Эдвард Форстер - Говардс-Энд
— Неужели ты забыла Говардс-Энд?
— Забыла? Я, которая помнит все! Но теперь, похоже, он наш.
— Мисс Эйвери повела себя совершенно удивительно, — сказала Маргарет, и ее настроение немного поднялось. Она снова почувствовала, что, так или иначе, предает мужа, но ей стало легче и она пошла на поводу у своих чувств. — Она любила миссис Уилкокс и решила, что лучше обставить дом нашей мебелью, чем терпеть в нем пустоту. И в результате здесь оказались все книги из нашей библиотеки.
— Не все. Она не распаковала книги по искусству, в чем, возможно, проявила рассудительность. И сабля у нас никогда здесь не висела.
— Но сабля оказалась на месте.
— Выглядит прекрасно.
— Да, ты согласна?
— А где пианино, Мег?
— Я отправила его в Лондон. Почему ты спрашиваешь?
— Просто так.
— Поразительно, что и ковер оказался как раз по размеру.
— С ковром она ошиблась, — заявила Хелен. — Я знаю, что он был у нас в Лондоне, но здесь пол должен оставаться непокрытым. Он слишком для этого красив.
— У тебя сохранилась мания убирать из обстановки все лишнее. Не хочешь ли, пока не уехала, пройти в столовую? Там ковра нет.
Они вошли, и с каждой минутой их разговор становился все более естественным.
— Какое прекрасное место для маминой шифоньерки! — воскликнула Хелен.
— А теперь посмотри на стулья.
— Вы только поглядите! Дом на Уикем-плейс выходил окнами на север, да?
— На северо-запад.
— Не важно. Главное, что тридцать лет эти стулья не видели солнечного света. А здесь их милые маленькие спинки такие теплые!
— Но почему мисс Эйвери поставила их по два? Мне придется…
— Сюда, Мег! Поставь его так, чтобы сидящий видел лужайку.
Маргарет подвинула стул, и Хелен села.
— Да-а… окно слишком высоко.
— Попробуй сесть на стул в гостиной.
— Нет, мне гостиная меньше нравится. Там балка обшита фанерой. Без этой обшивки она была бы куда красивее.
— Хелен, какая у тебя память на разные мелочи! Ты абсолютно права. Эту комнату испортили мужчины, желая украсить ее для женщин. Мужчины не знают, чего мы хотим…
— И никогда не узнают.
— Не согласна. Узнают, через пару тысяч лет.
— Но как замечательно выглядят стулья! Смотри, вот то место, где Тибби пролил суп.
— Кофе. Я точно помню, что кофе.
Хелен покачала головой.
— Не может быть. Тибби был слишком маленьким, чтобы ему давали кофе.
— Это было еще при папе?
— Да.
— Тогда ты права, это суп. Я вспомнила другую историю, случившуюся гораздо позже, — неудачный визит тетушки Джули, когда она никак не могла взять в толк, что Тибби уже вырос. Тогда пролился кофе, причем Тибби бросил чашку нарочно. Был какой-то детский стишок «Чай, кофе — кофе, чай», который она рассказывала ему каждое утро во время завтрака. Погоди, как там?
— Знаю-знаю… нет, забыла. Каким противным мальчишкой был Тибби!
— Но стишок-то просто отвратительный. Ни один порядочный человек не мог бы с ним смириться.
— Ах вон та слива-венгерка! — воскликнула Хелен, словно сад тоже относился к их детству. — Почему в моей памяти она связана с гантелями? Вот выбегают цыплята. Пора стричь траву. Как я люблю овсянок…
Маргарет ее перебила.
— Вспомнила, — объявила она. — «Чай, чай, кофе, чай, шоколадку получай!»
— И так каждое утро в течение трех недель. Неудивительно, что Тибби рассвирепел.
— Зато теперь Тибби, можно сказать, молодец, — проговорила Хелен.
— Вот! Я знала, что в конце концов ты так скажешь. Конечно, он молодец.
Кто-то позвонил в дверь.
— Слышишь? Что это?
— Может, Уилкоксы начали осаду, — предположила Хелен.
— Чепуха. Прислушайся!
Будничное выражение исчезло с их лиц, но осталось нечто другое — ощущение, что они никогда не расстанутся, потому что их любовь основана на том, что близко обеим. Объяснения и призывы не сработали: пытаясь найти общую тему для разговора, они лишь расстроили друг друга, — а все это время спасение было совсем рядом — прошлое, которое очищает настоящее; настоящее, которое с колотящимся сердцем утверждает, что, несмотря ни на что, у них есть будущее с веселым смехом и детскими голосами. Улыбаясь, Хелен подошла к сестре.
— У меня всегда есть Мег, — сказала она.
Они посмотрели друг другу в глаза. Вознаграждение пришло из их внутренней жизни. Колокольчик все звонил размеренным звоном, но они стояли далеко от входной двери. Маргарет пошла на кухню и, с трудом пробравшись мимо ящиков, выглянула в окно. Пришел всего лишь маленький мальчик с бидоном. Вернулась будничная жизнь.
— Что тебе нужно, мальчик?
— Пожалуйста, возьмите молоко.
— Тебя послала мисс Эйвери? — спросила Маргарет довольно строго.
— Да. Пожалуйста.
— Тогда отнеси бидон назад и скажи, что молоко нам не нужно. — Потом она крикнула Хелен: — Нет, это не осада, но, возможно, попытка помочь нам ее выдержать.
— Но я люблю молоко, — прокричала Хелен. — Зачем отсылать его обратно?
— Любишь? Ну хорошо. Но нам не во что его перелить, а мальчику надо отдать бидон.
— Пожалуйста, возьмите. Мне велели зайти утром и забрать бидон, — сказал мальчик.
— Но дом уже будет закрыт.
— А яйца утром принести?
— Ты тот самый мальчик, который возился в стогах соломы на прошлой неделе. Я тебя видела.
Ребенок повесил голову.
— Ну беги и еще повозись.
— Послушай, славный мальчик, — прошептала Хелен, — как тебя зовут? Меня Хелен.
— Том.
В этом была вся Хелен. Уилкоксы тоже спросили бы у ребенка, как его зовут, но никогда не назвали бы в ответ свое имя.
— Вот ее, Том, зовут Маргарет. А дома у нас есть кое-кто еще, кого зовут Тибби.
— Мои все вислоухие, — ответил Том, решив, что Тибби — кролик.
— Ты очень хороший и весьма умный мальчик. Обязательно приходи к нам еще. Ну разве он не прелесть?
— Конечно, прелесть, — ответила Маргарет. — Он, наверное, сын Мэдж, хотя Мэдж ужасна. Но это место обладает удивительной силой.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю.
— Потому что я, пожалуй, с тобой соглашусь.
— Оно убивает то, что отвратительно, и помогает жить тому, что прекрасно.
— Согласна, — сказала Хелен, которая мелкими глотками пила молоко. — Но меньше получаса назад ты сказала, что дом мертв.
— Я хотела сказать, что это во мне все умерло. Я так чувствовала.
— Да, у этого дома более полная жизнь, чем у нас, несмотря на то что в нем никто не жил, и коли уж на то пошло, я все никак не могу свыкнуться с мыслью, что тридцать лет на нашу мебель почти не падал солнечный свет. В конце концов, наше жилище на Уикем-плейс — настоящая могила, Мег. Знаешь, у меня появилась потрясающая мысль.
— Какая?
— Выпей молока, чтобы не упасть.
Маргарет послушалась.
— Нет, я пока тебе не скажу, — сказала Хелен, — потому что ты или засмеешься, или разозлишься. Давай сначала поднимемся наверх и проветрим комнаты.
Они стали открывать окна одно за другим, пока дом не наполнился весенними шелестами. Занавески развевались, картинные рамы весело поскрипывали. Слышались восклицания Хелен, которая обнаружила, что одна кровать стоит в точности на своем месте, а другая — не так, как следовало. Она сердилась на мисс Эйвери, что та не подняла наверх платяные шкафы — «Тогда можно было бы увидеть все целиком». Наслаждалась открывающимся из окна видом. Это была та же Хелен, что четыре года назад писала свои незабываемые письма. И когда обе сестры высунулись из окна и стали глядеть на запад, Хелен сказала:
— Насчет моей идеи. Не могли бы мы вместе с тобой провести эту ночь здесь?
— Не думаю, что это получится, — ответила Маргарет.
— Тут есть кровати, столы, полотенца…
— Знаю. Но предполагается, что в доме никто не живет. И Генри предложил…
— Мне не нужны никакие предложения. Я ничего не стану менять в своих планах. Но мне было бы так приятно провести здесь с тобой всего одну ночь. Потом мне будет что вспомнить. О, Мег, радость моя, давай так и сделаем!
— Но, Хелен, девочка моя, — сказала Маргарет, — мы не можем здесь остаться без разрешения Генри. Он, конечно, дал бы его, но ты сама сказала, что сейчас не можешь появиться на Дьюси-стрит, а Говардс-Энд — такое же частное владение.
— На Дьюси-стрит — его дом. А этот наш. Здесь наша мебель. На пороге появляются люди, которые для нас свои. Давай останемся, всего на одну ночь, а Том накормит нас яйцами и напоит молоком. Почему нет? Это же здорово.
Маргарет колебалась.
— Я чувствую, что Чарльз будет недоволен, — наконец сказала она. — Его раздражает даже наша мебель, и я собиралась ее вывезти, но мне помешала болезнь тети Джули. Я понимаю Чарльза. Для него это дом матери. Он любит его, но на расстоянии. Мы с Генри могли бы взять на себя ответственность… но не Чарльз.
