Джордж Мур - Эстер Уотерс
И Маргарет принялась рассказывать все, что ей было по этому поводу известно. Покойный мистер Лэтч был управляющим и пользовался полным доверием хозяина, который никогда не спрашивал с него отчета, хотя через руки Лэтча проходили немалые деньги. И вот, вопреки всяким ожиданиям, Отмеченный не выиграл кубка на скачках в Честере, и имение сквайра было взято в опеку. Тут начали рыться в делах и бумагах и обнаружили, что в отчетах мистера Лэтча не всегда сходятся концы с концами. Когда Отмеченный проиграл скачку, это ударило мистера Лэтча по карману так же основательно, как и его хозяина, и, чтобы отдать деньги, взятые в долг под честное слово, мистер Лэтч воспользовался имевшимися в его распоряжении хозяйскими деньгами, надеясь через несколько месяцев вернуть их. Неудача, постигшая хозяина, помешала ему осуществить это намерение. Мистеру Лэтчу угрожало судебное преследование, но делу не был дан ход благодаря вмешательству миссис Лэтч, которая принесла в покрытие долга все свои сбережения и предложила удерживать с нее жалованье на протяжении нескольких лет, пока не будет выплачено все до последнего пенни. Вскоре после этого старик Лэтч скончался, а сквайру снова повезло на скачках, и вся история отошла в область предания, а теперь стала просто легендой семейства Лэтч, но только не для миссис Лэтч, для нее это — незаживающая рана, и, чтобы спасти сына от опасных влияний, которые, как она считает, были причиной гибели его отца, миссис Лэтч отклоняет все предложения мистера Барфилда сделать что-нибудь для Уильяма. Вопреки ее ноле он был обучен верховой езде: рассчитывали, что он станет жокеем, но, к великой радости матери, его высокий рост закрыл для него дорогу к скачкам. Миссис Лэтч пристроила сына на работу в Брайтон — рассыльным в контору. Однако по своему росту и телосложению этот парень, казалось, был рожден для ливреи, и мистер Барфилд так и сказал миссис Лэтч, ранив ее этим в самое сердце. «Почему не могут они оставить моего сына в покое!» — восклицала миссис Лэтч. Ей казалось, что как только на ее сына нацепят это ненавистное одеяние — все эти галуны, пуговицы и прочее, так он тут же будет для нее потерян. Да и не могла она забыть о том, какое положение занимала их семья когда-то.
— Похоже, сегодня утром у них будет пробный галоп, — сказала Маргарет. — Ты заметила — Серебряное Копыто уже вычистили. Рыжий никогда не пропускает ни одного пробного галопа.
— Я что-то не пойму — про что ты? — сказала Эстер. — Это ведь не упряжные лошади? Больно уж они какие-то хилые с виду.
— Что ты, дурочка, упряжные! Ты что, никогда лошадей не видела? Это же скакуны, неужто не понимаешь?
Эстер потупилась и пробормотала что-то себе под нос — Маргарет не разобрала — что.
— Правду сказать, я сама не очень-то понимала в лошадях, когда попала сюда, ну, а здесь ни о чем другом и не говорят. А к слову сказать, — стоит тебе сболтнуть чего лишнего про наши конюшни, и в два счета вылетишь вон. Если тебя буду спрашивать — ты ничего не знаешь. Ведь Джим Стори только из-за этого и лишился места — сболтнул в «Красном льве», что Любимчик захромал на проездке. И как-то это дошло до ушей Старика. Думается мне, мистер Леопольд ему донес, — этот все вызнает. Да, я же хотела рассказать тебе, кто меня научил разбираться малость во всех этих делах. Джим Стори — это был мой дружок, понимаешь? Сара, та сохнет по Уильяму, ну, по этому парню, который привел тебя вчера на кухню. Так вот — Джим ни о чем говорить не мог, кроме как о лошадях. Мы с ним встречались каждый вечер; если дождь, так сидели, бывало, в шалаше, а в хорошую погоду все больше гуляли по аллеям. Джим женился бы на мне, ей-богу, женился бы, не рассчитай они его. Вот почему так плохо служить у господ. Вышвырнули его за дверь, как собаку. Зря, понятно, он сказал, что лошадь захромала, что верно, то верно, но только это еще не причина сразу выгонять парня.
Эстер не особенно прислушивалась к довольно бессвязной болтовне Маргарет. Она раздумывала над своим отчаянным положением. Отошлют они ее обратно в конце недели или сегодня же вечером? Рассчитаются они с ней за неделю или выставят за дверь без гроша и ей придется добираться до Лондона пешком? Что ей делать, если они выгонят ее сегодня? Идти пешком в Лондон? Она не знала, хватит ли у нее на это сил, не знала, как далеко она заехала. Но, уж конечно, путь предстоял неблизкий. Города, леса, холмы, реки — сколько их промелькнуло за окном! Нет, никогда не найти ей пути обратно из этой дали… Да разве дотащит она на себе свой сундучок! Что же ей делать? Ни денег у нее нет, ни единой знакомой души. И за что только такая напасть бедной, несчастной девушке, которая никому на свете не причинила зла? А если даже они оплатят ей обратный проезд, так что тогда? Возвратиться домой? Куда домой? К матери, к своей несчастной матери, которая разрыдается, увидав ее, и скажет: «Бедняжка ты моя! Что ж нам с тобой делать-то теперь! Твой отец нипочем не согласится принять тебя обратно!»
После того как Эстер появилась на кухне, миссис Лэтч не обмолвилась с ней ни единым словом. Эстер казалось, что повариха поглядывает по сторонам с таким видом, словно выискивает, к чему бы еще придраться. Теперь она велела Эстер заново накрыть на стол, да побыстрей. После того как жокеи и конюхи встали из-за стола, надо было подавать завтрак остальным слугам. Выяснилось, что особа в темно-зеленом платье, которая при разговоре надменно задирала кверху нос с красноватыми ноздрями и выставляла вперед подбородок, — это мисс Гровер, камеристка госпожи. Она переговаривалась о чем-то с Сарой Тэккор — высокой худощавой девушкой с темно-рыжими волосами и веснушчатым лицом. Дворецкий был нездоров, завтракать не пришел, и Эстер послали к нему с чашкой чая.
Нужно было перемыть посуду и перечистить ножи, а покончив с этим, нашинковать капусту, нарезать лук, почистить картофель, наполнить водой кастрюли, принести угля для плиты… Эстер работала не покладая рук и все время со страхом ждала появления миссис Гарфилд, которая часов около десяти должна была спуститься на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда. Уже пробило девять часов. В воротах один за другим начали появляться жокеи на лошадях. Маргарет окликнула мистера Джона Рэндела, маленького высохшего человечка с землистым от дурного пищеварения цветом лица.
— Ну как у вас там? Старик доволен? — спросила Маргарет.
Мистер Джон пробормотал что-то нечленораздельное, всем своим видом показывая, что он крайне не одобряет женщин, которые интересуются скачками, и, когда Сара и Гровер, промчавшись по коридору, принялись наперебой расспрашивать его о том, как Серебряное Копыто сделал пробный галоп, он сердито отстранил их, проворчав, что, держи он скаковую конюшню, ни одной женщины и близко к ней не подпустил бы…
— Сущее проклятие эти трещотки… Как прошел испытание! Еще чего! И куда только эти бабы не суют свой нос… — Конец воркотни затерялся где-то в складках его воротничка, и мистер Джон скрылся в буфетной, захлопнув за собой дверь.
— Ну и злющая же каракатица! — воскликнула Сара. — Мог бы ведь сказать нам, какая лошадь победила на галопе. Он столько лет знает Старика, что ему с первого взгляда видно, доволен он лошадьми или нет.
— Нельзя на минутку встретиться с парнем в аллее, чтобы на другой же день это не стало известно Джону, — сказала Маргарет. — Пегги его видеть не может. Знаешь, как она вечно крадется задними дворами и подстерегает молодого Джонсона где-нибудь на холмах, когда он возвращается домой верхом?
— Прекратите чесать языками у меня на кухне, — прикрикнула на них миссис Лэтч. — Вы что — ослепли, что ли, дайте наконец этой девушке пройти в моечную.
Эстер, вероятно, неплохо управилась бы со своими обязанностями, если бы не второй завтрак, который подавался в столовую. Мисс Мэри ждала к себе друзей — партнеров по теннису. Кроме жареных цыплят, готовили еще котлеты и пряный соус. На десерт подавались желе и бланманже, а Эстер понятия не имела, где все эти блюда стоят, и много времени ушло зря.
— Ладно, сиди уж, я быстрей управлюсь сама, — сказала повариха.
Мистер Рэндел тоже был рассержен тем, что она не успела согреть тарелки, да к тому же еще перепутала, какие подаются в господскую столовую и какие — слугам. Однако Эстер понимала, что нужно терпеть и помалкивать, если хочешь удержаться на месте. Она должна научиться обуздывать свой характер — хочешь не хочешь, должна. И с этими мыслями, исполненная твердой решимости, она переступила порог столовой для слуг.
Там за обеденным столом сидело человек десять-одиннадцать, но сидели они так тесно, что Эстер показалось, будто их много больше, и, когда она заняла свое место рядом с Маргарет Гейл, добрая половина лиц была ей незнакома. Она не сразу узнала четырех некрасивых низкорослых пареньков, которых уже видела раньше верхом на лошадях; почти напротив них, рядом с камеристкой, сидел невысокий белокурый мужчина лет сорока с явной наклонностью к полноте и небольшими круглыми бакенбардами на бледных щеках. Мистер Рэндел, во главе стола, раскладывал по тарелкам пудинг. Обращаясь к белокурому, он величал его мистер Надувало, настоящее же его имя, как впоследствии узнала Эстер, было Уорд, а занимаемая им должность — старший грум мистера Барфилда. Узнала она также, что Демон тоже не настоящее имя паренька с красными, как морковка, волосами, и с изумлением воззрилась на него, когда он шепнул ей на ухо, что ему до смерти хочется отдать должное этому пудингу, да от него так толстеют, что приходится только сидеть и облизываться. Заметив, что девушка не очень-то уразумела смысл его слов, он пояснил:
