Эптон Синклер - Король-Уголь
— Виноваты, конечно, во всем этом япошки, — божился собеседник Хала. — Нечего пускать их свободно разгуливать по шахтам — сам дьявол не в силах удержать японца, когда ему вздумается тайком закурить!
Итак, Хал понял, почему Северную Долину считают адом. Чего только не рассказали бы эти подземелья, будь у них язык! Хал наблюдал толпы шахтеров, спешивших на работу, и вспоминал, что по данным правительственных статистиков восемь или девять шахтеров из каждой тысячи обречены в нынешнем году погибнуть от несчастного случая, а тридцать других — получить тяжкие увечья. И люди это знали, знали лучше, чем правительственные статистики, однако же шли на работу. Размышляя об этом, Хал не переставал удивляться. Какая сила заставляет людей заниматься этим трудом? Что это, чувство долга? Сознание, что общество не может обойтись без угля и кто-то все равно должен выполнять эту грязную работу? Или они смотрят вперед и видят великий, чудесный мир будущего, созданию которого поможет их неблагодарный труд? А вдруг они просто дураки и трусы, слепо покорные, потому что им не хватает ума и воли поступать иначе? Хала мучило любопытство — он хотел понять душу этой немой, многострадальной армии, которая на протяжении всей истории отдавала свою жизнь в распоряжение других людей.
10
Постепенно Хал начинал узнавать народ, видеть уже не безликую массу, которую скопом жалеешь или презираешь, а мужчин и женщин с разными характерами и собственными запросами, человеческие существа не хуже тех, кто обитал наверху, где светит солнце. Фигуры Мэри Берк и Тима Рафферти, корейца Хо и кроата Мадвика выступили на передний план, оживив всю картину и вызвав в Хале чувство сострадания и товарищества. Кое-кто из здешнего народа, конечно, успел зачахнуть и отупеть до полного физического и нравственного уродства, но было здесь и много молодых, в чьих сердцах еще жила вера и жажда борьбы.
Вот, например, Энди, юноша греческого происхождения (настоящее его имя было Андрокулос, но разве кто-нибудь из шахтеров сумел бы правильно это произнести?). Хал заметил Энди в лавке. Его поразили красота юноши и тоскующее выражение огромных черных глаз. Разговорились, и Энди с интересом услышал, что его собеседник не всю свою жизнь провел на шахтах, а успел повидать белый свет. Он так волновался, когда говорил, что Халу поневоле стало его жаль. Энди мечтал о счастливой, интересной жизни, а ему приходилось сидеть по десять часов у лотка и под грохот угля, задыхаясь от угольной пыли, руками выбирать шифер, как положено дробильщику.
— Почему же ты не уйдешь отсюда? — спросил его Хал.
— Господи Иисусе! Как это я уйду? У меня тут мать и две сестры!
— А отец где?
И тут Хал узнал, что отец Энди был одним из тех шахтеров, чьи трупы пришлось разрезать на куски после недавней катастрофы. Теперь вместо отца к шахте прикован сын, пока не наступит и его час.
— А я не хочу быть шахтером! — вскричал юноша. — Не хочу погибать!
И он начал робко советоваться с Халом, чем бы ему заняться, если бы он решил убежать от семьи и попытать счастья в других местах. Хал всячески старался припомнить, за каким занятием видел он черноглазых греков с оливковой кожей в прекрасной свободной Америке, но не мог порадовать Энди ничем иным, кроме перспективы стать чистильщиком сапог или пойти мыть уборные где-нибудь в гостинице, а полученные чаевые отдавать жирному «padrone»[3].
Энди когда-то учился в школе и читал по-английски; учитель давал ему книги и журналы с чудесными картинками. А сейчас он хотел не только видеть картинки, но и иметь те вещи, которые изображались на них. Хал подумал, что для шахтовладельцев это немалая забота: они собирают сюда смиренных рабов из числа потомственных крепостных двадцати или тридцати национальностей, но в силу нелепого американского закона об обязательном начальном обучении дети этих рабов выучиваются говорить и даже читать по-английски! В результате дети рабов уже не желают жить так, как им приказывают; а если еще в их среду проберется бродячий агитатор, тогда и поднимается черт знает какая заваруха! Поэтому в каждом шахтерском поселке приходится держать другого, особого «пожарного инспектора» для охраны от иного рода взрывов — не гремучего газа, а народного гнева!
В Северной Долине выполнение этой ответственной задачи было возложено на Джеффа Коттона, начальника шахтной охраны. Надо сказать, что Коттон совсем не походил на представителя своей профессии: сухощавый и благообразный, надень он фрак, он мог бы сойти за дипломата. Но когда Джефф Коттон сердился, отвратительная ругань так и сыпалась из его рта, и он не расставался со своим револьвером, на котором уже имелось шесть зарубок. Кроме того, он носил значок помощника шерифа, обеспечивая себе этим неограниченную власть на случай, если обстоятельства потребуют прибавить еще несколько зарубок. При одном приближении Джеффа Коттона у любого вспыльчивого человека сразу пропадал весь пыл. Вот почему в Северной Долине всегда царил «порядок», и лишь в субботу и воскресенье вечером, когда Коттон занимался усмирением пьяных, а также утром в понедельник, когда их надо было поднимать и силой гнать на работу, вы догадывались, на чем держится этот «порядок».
Кроме всем известных Джеффа Коттона и его помощника Адамса, которые открыто носили свои значки, были здесь еще другие помощники шерифа, значков не носившие, так как об их функциях никому не полагалось знать. Однажды вечером, поднимаясь в клети, Хал пожаловался коногону — кроату Мадвику на дороговизну в лавке Компании, но, к своему удивлению, получил вместо ответа легкий удар по ноге. Потом, когда они вместе шли ужинать, Мадвик объяснил Халу причину своего поведения:
— Там был Гас краснорожий. Берегись его. Это хозяйский шпик.
— Неужели? Откуда ты знаешь? — заинтересовался Хал.
— Раз говорю, значит — знаю. Все знают.
— Вид у него не слишком умный, — сказал Хал, который создал себе в свое время представление о сыщиках по образцу Шерлока Холмса.
— Тут ума не требуется. Пойдет к мастеру и скажет: «Этот Джо слишком много болтает языком. Говорит, что в лавке его грабят». Любой болван это сумеет, разве нет?
— Конечно, — согласился Хал. — А Компания платит ему за это?
— Мастер платит. Когда поставит выпивку, а когда бросит два четвертака. А потом идет к тебе: «Эй, ты, слишком много языком болтаешь! Убирайся отсюда к черту!» Ясно?
Хал подтвердил, что ему ясно.
— Вот ты идешь дальше. Приходишь на другую шахту. Начальник спрашивает: «Где работал?» Ты говоришь: «В Северной Долине». Он спрашивает: «Как твоя фамилия?» А ты ему: «Джо Смит». Он говорит: «Подожди». Идет, читает список, потом выходит и говорит: «Работы нет». Ты спрашиваешь: «Почему нет?» А он тебе: «Ты слишком много языком болтаешь. Убирайся к черту отсюда!» Ясно?
— Так что ж это у них — черный список?
— Ну да! Они все про тебя узнают. Может, по телефону или как-нибудь еще. Если ты плохое что сделал, ну там заговорил о профсоюзе, — Мадвик снизил голос до шепота, когда произнес слово «профсоюз», — тогда они рассылают твою фотографию повсюду и тебя уже нигде во всем штате не возьмут на работу. Понравится тебе такая жизнь, а?
11
Вскоре Халу представился случай понаблюдать систему шпионажа в действии, и ему стало еще понятнее, какая сила держит в повиновении эту безмолвную и терпеливую армию труда. Как-то в воскресенье утром он шел по улице со своим новым приятелем — коногоном Тимом Рафферти, добродушным грязнолицым парнем с мечтательными голубыми глазами. Подошли к дому Тима, и тот пригласил Хала зайти познакомиться с его семьей. Отец Тима, сутулый, изнуренный работой, но все еще сильный человек, был потомком многих поколений шахтеров. Все называли его: «Старик Рафферти», хотя ему еще не исполнилось пятидесяти. Девятилетним ребенком он уже работал на шахте. Рафферти показал Халу выцветший альбом в кожаном переплете с фотографиями своих предков, живших у него на родине — в Англии; это были мужчины со строгими морщинистыми лицами, чопорно и прямо сидевшие перед фотоаппаратом, чтобы навеки запечатлеть свой облик для будущих поколений.
Мать семейства была костлявой, седой женщиной, совсем без зубов, но с молодой душой. Халу она понравилась, потому что в ее доме царила чистота. Хал сидел на крыльце, окруженный целой стаей маленьких, умытых по случаю воскресенья, Рафферти, которые слушали, раскрыв рот, его рассказы о приключениях, вычитанных им у Кларка Расселя и капитана Майн-Рида. В награду гостя пригласили обедать, положив для него чистый прибор и поставив чистую тарелку с горячим, дымящимся картофелем и двумя кусочками солонины. Это было так вкусно, что Хал тут же осведомился, нельзя ли ему бросить пансион Компании и перейти на питание к ним.
