Дени Дидро - Монахиня_ Племянник Рамо_Жак-фаталист и его Хозяин
Так ли, впрочем? Сентенции и действия героев могут показаться запутанными, недостаточно определенными. Но костры ведь еще горят, и Бастилии стоят прочно. На всякий случай Дидро прямо подсказывает недальновидному читателю: «Будьте осмотрительны, если не хотите в разговоре Жака с Хозяином принять правду за ложь, а ложь за правду. Я вас должным образом предупредил, а дальше умываю руки».
«Жак-фаталист» обозначил существенный поворот в развитии Дидро лак художника. Разрыв с традицией здесь еще более резкий, чем в «Монахине», и приемы индивидуализации совсем иные. Внешние приметы персонажей преднамеренно оставлены в тени (хотя встречаются и живописные портреты, вроде, например, портрета красивой трактирщицы); подлинную пластику обнаруживает идейно нацеленная мысль. Идеи — это и есть настоящие герои Дидро в «Жаке-фаталисте», но персонажи не привязаны к ним жестко и ни в коем случае не являются их символами или иллюстрациями. Среда («положения») и характеры обусловливают зарождение и проявление мнений, их обмен и шлифовку; идеи действуют только в людях, через людей. И — великое мастерство художника! — пластика мысли вызывает ощущение физической пластичности. Уроки драматургических неудач не остались бесплодными. То, что сопротивлялось сценическому воплощению, уложилось в чуждую всяким канонам и штампам, всякой предрешенности форму романа-диалога. Впрочем, нетрудно представить сценическую интерпретацию «Жака-фаталиста» в современном интеллектуальном театре.
Роман-диалог у Дидро воплощает в себе новый аспект реализма — реализм идей, который, в свою очередь, обрел новое свойство — сознательную оценку действительности и приговор над ней.
Форма романа-диалога вполне этому соответствует, здесь отвергнута внешняя занимательность ранней просветительской прозы, Дидро неустанно пародирует подробные описания действующих лиц и обстановки, поскольку они оторваны от динамики повествования, а особенным насмешкам подвергается прокрустово ложе сюжета. Концовка произведения пунктирна: Жак обретает жену, Хозяин убивает де Сент-Уэна, а читателю, который требует именно такого рода событий, и жаловаться не на что… Отступления от фабулы, скачки и перебивы, пусть даже, пользуясь выражением Дидро, «неудобоваримый винегрет», — вот что дает возможность построения драмы идей. Цепи сброшены, фабульность перестает затемнять истинный смысл повествования.
В концовке Дидро смешливо отвергает обвинение в плагиате: очень близки художественные приемы «Жака-фаталиста» и романа английского писателя Лоренса Стерна «Тристрам Шенди» (1763). Но не в общении ли с Дидро почерпнул сам Стерн новые художественные идеи?
Гете прочитал рукопись «Жака-фаталиста», не отрываясь, и отозвался о романе как о «поистине первоклассном произведении», «очень тонком и изящном кушанье».
Вершиной художественной прозы Дидро является небольшая философская повесть «Племянник Рамо», написанная почти одновременно с «Жаком-фаталистом». Дидро уделил этому произведению исключительное внимание и использовал в нем все свои предшествующие художественные завоевания, придав им особую утонченность и блеск.
Всякая фабульность отброшена здесь, даже как вспомогательное средство. Содержание произведения составляет оживленный разговор, который развертывается в одной из кофеен Пале-Рояля, между анонимным Философом и приживальщиком в богатых домах, безымянным Племянником композитора Рамо. Философ высказывается в соответствии с просветительскими идеями разума, добродетели, человечности. Собеседник обрушивает на него целые потоки парадоксов, цинизма и пошлости. Внешность Философа остается неизвестной читателю. Внешность Племянника — зыбка и переменчива. Философ видит его не впервые, и каждый раз иным: то он худ, как чахоточный, то жирен и упитан, то в рваных штанах и грязном белье, то напудренный и завитой — все зависит от благорасположения богатых покровителей. Эта изменчивость внешнего облика вполне соответствует главному, что интересует Дидро, — разорванности сознания его персонажа, которое как бы в самом себе содержит любую противоположную мысль, любую антитезу. Рассказы, сплетни, суждения Племянника Рамо представляют собою причудливую смесь возвышенного и низменного, хотя низменное явно преобладает.
Двойное лицо, разорванное сознание. И отрицание всякой морали, полнейший нравственный релятивизм. Стоит ли пребывать в бедности, когда вокруг тьма глупцов, которые могут подкормить? Тут уж никакой брезгливости, тут нужен «ум круглый, как шар, а характер гибкий, как ива». Выгодно быть правдивым — говори правду, выгодно фальшивить — фальшивь. Добродетель, утверждает он, вовсе не заложена в природе человека, это опасная выдумка философов, равносильная отвращению к богатству. Пороки и есть практические добродетели, счастливо обладая ими, можно «держать ноги в тепле». Но вот беда — Племяннику Рамо не удалось стать крупным злодеем. И он с такой завистью обсуждает красоты преступлений, что душу Философа охватывает «отвращение и ужас».
Племяннику Рамо ведомы все способы существования среди знатных и богатых. Сначала лесть. Даже грубую лесть «потребляют большими глотками, а правду — по каплям», надо только умеючи притворяться искренним и скрывать подлинные мысли. Потом шутовство: забавляй тех, кто тебя кормит, а сам забавляйся над ними исподтишка. Племянник Рамо давно открыл, что чванство высших есть оборотная сторона низости покровительствуемых. Но, в конце концов, даже король — шут своего шута. Знание этого и есть жалкая месть холопа. Лишенный всяких средств к существованию, Племянник вынужден пресмыкаться, он готов целовать туфлю своего очередного благодетеля, лишь бы получить пристанище и кусок хлеба. Но это не мешает ему пылко ненавидеть сильных мира сего. Червяк ползет, и я ползу, — говорит он, — когда нам не мешают, «но мы выпрямляемся, когда нам наступят на хвост; мне наступили на хвост, и я выпрямился». Приживальщик мстит обществу, цинично разоблачая его постыдные тайны. И в этом бунте проявляются остатки человеческого.
В эпоху общественного распада цинизм — как дрожжи: вызывает брожение мысли и способствует обнажению подлинного лица общества. Мысль циника может быть глубоко проницательной. Племянник Рамо понимает суть общества, в котором живет. «Золото — все, а остальное без золота — ничто». «Кто богат, не может себя обесчестить, что бы он ни вытворял», — вот каковы его афоризмы, которые относятся не к отдельным лицам, а ко всему порочному обществу. Он, не затрудняясь, срывает покровы со всех священных иллюзий. Картина нравов абсолютистской Франции, которую столь убедительно рисует остроумный циник, тревожит ум Философа своей непреложностью. Что правда, то правда, и трудно поверить, что здесь помогут благие пожелания. Поможет ли и «великая кутерьма»? Дух собственности поистине есть дух морального падения; социологические догадки Дидро обрели в «Племяннике Рамо» художественную, живую убедительность. Революция была еще впереди, но на горизонте уже вставал мрачный силуэт капиталистического общества, черты которого Дидро угадал в разложении общества феодального и предсказал устами шута. Основа буржуазной морали — лицемерие, и, требуя нравственности от окружающих, лицемер оставляет полную свободу для себя. Циник же правдив в самооценках, не терпит грубого принуждения и хочет быть мерзавцем сознательно. Таков Племянник Рамо. Хоть на время, он полностью откровенен и требует того же от других, возвышаясь тем самым и над ними, и над самим собой. Парадоксальный характер. Абсолютное его извращение, по словам Гегеля (в «Феноменологии духа»), есть его торжество; бесстыдство получает значение величайшей истины. И добродетель терпит полное поражение со стороны «диковинного» типа, по-мефистофелевски соединяющего апологию всех смертных грехов с их внутренним пониманием.
Беспомощность нравственной позиции Философа перед циническими разоблачениями Племянника Рамо — это своего рода самокритика просветительского разумна, сознание его ограниченности перед нарастающими противоречиями и сложностями жизни. В этой повести, замечал далее Гегель, Дидро отводит себе жалкую роль благонамеренной личности, «честное сознание» которой есть «необразованное бессмыслие». Приговор Гегеля чрезмерно суров, и не повлияла ли на него извечная враждебность идеализма материалистическому учению? Ведь хотя отождествлять Дидро с его персонажем так уверенно и нельзя, но именно в логике спора Философа с шутом, через сложное отношение его к своему собеседнику, раскрываются все более глубокие слои внутренней жизни последнего. Точные реплики Философа высекают из принципиальной безнравственности Племянника Рамо искры задавленной и затаенной человечности, которые, конечно, тут же угасают в грязных потоках цинизма. Философ жалеет своего собеседника, и в этой жалости есть доля и его торжества. Положение Племянника Рамо, в сущности, безвыходно. Остро ощущая враждебность всех социальных сил и не в состоянии примкнуть ни к одной из них, он не находит для себя иной роли, кроме унизительной роли артистичного шута.
