Илья Штемлер - Архив
— Пусть сидит. Пригласи того, по трудоустройству, — Мирошук вновь взглянул на Гальперина — останется тот или уйдет.
Теперь Гальперин разглядывал свои пальцы, напоминающие усохшие сосиски. Плюнул на кончик указательного, растер с ожесточением, понюхал. Остался чем-то недоволен… Почему-то и Мирошук взглянул на свои пальцы. И тоже украдкой потер, удивившись, с чего это он? Не хватало еще поплевать да понюхать… До чего же неприятен этот Гальперин, неспроста живет один. Правда, ходят слухи о какой-то аспирантке, и, говорят, симпатичная бабешка. Что она нашла в этом глазастом иудее?! Везет же им… А он, Мирошук, прожил, считай, жизнь и, признаться, ни разу сладкой бабы не ласкал. Были, конечно, эпизоды в его жизни, но ничем особенно не заметны. Женщины, с которыми ему доводилось проводить украдкой время, чем-то напоминали жену Марию — сухую языкастую особу с красными мокрыми глазами. Почему так складывалось, непонятно. То ли скупо отмеченные природой женщины оказывались более сговорчивы, то ли он сам чувствовал с ними уверенность. А вот такие многоопытные ходоки, как Гальперин…
В кабинет вступил полный гражданин лет сорока. Или пятидесяти.
«Интересно, а таких вот типов жалуют женщины своим вниманием? — подумал по инерции Мирошук, разглядывая сырое распухшее лицо с маленькими смешливыми глазами. — Вряд ли!» И настроение Мирошука улучшилось, точно к нему, сидящему в осаде, подоспело подкрепление…
— Слушаю вас, — доброжелательно промолвил директор.
Посетитель в нерешительности переминался. В руках он держал листок.
— Что это? — Директор принял лист. — Заявление? Так… «Уважаемый Захар Савельевич… Испытывая с давних пор интерес к истории и общественной жизни государства Российского, прошу принять меня на работу в Архив истории и религии на любую должность, включая рабочим по транспортировке документов…» — Мирошук поднял глаза на незнакомца. — Экий вы, честное слово. Такие выкрутасы. Можно подумать, что в дипломаты нанимаетесь. Как вас? — Он скользнул взглядом по заявлению. — Хомяков. Ефим Степанович Хомяков.
— Как же, как же, — заторопился Хомяков. — Не в пивной ларек нанимаюсь, в архив.
Выражение лица директора разгладилось, подобрело.
— Так ведь оклад, Ефим Степанович, невелик. Вероятно, семья у вас?
— Нет. Один как перст… А что в смысле оклада, так не хлебом единым, как говорится.
— Это верно, — неожиданно нахмурился Мирошук.
— Ну а какой там оклад? — спохватился Хомяков.
— Рублей семьдесят-восемьдесят…
— И впрямь маловато, — вздохнул Хомяков.
— Случаются и премии, — вставил Мирошук.
— Не без этого, — кивнул Хомяков.
У него были короткие волосы, сквозь редкую накипь которых светилась розовая плешь. Рыхлый пеликаний зоб, вялые уши… Где-то Гальперин уже видел этого человека? Казалось, вот-вот из каких-то ростков, начавших уже пульсировать в памяти, будет составлен образ, но, так и не окрепнув, ростки эти размывались, оставляя зыбкое ощущение тошноты и неудовлетворенности. Настроение портилось еще больше.
— Кого это вы мне напоминаете, не пойму, — проворчал Гальперин.
Лысеющий гражданин виновато развел руками, мол, и рад бы подсказать, да сам не знает.
Мирошук насторожился. Он всегда настораживался, если при нем искали сходство кого-то с кем-то, и безуспешно.
— Меня многие путают, — неожиданно открыто улыбнулся Хомяков. — Такой тип, вероятно.
И Гальперин вспомнил, на кого похож этот гладкий господин. Четко, словно увидел картинку в деталях. Только тот был в синем прозекторском халате.
На прошлой неделе, в среду, хоронили мать старого приятеля, Коли Никитина. Из морга Второй Градской больницы. Лаборант в прозекторской, что обряжал усопшую, заставил ждать чуть ли не полчаса — он еще не управился с прической покойной, локон надумал накрутить надо лбом. Это ж надо, такой эстет.
«Удивительное сходство», — обескураженно размышлял Гальперин, глядя на посетителя, он даже хотел спросить, не близнец ли Хомяков с субъектом, что обряжает покойников, но сдержался, человек может обидеться… Но какая-то чертовщина — Гальперин чувствовал запах хлороформа, что источал прохладный кафель прозекторской, вспоминались видения, что терзали его по ночам с тех пор, как сын ошарашил его своим известием. Как ныло сердце. Он лежал один, в просторной квартире, боясь протянуть руку к телефону. Даже если он и вызовет неотложку, кто откроет дверь врачу? С рассветом он успокаивался, даже веселел.
И вот сейчас он с любопытством и брезгливостью разглядывал Хомякова, чей зримый образ раздваивался, точно сквозь мокрое стекло: у края стола переминался мужчина в сером пиджаке с пухлыми несимметричными плечами, а поодаль топтался его двойник в мятом синем халате с белесыми разводами на подоле и устойчивым запахом хлороформа.
Гальперин поднялся.
— Захар Савельевич… если вы не возражаете, я еще попридержу документы помещика Сухорукова.
— Что-нибудь интересное? — спросил Мирошук.
— Да. Есть кое-что. Но не будем торопиться.
— Пожалуйста, Илья Борисович. Разве я могу вам в чем-нибудь отказать? Тем более…
— Тем более что и свалились эти документы в архив как снег на голову, — усмехнулся Гальперин и вышел.
В приемной Тамара читала разорванную газету с масляными пятнами и прилипшими хлебными крошками. У стены в низком кресле сидел мужчина средних лет, держа на коленях глянцевую папку. Узкое со лба лицо к подбородку расширялось, но это нисколько не портило его, наоборот, придавало облику решительность. Темные волосы оживляли седые нити. Бледно-голубого цвета пиджак напоминал покроем капитанский сюртук, меж лацканами которого провисал бордовый галстук. Из бокового кармана виднелся платочек в тон галстука.
— Илья Борисович! — воскликнула Тамара. — Клиент совсем окостенел. Скоро там освободятся?
Гальперин сжал губы и подтянул их к кончику унылого носа, что, вероятно, означало крайнюю степень сосредоточенности. Шагнув к порогу, он скосил глаза на безучастно сидящего посетителя. Задержал взгляд на стоячем воротничке, из-под которого выпадал бордовый галстук. Таких воротничков Гальперин не видел много лет.
— А по какому вопросу? — неожиданно для себя обронил Гальперин, укрощая шаг.
Незнакомец вежливо приподнялся.
— Я имею направление… к директору, — негромко пояснил незнакомец, помечая каждое слово мягким акцентом.
— Илья Борисович — заместитель директора по научной части, — сварливо вмешалась Тамара. — Тоже мне, секреты…
Посетитель пригладил ладонью папку, оставляя на глянце влажный след.
— Все равно без Ильи Борисовича не обойдетесь, — подзуживала секретарша.
— Тамара, возможно, у товарища личный вопрос, — осадил Гальперин.
Секретарша пожала плечами и что-то пробурчала, стряхивая крошки. Посетитель вздохнул, достал из папки плотный белый лист и протянул Гальперину. Тот взял лист, наклонился к окну, из которого падал вялый свет дождливого утра.
— Ха-ха! — раздельно произнес Гальперин. — Директор ждет вас, а вы сидите себе в приемной. Как же так? — он с укоризной посмотрел на секретаршу.
— Я откуда знаю?! — заволновалась Тамара. — Пришли, сели и сидят! Только директора желают видеть.
Посетитель улыбнулся, мол, не хотел докучать, ждал своей очереди на прием.
— Ваша фамилия Янссон? — вновь заглянул в бумагу Гальперин. — Николаус Янссон… Вы гражданин Швеции.
— Да. Мой дом в Упсала, — кивнул посетитель.
— Вы свободно говорите по-русски.
— Да. Я русский. Православного вероисповедания.
— И чем же мы можем быть вам полезны, господин Янссон? — Гальперин присел.
— Сейчас вам скажу, — кивнул Янссон. — Извините, если нескладно. Мой дедушка — фармацевт. У него было дело в России. В шестнадцатом году он уехал из Петербурга и поселился в Упсала. Там его ждало наследство, аптечное дело. Мой отец тоже фармацевт. Я закончил естественный факультет и вошел в дело. Наш дом довольно известный и солидный… В последнее время на мировом рынке появилось несколько препаратов для лечения болезней, связанных с расстройством кровообращения. А дедушка в этой области добился серьезных успехов еще в шестнадцатом году, особенно в синтезе. И мой отец полагает, что он гораздо раньше добился того, что лежит в основе лекарств, о которых идет речь.
— Понимаю. Фармацевтические фирмы используют методику синтеза, открытого вашим дедушкой, — кивнул Гальперин.
— Именно! — обрадовался Янссон понятливости этого толстяка. — Возможно, они и не знали о работах дедушки… Надо доказать.
— Думаете, в нашем архиве хранятся документы?
— Мой отец убежден, что так и есть. Подтверждение.
— Приоритета.
