Анри Мюрже - Сцены из жизни богемы
К концу обеда, когда воцарилась некая торжественная тишина, Родольф встал и провозгласил тост за будущее. Коллин ответил ему краткой речью, отнюдь не заимствованной из книг и не блиставшей никакими стилистическими красотами, он говорил на том милом, простом языке, который хоть и неуклюж, зато доходит до глубины сердца.
– И глуп же наш философ!– Шонар, наклоняясь к бокалу.– Он хочет, чтобы я разбавлял вино водицей!
После обеда приятели отправились пить кофей к «Мому», где они провели вечер накануне. Именно с этого дня заведение стало совершенно невыносимым для прочих завсегдатаев.
Насладившись кофеем и ликерами, кружок богемы, уже окончательно сформировавшийся, водворился на квартире Марселя, которая получила название «Шонарова Элизиума». Пока Коллин заказывал обещанный ужин, остальные запаслись петардами, ракетами и прочими пиротехническими снарядами. Перед тем как сесть на стол, приятели пустили из окна великолепный фейерверк, всполошивший весь дом, тем более что он сопровождался песней, которую друзья распевали во все горло:
Отпразднуем, отпразднуем,
Отпразднуем чудесный день!
На другое утро они снова оказались вместе, но теперь их это уже не удивляло. А перед тем как разойтись по делам, они всей ватагой зашли к «Мому», скромно позавтракали и порешили встретиться там вечером. И с тех пор они долгое время неизменно сходились у «Мома».
Таковы главные герои, которые будут встречаться в кратких историях, составляющих эту книгу, она отнюдь не является романом и не притязает на большее, чем указано в ее названии, ибо «Сцены из жизни Богемы» всего лишь очерки нравов. Герои книги принадлежат к особому общественному слою, о котором до сих пор имели ложное представление, основной порок подобного рода людей – беспорядочность. Однако эту беспорядочность можно извинить тем, что она вызвана житейскими обстоятельствами.
II
ПОСЛАНЕЦ ПРОВИДЕНИЯ
Шонар и Марсель с самого утра мужественно взялись за дело, но вот они оба вдруг бросили работу.
– Черт возьми! До чего хочется есть! – воскликнул Шонар и небрежно добавил:– сегодня завтрака не полагается?
Марселя крайне изумил этот вопрос,– до того он был неуместен.
– С каких это пор вошло в обыкновение завтракать два дня подряд? – возразил он.– Вчера был четверг.
И, наставительно погрозив муштабелем, он напомнил предписание Церкви:
В пятницу воздержанье
От пищи мясной и всякой другой.
Шонар не нашелся что ответить и снова принялся за свое творение, картина изображала пустыню с двумя деревьями – красным и синим, ветви которых тянулись друг к другу. То был прозрачный намек на радости дружбы, как видите, произведение было насыщено глубоким философским смыслом.
В эту минуту в дверь постучался швейцар. Он подал Марселю письмо.
– С вас три су,– сказал он.
– Вы в этом уверены? – спросил художник.– В таком случае будем считать, что три су за вами.
И он захлопнул у него под носом дверь. Марсель взял письмо и распечатал. Едва пробежав глазами несколько строк, он стал выкидывать акробатические номера и во всю глотку запел следующий знаменитый романс, изливая в его мелодии свое буйное ликование:
Было четверо юных друзей.
Заболели все четверо сразу,
И в больницу бедняг отвезли.
Тилили! Тилили! Тилили!
– Так! Так! – воскликнул Шонар и подхватил песню:
На одну кровать положили
Четверых, поперек, как поленья.
– Ну, это старая песня. Марсель продолжал:
Вот подходит к болящим сестра.
Трарара! Трарара! Трарара!
– Если ты не замолчишь,– пригрозил Шонар, чувствуя, что ему грозит психическое расстройство,– я тебе сейчас исполню аллегро из моей симфонии на тему о значении синего цвета в живописи.
И он подошел к роялю.
Марселя словно окатили холодной водой. Он сразу же пришел в себя.
– Держи! – сказал он, передавая письмо приятелю.– Читай!
То было приглашение на обед к некоему депутату, просвещенному покровителю искусств и, в частности, покровителю Марселя, который изобразил на полотне его виллу.
– На сегодня! – сказал Шонар.– Как жаль, что приглашение не на двоих. Впрочем, ведь твой депутат – сторонник правительства. Ты никак не можешь, ты просто не имеешь права принять его приглашение, убеждения не позволяют тебе есть хлеб, орошенный народным потом.
– Вздор,– ответил Марсель,– он депутат левого центра. На днях он голосовал против правительства. К тому же он должен устроить мне заказ, он обещал ввести меня в высшее общество. А потом, должен тебе признаться, что хоть сегодня и пятница, я голоден как Уголино и во что бы то ни стало хочу пообедать – вот и все.
– Есть и другие препятствия,– продолжал Шонар, который несколько завидовал удаче, выпавшей на долю приятеля.– Не можешь же ты идти на вечер в красной фуфайке и в колпаке как у грузчика.
– Я займу костюм у Родольфа или Коллина.
– Безумец! Ты забыл, что сейчас конец месяца и, следовательно, наряды этих господ заложены и перезаложены!
– Так или иначе, а до пяти часов я черный фрак где-нибудь раздобуду,– ответил Марсель.
– Я его целых три недели искал, когда собирался на свадьбу кузена. А дело было в начале января.
– Ну, так пойду как есть,– возразил Марсель, расхаживая по комнате крупными шагами.– Не допущу, чтобы пустой этикет помешал моим первым шагам в обществе!
– Пойдешь как есть? А штиблеты? – прервал его Шонар, которому явно доставляло удовольствие смущать приятеля.
Марсель ушел из дому в неописуемом волнении. Через два часа он вернулся с воротничком в руках.
– Вот все, что мне удалось раздобыть,– жалобно сказал он.
– Стоило бегать за такой безделицей! – съязвил Шонар.– Бумаги у нас хватит хоть на дюжину воротничков.
– Но, черт возьми, должны же у нас быть какие-нибудь вещи! – вскричал Марсель, хватаясь за голову.
И он принялся тщательно обыскивать все закоулки обеих комнат.
Час спустя у него получился следующий наряд: клетчатые брюки, серая шляпа, красный галстук, одна перчатка, некогда бывшая белой, одна черная перчатка.
– При желании можно и другую перчатку выкрасить в черное,– заметил Шонар.– Но в таком костюме ты будешь напоминать солнечный спектр. Впрочем, ты ведь живописец, колорист…
Тем временем Марсель примерял штиблеты. Проклятие! Оказалось, что оба они на одну ногу.
Тут художник, уж совсем было отчаявшийся, заметил в углу старый сапог, служивший им помойным ведром, и схватил его.
– Как у клоуна! – бросил его насмешливый сожитель.– Один тупой, другой остроносый.
– Никто не заметит. Я их начищу ваксой.
– Идея! Теперь недостает только черного фрака.
– Да, за фрак я готов отдать полжизни! И правую руку в придачу,– воскликнул Марсель, кусая себе пальцы.
Тут кто-то постучался в дверь. Марсель отворил.
– Здесь живет господин Шонар? – спросил с порога незнакомец.
– Это я,– ответил живописец и пригласил посетителя войти.
– Сударь,– начал неизвестный, человек с внушающей доверие физиономией, типичный провинциал,– мой кузен очень хвалил мне вас как отличного портретиста. Сейчас я собираюсь ехать в колонии, куда меня направляют по делам нантские сахарозаводчики, и хотел бы оставить семье на память свой портрет. Вот почему я и пришел к вам.
– О, благое провидение! – прошептал Шонар.– Марсель, подай стул, чтобы господин…
– Бланшерон,– подсказал посетитель. – Бланшерон из Нанта, уполномоченный сахарозаводчиков, бывший мэр города В., капитан национальной гвардии и автор брошюры по вопросу сахароварения.
– Я чрезвычайно польщен, что ваш выбор пал на меня,– сказал художник, раскланиваясь перед уполномоченным сахарозаводчиков.– Какого рода портрет вы желаете?
– Миниатюру. Вот в таком духе,– продолжал господин Бланшерон, указывая на большой портрет, писаный маслом.
Уполномоченный, как и многие другие, всё, кроме стенных фресок, считал миниатюрой. Середины для таких людей не существует.
Простодушное признание посетителя сразу показало Шонару, с кем он имеет дело, а тут еще заказчик добавил, что хотел бы, чтобы портрет был написан первосортными красками.
– Я другими и не пишу,– заверил его Шонар.– Какой же величины желаете вы портрет?
– Вот такой,– ответил господин Бланшерон, указывая на огромный холст.– А сколько это будет стоить?
– Франков пятьдесят – шестьдесят. Пятьдесят без рук, шестьдесят с руками.
– Фу ты! Кузен говорил – тридцать.
– Это смотря по сезону,– ответил живописец.– В известное время года цены на краски сильно поднимаются.
– Скажите пожалуйста! Значит, как на сахар?
– Совершенно так же!
– Что ж, идет! Пятьдесят франков,– согласился Бланшерон.
– Это вы зря. За лишних десять франков вы имели бы руки, в них я вложил бы вашу брошюру о сахарном вопросе, что было бы весьма лестно.
– Пожалуй, вы правы.
«Черт возьми,– подумал Шонар,– еще немного, и я лопну от смеху и раню его осколками».
