Джейн Остен - Мэнсфилд-парк
Не значит ли это, что когда он будет понят, он безусловно преуспеет? Он нисколько в том не сомневался. Такая любовь, как у него, любовь такого человека, как он, без сомнения, должна быть вознаграждена, и особенно долго ждать не придется; и Крофорд был в совершенном восторге от мысли, что в самое короткое время вынудит Фанни полюбить его, он даже едва ли сожалел, что пока-то она его не любит. Преодолеть кой-какие затруднения — для Генри Крофорда это не беда. Скорее это его даже бодрит. Уж слишком он привык легко одерживать победы над женскими сердцами. Нынешнее положение было для него ново и оттого воодушевляло.
Однако ж для Фанни, которая слишком часто в своей жизни сталкивалась с противодействием, чтобы находить в нем что-то привлекательное, все это было непостижимо. Она увидела, что он и вправду намерен упорствовать; но совершенно не понимала, как он это может после всех тех слов, что она вынуждена была ему сказать. Она говорила ему, что не любит его, не может его любить, и, без сомненья, никогда не полюбит; что никакая перемена тут невозможна, что разговор об этом ей до крайности мучителен и она умоляет никогда более его не заводить, позволить ей сейчас уйти, и пусть на том разговор этот будет закончен раз и навсегда. Но Крофорд все настаивал, и тогда Фанни прибавила, что, на ее взгляд, у них слишком различные натуры, а потому взаимная любовь между ними невозможна, и еще сказала, что они не подходят друг другу ни по своему нраву, ни по образованию, ни по склонностям. Все это она высказала со всею серьезностию искреннего убеждения; однако ж этого было не довольно, ибо Крофорд немедля стал отрицать, будто они сколько-нибудь чужды друг другу по натуре или будто их положение так уж несхоже; и определенно заявил, что все равно будет ее любить и надеяться!
Фанни знала, что хочет высказать, но не могла судить о собственной манере разговора. И ей было невдомек, что в речах ее за несравненной мягкостью и кротостью невозможно различить суровость ее намерения. Ее робость, благодарность и деликатность превращали каждое слово, которым она стремилась выразить равнодушие к Крофорду, едва ли не в попытку самоотреченья; казалось, по крайней мере, что для нее это столь же мучительно, как для него. Крофорд был уже не тот Крофорд, кто в качестве тайного, вероломного, коварного обожателя Марии Бертрам вызывал у нее отвращение, кого ей противно было видеть и слышать, в ком она не находила ни единого хорошего свойства и чью силу, состоявшую хотя бы в уменье всем и каждому быть приятным, она едва ли признавала. Теперь это был Крофорд, который питал к ней бескорыстную, пылкую любовь; чьи чувства теперь явно исполнены были благородства и прямодушия; чье представление о счастии покоилось на браке по любви; кто красноречиво восхищался ее достоинствами, опять и опять живописал ей свою любовь, доказывал, в той мере, в какой это можно доказать словами, притом в тех выражениях, в том тоне и с тем жаром, какие даны человеку еще и талантливому, что его привлекает в ней ее кротость и доброта; и ко всему, то был Крофорд, который содействовал производству Уильяма в офицеры!
Вот она — перемена! вот они резоны, которые не могли не повлиять на Фанни. Легко было пренебрегать им с высоты гневной добродетели, памятуя о Созертоне или о театре в Мэнсфилд-парке, но теперь он обращался к ней, имея права, которые требовали иного отношения. Она должна быть обходительна и исполнена сочувствия. Должна чувствовать себя польщенной и, думая о себе ли, о брате ли, должна испытывать глубокую благодарность. От всего этого она и отвечала ему так соболезнуя, так взволнованно, а слова, означающие отказ, перемешивались с другими, которые явственно выражали, что она чувствует себя в долгу перед ним и полна участия, и поэтому-то Крофорд, при его тщеславии и неунывающей самоуверенности, попросту не мог взять в толк, что она равнодушна к нему или, во всяком случае, настолько равнодушна, как говорит. И заявляя на прощанье, что в своем благосклонном внимании к ней будет по-прежнему упорен, настойчив и полон надежды, он был вовсе не так неразумен, как представлялось Фанни.
От отпустил ее с неохотою, но в лице его не было отчаяния, которое противоречило бы его словам, или хотя бы вселило в нее надежду, что он не столь безрассуден, сколь явствовало из его слов.
Теперь Фанни рассердилась. Его упорство, такое себялюбивое и невеликодушное, и вправду ее возмутило. Вот и опять ему недостает такта, способности считаться с другими, что прежде так поражало и отвращало ее. Вот опять перед нею тот Крофорд, которого она прежде так не одобряла. Как явно ему недостает чуткости и душевности, когда дело касается его собственного удовольствия. И увы! она всегда знала, что нет у него правил, которые заставляли бы его поступать по велению долга, если уж молчит сердце. Будь она даже свободна в своих чувствах, как, наверно, и должно было бы быть, никогда бы он ими не завладел.
Так думалось Фанни, поистине так, и вполне серьезно, когда она сидела в Восточной комнате у огня — этой великой милости и роскоши — и размышляла, дивилась прошлому и настоящему и тому, что еще предстоит, и ее одолевали смятение и тревога, из-за которых все для нее было смутно, и ясно лишь одно, что никогда, ни при каких обстоятельствах не полюбит она Крофорда и что сидеть у огня и думать об этом — блаженство.
Чтобы узнать, что произошло между молодыми людьми, сэр Томас был вынужден или сам себя вынудил ждать до завтра. Тогда он увидел Крофорда и получил от него полный отчет. Сперва он испытал разочарование: он надеялся на лучший исход, он не думал, что час, потраченный таким молодым человеком, как Крофорд, на уговоры такой мягкосердечной девушки, как Фанни, почти ничего не переменит; но полные решимости суждения и жизнерадостное упорство влюбленного довольно быстро его успокоили, и, видя у главного заинтересованного лица такую уверенность в успехе, сэр Томас и сам стал вскоре на это надеяться.
Со своей стороны он не упустил ничего, что могло бы этому способствовать, — был любезен, добр, не скупился на похвалы. Он превозносил упорство мистера Крофорда, отдал должное и Фанни, снова подтвердил, что брака этого желает более всего на свете. В Мэнсфилд-парке мистеру Крофорду всегда будут рады; и лишь его собственное разумение и чувство должны определить, сколь часто он станет бывать здесь теперь или в будущем. О сем предмете у всей семьи его племянницы и у всех ее друзей будет общее мненье и единственное желание; все те, кто ее любит, будут склонять ее лишь к одному решению.
Было сказано все, что могло поощрить молодого человека, все поощренья были выслушаны с благодарной радостию, и оба джентльмена расстались наилучшими друзьями.
Довольный тем, что все теперь идет надлежащим и обнадеживающим образом, сэр Томас порешил не докучать более племяннице и воздержаться от открытого вмешательства. Он не сомневался, что при ее нраве всего верней на нее подействует доброта. Уговоры позволены лишь одной стороне. Снисходительность всего семейства, желания которого будут Фанни безусловно ясны, может наилучшим образом способствовать успеху. Согласно с принятым решением, сэр Томас при первом же удобном случае сказал Фанни с мягкой печалью, которую, как он надеялся, Фанни постарается рассеять:
— Что ж, Фанни, я виделся еще раз с мистером Крофордом и узнал от него, как обстоят дела между вами. Он удивительнейший молодой человек, и, чем бы все ни кончилось, ты, конечно же, понимаешь, что внушила ему чувство далеко не заурядное. Правда, ты еще слишком молода и не знаешь, сколь неустойчива, изменчива, непостоянна любовь по самой природе своей, а потому не можешь изумляться, как я, тому замечательному упорству, с каким он встречает твой отказ. Им движет одно лишь чувство к тебе, он нисколько не считает это своею заслугою, и, должно быть, он прав. Однако ж при том, какой прекрасный он сделал выбор, его постоянство исполнено благородства. Будь его выбор не столь безупречен, я осудил бы его упорство.
— Мне, право, очень жаль, сэр, — сказала Фанни, — что мистер Крофорд будет по-прежнему… я знаю, что для меня это весьма лестно, и чувствую, что не заслуживаю такой чести, но я так убеждена, и говорила ему о том, что никогда не буду в силах…
— Дорогая моя, — прервал ее сэр Томас. — Не стоит об этом. Твои чувства мне известны не хуже, чем, должно быть, тебе мои желания и сожаления. Тут ничего более не скажешь и не сделаешь. С этого часу мы с тобою уже никогда не возвратимся к этому разговору. Тебе нечего опасаться, не из-за чего тревожиться. Ты ведь не можешь предположить, что я способен уговаривать тебя выйти замуж против твоей воли. Я пекусь единственно о твоем счастии и благополучии, и от тебя только и требуется, что потерпеть старания мистера Крофорда убедить тебя, что они вовсе не совместимы с его счастием и благополучием. Он действует на свой страх и риск. Тебе ничто не грозит. Я обещал ему, что он сможет с тобою видеться всякий раз, как станет у нас бывать, как, вероятно, и было бы, если б ничего между вами не произошло. Ты будешь видеться с ним в нашем обществе наравне со всеми нами столько, сколько сможешь, не вспоминая о том, что тебе неприятно. Он так скоро покинет Нортгемптоншир, что даже и эта небольшая жертва потребуется от тебя не так уж часто. Будущее представляется мне весьма неопределенным. А теперь, дорогая моя Фанни, мы покончим с этим разговором.
