Вирджиния Вулф - Годы
— Потому что им стоит гореть, — сказала Делия, кладя руку ей на плечо, — учитывая, что он говорил, — она указала на седого мужчину, — какие он пел тебе дифирамбы.
Пегги посмотрела, куда она указывала. Там стоял учитель Пегги, ее наставник. Да, она знала, что он считает ее умной. Вероятно, она такой и была. Все так говорили. Очень умной.
— Он рассказывал мне… — начала Делия, но не договорила. — Помоги-ка мне открыть окно, — попросила она. — Становится жарко.
— Дайте я, — сказала Пегги. Она толкнула раму, но та не открылась, потому что была старая и рассохшаяся.
— Сейчас, Пегги, — сказал кто-то, подойдя к ней сзади. Это был ее отец. Он взялся за окно рукой со шрамом, толкнул, и рама подалась наверх.
— Спасибо, Моррис, так гораздо лучше, — поблагодарила Делия. — Я говорила Пегги, что у нее должны гореть уши. «Самая блестящая моя ученица!» — это его слова, — продолжала Делия. — Поверь, я почувствовала гордость. «Да ведь она моя племянница», — сказала я. Он не знал этого…
Так, подумала Пегги, а вот это удовольствие. Вдоль позвоночника прошла теплая волна — когда похвалу услышал ее отец. Каждая эмоция вызывала свои физические ощущения. Издевка царапала по бедру, удовольствие согревало позвоночник, а еще — влияло на зрение. Звезды смягчились, замерцали. Опуская руку, отец потрепал ее по плечу, но ни он, ни она не сказали об этом ни слова.
— Внизу тоже открыть? — спросил Моррис.
— Нет, этого хватит, — сказала Делия. — Становится жарко, — объяснила она. — Люди начинают собираться. Надо использовать комнаты ниже. Но кто это там? — Она указала на улицу.
Напротив, у тротуарного ограждения, стояла группа в вечерних нарядах.
— Кажется, одного я узнаю, — сказал Моррис, посмотрев в окно. — Это ведь Норт?
— Да, это Норт, — подтвердила Пегги, тоже выглянув.
— Что же они не заходят? — удивилась Делия и постучала по стеклу.
— Вы должны сами съездить и посмотреть, — говорил Норт. Его попросили описать Африку. Он сказал, что там есть горы и равнины, что там тихо, что там поют птицы. И замолчал: трудно было описать местность людям, которые ни разу ее не видели. Затем занавески в доме напротив раздвинулись, и в окне появились три головы. Все стали смотреть туда — на контуры голов. Смотревшие стояли спиной к тротуарной ограде площади. Деревья струили темные водопады листьев над ними. Деревья стали частью неба. Время от времени — когда их трогал ветерок — они будто начинали ковылять, шаркая ногами. Среди ветвей блестела звезда. Было тихо, уличный шум слился в далекий гул. Мимо прокралась кошка, ее глаза на мгновение сверкнули зеленью и потухли. Кошка пересекла освещенное пространство и исчезла. Кто-то постучал по оконному стеклу и крикнул: «Входите!»
— Пошли! — сказал Ренни и бросил сигару назад, в кусты. — Пошли. Надо.
Они поднялись по лестнице, прошли мимо дверей контор, мимо высоких окон, выходивших в сад за домом. Деревья в полной листве протягивали ветви на разных ярусах, листья — ярко-зеленые в искусственном свете или темные в тени — покачивались, движимые слабым ветерком. Затем новоприбывшие достигли жилой части дома, где был постелен красный ковер; из-за двери гудел хор голосов, как будто там было стадо овец. Затем наружу вырвалась музыка — танец.
— Пора, — сказала Мэгги, задержавшись на мгновение у двери. Она назвала их имена прислуге.
— А вы, сэр? — спросила горничная у Норта, стоявшего позади всех.
— Капитан Парджитер, — сказал Норт, прикоснувшись к галстуку.
— И капитан Парджитер! — объявила горничная.
Делия тут же направилась к ним.
— И капитан Парджитер! — воскликнула она, торопливо пересекая гостиную. — Как мило, что вы пришли! — Она стала жать руки — кому левую, кому правую, то левой, то правой. — Я так и подумала, что это вы там стоите на площади, — продолжала она. — Ренни я вроде узнала, а вот насчет Норта не была уверена. Капитан Парджитер! — Она мяла его руку. — Вы такой редкий гость — но весьма желанный! Так, кого вы тут знаете и кого не знаете?
Она огляделась вокруг, довольно нервно терзая свою шаль.
— Так, тут все ваши дядья, и тетки, и кузены, и кузины; и сыновья с дочерьми — да, Мэгги, я только что видела вашу милую парочку. Они где-то здесь… Правда, в нашей семье поколения так перемешаны: кузены и тетки, дядья и братья — но, возможно, это и хорошо.
Она внезапно умолкла, словно исчерпала тему. И все крутила руками шаль.
— Сейчас будут танцевать, — сказала Делия, указав на молодого человека, который ставил новую пластинку на граммофон. — Для танцев — в самый раз, — добавила она, имея в виду граммофон. — Но не для музыки. — Вдруг она стала простодушной. — Не выношу музыку из граммофона. Танцевальная — это другое дело. А молодые — вы согласны? — должны танцевать. Так оно полагается. Впрочем, танцуйте, не танцуйте — как хотите. — Она махнула рукой.
— Да, как хотите, — откликнулся эхом ее муж. Он стоял рядом с ней, свесив руки перед собой, похожий на медведя — из тех чучел, что используются в гостиницах в качестве вешалок. — Как хотите, — повторил он, качая лапами.
— Помогите мне переставить столы, Норт, — попросила Делия. — Если будут танцы, нужно освободить пространство, а также свернуть ковры. — Она сдвинула стол в сторону и тут же перебежала через гостиную, чтобы подровнять стул у стены.
Упала одна из ваз, по ковру потекла вода.
— Не обращайте внимания, не обращайте — это пустяки! — закричала Делия, изображая безалаберную ирландскую хозяйку. Однако Норт наклонился и стал вытирать воду.
— И куда ты денешь этот носовой платок? — спросила Элинор. Она подошла к ним в своей текучей красной накидке.
— Повешу на стул сушиться, — сказал Норт и удалился.
— А ты, Салли, — Элинор направилась к стене, чтобы не мешать танцующим, — будешь танцевать? — Она села.
— Я? — Сара зевнула. — Я хочу спать. — Она опустилась на подушку рядом с Элинор.
— Но на приемы ходят не для того, — засмеялась Элинор, глядя на нее сверху, — чтобы спать! — Она опять увидела картинку, которую представила себе, говоря по телефону. Но ей не было видно лица Сары — только макушку.
— Он у тебя ужинал, да? — спросила Элинор, когда Норт проходил мимо с носовым платком в руке. — И о чем вы говорили? — Элинор опять увидела ее сидящей на краешке стула, качающей ногой, с пятном сажи на лице.
— О чем говорили? — повторила Сара. — О тебе, Элинор. — Мимо них все время кто-то проходил, задевая их колени; начинались танцы. От такого зрелища слегка кружится голова, подумала Элинор и откинулась на спинку.
— Обо мне? А что обо мне говорить?
— О твоей жизни, — сказала Сара.
— О моей жизни? — повторила Элинор. Пары начали медленно кружиться, двигаясь мимо них. Кажется, это фокстрот, предположила она про себя.
О моей жизни, думала Элинор. Странно, второй раз за вечер кто-то говорит о моей жизни. А у меня не было никакой жизни. Жизнь — это то, что творят, чем распоряжаются — семьдесят-то с лишним лет. А у меня есть только настоящий момент, думала она. Я живу здесь и сейчас, слушая фокстрот. Она огляделась. Рядом были Моррис, Роза; Эдвард, откинув голову назад, беседовал с человеком, которого она не знала. Я здесь единственная, подумала она, кто помнит, как он сидел на краю моей кровати в ту ночь и плакал — после того как была оглашена помолвка Китти. Да, многое вспоминается. Позади длинная полоса жизни. Плачущий Эдвард; разговоры с миссис Леви; падающий снег; треснутый подсолнечник; желтый омнибус, трясущийся по Бэйзуотер-Роуд. И я думала про себя, что я самая молодая в омнибусе, а теперь я самая старая… Миллионы мелочей возвращались к ней. Атомы рассыпались и собирались вместе. Но как они складываются в то, что люди называют жизнью? Она сжала кулаки и почувствовала в ладонях твердые маленькие монетки. Вероятно, в самой середине находится «Я», думала она, — это главный узел, центр. И вновь она увидела себя за своим столом, рисующей на промокательной бумаге, проделывающей в ней дырки, от которых отходят лучи. Все дальше и дальше они тянутся; одно следует за другим; сцена заслоняет сцену. А потом они заявляют: «Мы говорили о тебе!»
— О моей жизни… — сказала Элинор вслух, но сама себе.
— Что? — спросила Сара, подняв глаза.
Элинор замолчала. Она забылась. А ее, оказывается, кто-то слушает. Значит, надо привести мысли в порядок, найти правильные слова. Нет, подумала она, слов я найти не смогу. Я никому не могу рассказать…
— Это не Николай? — спросила она, глядя на крупного мужчину, стоявшего в дверях.
— Где? — Сара обернулась, но посмотрела не в ту сторону. А мужчина исчез. Вероятно, она ошиблась. Мою жизнь составляли жизни других, думала Элинор, — отца, Морриса, моих друзей, Николая… В ее памяти всплыли фрагменты одного разговора с ним. Мы то ли обедали, то ли ужинали вместе. В ресторане. На прилавке стояла клетка с розовым попугаем. Они сидели и говорили — это было после войны — о будущем, об образовании. Он не позволил мне заплатить за вино, вдруг вспомнила она, хотя это я заказала его…
