Марк Твен - ЖИЗНЬ НА МИССИСИПИ
Мы могли бы посетить оригинальный старинный поселок «Лоцманский городок», который, как рассказывали, стоит в воде на сваях и где почти все передвигаются в яликах и челноках, даже во время свадеб и похорон; где самые маленькие мальчики и девочки так же ловко обращаются с веслом, как дети сухопутные с велосипедами.
Мы могли бы сделать еще многое, но из-за ограниченного времени мы просто вернулись домой. Путешествие вверх по сверкающей реке, обдуваемой прохладным ветерком, было чудесно и могло бы стать достаточно сентиментальным и романтичным, если бы в наши разговоры не вмешивался ручной попугай, чьи неутомимые комментарии по поводу пейзажа и гостей были всегда чересчур земными, а иногда и богохульными. К тому же он обладал в излишестве свойственным его породе противным, режущим слух металлическим смехом Франкенштейна, — смехом, в котором нет души. Он сопровождал этим смехом каждую сентиментальную фразу, каждую трогательную песенку. Он кудахтал с отвратительной настойчивостью после того, как спели «Снова дома, снова дома, с дальних берегов», и крикнул, что он «гроша ломаного не даст за такой паршивый груз». Никакая романтика, никакие чувства не могут выдержать подобное издевательство; песни и разговоры вскоре умолкли, и это привело попугая в такой восторг, что он от радости стал ругаться, пока не охрип.
Затем мужская половина кампании прошла на бак покурить и поболтать. Я встретил нескольких старых пароходных служащих и узнал от них многое о том, что случилось с моими прежними товарищами по речной жизни за время моего долгого отсутствия. Я узнал, что лоцман, у которого я когда-то служил рулевым, стал спиритом и уже лет пятнадцать получает каждую неделю письма от покойного родственника через нью-йоркокого спиритического медиума по имени Манчестер, причем почтовые расходы соответствуют расстоянию: от почтового отделения в раю до Нью-Йорка — пять долларов; от Нью-Йорка до Сент-Луиса — три цента. Я отлично помню мистера Манчестера. Я как-то заходил к нему, лет десять тому назад, с несколькими приятелями, один из которых хотел справиться об умершем дядюшке. Этот дядя погиб на редкость жестокой и необычайной смертью лет за шесть до того: его пронес циклон мили три и свалил его телом дерево четырех футов в диаметре у основания и шестидесяти пяти футов в вышину. Этого триумфа он не пережил. На сеансе, о котором я начал рассказывать, мой приятель расспрашивал своего покойного дядю через мистера Манчестера, и покойный дядя писал ответы, пользуясь для этой цели рукой и карандашом мистера Манчестера. Вот запись заданных вопросов и плоской пошлятины, которую преподносил Манчестер в качестве ответов духа. Если этот человек не самый жалкий жулик в мире, прошу у него прощения.
«Вопрос: Где вы находитесь?
Ответ. В мире духов.
В. Вы счастливы?
О. Очень счастлив. Совершенно счастлив.
В. Как вы развлекаетесь?
О. Беседой с друзьями и с другими духами.
В. А еще как?
О. Никак. Нам больше ничего не нужно.
В. О чем вы говорите?
О. О том, как мы счастливы, и о друзьях, оставшихся на земле; о том, как влиять на них для их спасения.
В. А когда все ваши друзья перейдут в страну духов, о чем вам останется говорить тогда? Только о том, как вы счастливы — и все?
Ответа нет. Объясняют, что духи не отвечают на легкомысленные вопросы.
В. Как же духи, которые готовы всю вечность проводить в легкомысленных занятиях и считать это счастьем, так строго относятся к легкомысленным вопросам на эту тему?
Ответа нет.
В. Вы хотели бы вернуться?
О. Нет.
В. Готовы ли вы подтвердить это под присягой?
О. Да.
В. Что вы там едите?
О. Мы не едим.
В. Что вы пьете?
О. Мы не пьем.
В. Что вы курите?
О. Мы не курим.
В. Что вы читаете?
О. Мы не читаем.
В. Все ли добродетельные люди отправляются к вам?
О. Да.
В. Вы знаете мой теперешний образ жизни. Можете ли вы посоветовать, что еще предпринять, какое совершить преступление, чтобы наверняка попасть не к вам, а в какое-нибудь другое место?
Ответа нет.
В. Когда вы умерли?
О. Я не умер, я отошел в мир иной.
В. Ладно, когда вы отошли? Давно ли вы находитесь в мире духов?
О. Мы здесь не мерим времени.
В. В вашем нынешнем состоянии и окружении вы можете быть равнодушны к датам и времени и не знать их, но ведь это не имеет никакого отношения к вашей прежней жизни. Тогда у вас ведь были даты. Вот об одной из этих дат я и спрашиваю. Вы скончались в определенный день определенного года. Так водь?
О. Да.
В. Тогда назовите число и месяц.
(Медиум беспокойно вертит карандаш и в течение нескольких минут резко, судорожно дергает головой и туловищем. Наконец объясняет: духи легко забывают даты, так как для них это не имеет никакого значения.)
В. Значит, этот дух действительно забыл день своего перехода на тот свет?
Подтверждается, что именно так и есть.
В. Очень странно. Ну а в каком году это было?
(Снова беспокойство, подергивания, идиотские судороги медиума.) Наконец следует объяснение, что дух забыл и год.
В. Это действительно потрясающий факт. Разрешите мне задать еще один вопрос, один последний вопрос, прежде чем мы расстанемся навеки, ибо, даже если мне не удастся избежать вашего приюта для слабоумных, встреча там не будет, собственно говоря, встречей, так как к тому времени вы, наверное, забудете и меня и мое имя: вы умерли естественной смертью или в результате катастрофы?
О. (После долгого колебания и всяческих кривляний и корч.) Естественной смертью».
На этом разговор окончился. Мой друг сказал медиуму, что его родственник в нашем жалком мире обладал редким умом и совершенно безукоризненной памятью и что очень жалко, если ему не дали сохранить хоть остатки этих качеств для ого собственного удовольствия в царство вечного упокоения, на удивление и восхищение всем остальным обитателям того света.
У этого Манчестера была уйма клиентов — и сейчас их не меньше. Он получает письма от духов из всех частей того света и рассылает их на этом свете по почте Соединенных Штатов. Эти письма наполнены советами — советами «духов», которые знают не больше, чем головастики, — и этим советам набожно следуют получатели. Среди клиентов был человек, которого духи (если только ловкого Манчестера можно именовать во множественном числе) обучали, как изобрести улучшенное колесо для вагона железной дороги. Неважное занятие для духа, но, во всяком случае, это дело полезнее и здоровее, чем вечные разговоры о том, «как мы счастливы».
Глава XLIX. ЭПИЗОДЫ ИЗ ЛОЦМАНСКОЙ ЖИЗНИ
Из разговоров на катере выяснилась, что среди пяти прежних моих приятелей, расставшихся с рекой, четверо выбрали занятие фермера. И, конечно, не потому, что они обладали особенными талантами в области земледелия и надеялись в этой профессии преуспеть больше, чем в других, — причина их выбора кроется совсем в другом. Без сомнения, они стали фермерами потому, что жизнь фермера уединенна и в нее так же можно не допускать нежелательных чужаков, как в убежище лоцманской рубки. И несомненно они выбрали эту жизнь еще потому, что тысячи раз в темные бурные ночп, полные опасностей, они видели мигающие огоньки одиноких фермерских домиков, когда пароход несся мимо, и в такие минуты рисовали себе безмятежность, и безопасность, и уют таких пристанищ и постепенно стали мечтать об этой уединенной, спокойной жизни как о единственной желанной цели — достойной того, чтобы стремиться к ней, ждать ее, копить для нее и наконец наслаждаться ею.
Но мне не приходилось слышать, чтобы кто-либо из этих лоцманов-фермеров особенно удивил мир своими успехами. Их фермы не поддержка для них: приходится им искать поддержки для своих ферм. Лоцман-фермер исчезает с реки ежегодно с наступлением весны, и его не видят до первых морозов. Затем он снова является в потертом домотканом платье, выбирает клочки сена из волос и нанимается лоцманом на зиму. Этим путем он оплачивает долги, которые накопил на ферме за сельскохозяйственный сезон. Выходит, что он только наполовину свободен от речных уз: на полгода, притом самые тяжелые, он остается рабом реки.
Один из этих людей купил ферму, но не поселился на ней. Он придумал фокус почище. Он не собирался разорить ферму, пустив на ней в ход свое невежество. Нет, он сдал ее специалисту-агроному на паях: из каждых трех возов зерна специалист должен был получить два, а лоцман — третий. Но к концу сезона лоцман ничего не получил. Специалист объяснил, что до его доли вообще не дошло: ферма дала всего два воза.
С некоторыми из знакомых мне лоцманов бывали и приключения, иногда оо счастливым концом, но далеко не всегда. Капитан Монтгомери, у которого я был рулевым, когда он плавал лоцманом, командовал флотом южан в большой битве под Мемфисом; когда его корабль затонул, капитан вплавь достиг берега, пробил себе дорогу сквозь отряд солдат, и его храбрость чудом спасла его. Он всегда был хладнокровным человеком, ничто не могло поколебать его спокойствия. Однажды, когда он был капитаном «Кресчент-Сити», я подводил пароход к пристани у Нового Орлеана и ожидал приказаний с мостика, но ничего не услышал. Я остановил колеса, и на этом моя власть и моя ответственность кончались. Был вечер, стоял серый сумрак, шляпа капитана виднелась над большим колоколом, и я предполагал, что мыслящая часть капитана находилась под ней, но это было не так. Капитан был очень строг, поэтому я знал, что лучше не трогать колокол без приказания. Моя обязанность была держать пароход на его опасном курсе и предоставить события их собственному течению, — что я и сделал. Так мы и шли, с каждой минутой приближаясь к кормам других судов, — столкновение было неминуемо, и все же шляпа не шевелилась, ибо — увы!—капитан мирно дремал в рубке. Мне становилось не по себе, я нервничал; мне казалось, что капитан не появится вовремя и не увидит спектакля. Но он пришел как раз в тот момент, когда мы уже собирались врезаться в корму ближайшего парохода; он вышел на мостик и произнес с небесной кротостью: «Дай задний ход», что я и сделал; к сожалению, немного поздно: в следующую минуту мы с самым отчаянным треском врезались в хрупкую надводную часть того парохода. Капитан никогда потом и словом не обмолвился об этом происшествии и только заметил, что я поступил правильно, и он надеется, что я всегда, не колеблясь, буду поступать так же в подобных обстоятельствах.
