого роста, одетая в черное, дама. У нее благородное, спокойное лицо, со следами былой красоты, тихий и нежный голос. Она очень близорука и опирается на палку. Войдя, она останавливается и несколько беспомощно оглядывается, видя, что никто не идет ей навстречу. Дрожащей рукою она ищет свой лорнет. Общее тягостное оцепенение и глухое молчание. Иоган, словно подталкиваемый какою-то силою, почтительно приближается к ней, но не решается заговорить.
Мария, с трудом узнавая его.
Ах, это ты, Иоган… Ты доложил обо мне?.. Нельзя ли мне переговорить с кем-нибудь из устроителей?
Иоган, неуверенно.
Да… я… Может быть, господин Бюрштейн? Я полагаю…
Смотрит на Бюрштейна умоляющим взглядом.
Бюрштейн, с тревожной учтивостью.
Разрешите представиться: Бюрштейн… Чем могу вам служить, сударыня?
Мария.
Простите, что я побеспокоила вас лично… Я, конечно, сама виновата; мне следовало запастись билетом по телеграфу… Но я — приезжая… Узнав только из газеты о первом вечере Фридриха Франка, я вдруг решила ехать и боюсь, что опоздала… Иоган сказал мне, что все билеты проданы… Но я все же хотела попытаться…
Бюрштейн.
Да… Собственно говоря…
Он глядит на Леонору, делающую гневно-отрицательный жест.
Да, к сожалению, к глубокому сожалению, билетов больше не осталось.
Мария.
В самом деле?.. Как жаль… Я уж не думала еще раз в жизни сюда приехать, а тут вдруг представился этот повод… И вот я опоздала… Как жаль… Стало быть, нет никакой возможности, никакой?.. Может быть, мне могли бы дать стоячее место?.. Час или два я могла бы все-таки выстоять… А больше это ведь и не продлится… Я, конечно, не хочу быть назойлива, но… это… это мне необходимо…
Бюрштейн, растерянно.
Я, право, не знаю… Сам я даже не в праве решить… Может быть…
Леонора, внезапно и резко.
Нет, это невозможно, никак невозможно… Все места были сразу же расписаны между друзьями дома… Для посторонних ничего нельзя сделать… Я ведь тебе сразу сказала, Иоган, чтобы ты никого не утруждал приглашением подниматься наверх…
Мария, загорается гневом, но в то же мгновенье овладевает собою.
Ах… это вы, Леонора?.. Я вас и не заметила… Глаза мои уже никуда не годятся. Но я вас узнала с первых же слов… Я не явилась к вам с просьбою или с какими-либо притязаниями… Я пришла, как чужая, и хлопотала я о пропуске, как посторонняя… Но вам не следовало это говорить… Вы…
Леонора, жестко.
Очень сожалею… Я не нашла более подходящего слова…
Мария, дрожа от сдерживаемого волнений.
Вы сожалеете… сожалеете… Вам придется об этом, пожалуй, еще больше пожалеть!.. Другие, кажется мне, смогут лучше решить, такая ли уж я посторонняя, какою вы меня хотите тут считать… так ли уж я назойлива, что меня из дома Карла Франка гонят, как собаку… Быть может, когда-нибудь еще выяснится, кто была действительно назойливой… Ах, так вот она, сфера «самоотреченной доброты» и традиция «светлой человечности», — как сегодня писали в газетах… О, прочь отсюда!.. Где выход?.. где?..
Бюрштейн, опешив.
В ближайшее время состоится, по всей вероятности, публичное повторение вечера… Я позволю себе, в этом случае…
Мария.
Благодарю… Благодарю… В повторении я не нуждаюсь… Этого приема с меня довольно… довольно… Где?.. Ты здесь, Иоган?.. Пойдем, помоги мне сойти по лестнице, — мне трудно ходить… Ах ты, бедняга, опять получил из-за меня нагоняй… Да, нельзя стареть, нельзя, если не хочешь истлеть в памяти людей… Пойдем, спасибо тебе!
Иоган хочет повести под руку Марию Фолькенгоф. Но тут вперед выходит неожиданно Фридрих, следивший за этой сценой с быстро нараставшим в нем гневом и волнением.
Фридрих.
Простите, сударыня… Я должен, от имени этого дома, принести вам извинение… Я не имею чести вас знать, но слышу, что вы мне… что вы хотели оказать мне честь своим присутствием на моем вечере, что вы только ради этого предприняли путешествие… Само собой разумеется, что место будет вам предоставлено.
