Чжоу Ли-бо - Ураган
— Как же так, дочка? Если не вернешься домой на Новый год, ведь все родные и соседи насмехаться над тобой станут. Ты, конечно, участвуешь в революции, это все знают. Но разве, участвуя в революции, люди забывают о своем доме? Слыхано ли такое дело? Новый год все встречают только дома. После пятого января ты можешь снова отправляться на свою работу, а эти пять дней должна обязательно провести с нами. Ведь ты всегда была хорошей и послушной девушкой, и вся наша семья тебя очень любит. Зачем же упрямиться? Сестра Чжао — ты женщина рассудительная, помоги же мне уговорить эту девушку.
И лицо старухи Ду расплылось в заискивающей улыбке. Лю Гуй-лань даже передернуло от отвращения. «Сладок стал твой язык, да уж поздно», подумала она, вспомнив дождливую осеннюю ночь и свои горькие слезы, пролитые в холодном амбаре. Нет, этого никогда не простить, этого не забыть до могилы!
— Умру, а домой не пойду. Вот тебе мой ответ! — решительно заявила девушка.
— Вот что, — раздраженно заговорила старуха, — пойдешь ты домой или не пойдешь, это от твоего желания не зависит! Ты член нашей семьи. У нас есть свидетели. Мы купили тебя. Я — твоя свекровь, и ты не смеешь ослушаться моего повеления. Если не так, то где же тогда закон?!
Лю Гуй-лань швырнула на стол кусок теста, которое готовила для пельменей, и резко повернулась к старухе:
— Откуда ты взяла такой закон?
— Тетушка Ду, — вмешалась наконец в разговор вдова Чжао, — о чем это ты говоришь, о каком таком законе? Если ты вспоминаешь помещичьи законы, так лучше забудь о них. Лю Гуй-лань им не подчиняется.
Игравший на кане Со-чжу, решив, очевидно, что ему тоже следует дать отпор старухе Ду, которая ссорится с его матерью, спрыгнул на пол и угрожающе подступил к ней.
Мать схватила его за руку и водворила обратно на кан.
— Но ведь Гуй-лань все-таки член нашей семьи, — пыталась доказать старуха. — Нужно же ей побывать дома хотя бы на Новый год.
— Вы сами заставили ее покинуть ваш дом. А теперь зовете вернуться. Это просто издевательство! — возмутилась вдова Чжао.
— Какой мне с вами Новый год! — воскликнула Лю Гуй-лань. — Что у меня с вами общего? Я участвую в революции и членом вашей семьи себя не считаю.
— Ты не пугай меня тем, что ты участвуешь, — усмехнулась старуха. — Мы отдали свою землю и теперь тоже участвуем.
— Как, и ты тоже участвуешь? — вскинула голову Лю Гуй-лань. — Вы и во времена Маньчжоу-го имели власть и после освобождения заодно с помещиками были. Ведь все твои разговоры и дела я наперечет знаю. Наш крестьянский союз еще до вас не добрался, а ты уже, оказывается, тоже участвуешь!
— А что я такое говорила? Что ты про меня знаешь? Ну, скажи! — набросилась на нее старуха, желая припугнуть девушку, которая раньше была настолько робкой, что никому не осмеливалась перечить.
В деревне Юаньмаотунь сводили счеты пока лишь с крупными помещиками, и поэтому Лю Гуй-лань никому ничего не рассказывала о семье Сяо Ду. Сейчас она пожалела, что до сих пор не вывела на чистую воду эту лукавую старуху. В сердце девушки закипел гнев, лицо ее покрылось красными пятнами.
— И скажу! Все скажу! — крикнула Лю Гуй-лань. — Больше молчать не стану. Ты еще осенью говорила: пусть, мол, похорохорятся пока, а придут гоминдановские войска и срубят всем головы. Это нашим-то активистам!
Старуха изменилась в лице. Губы ее затряслись, трубка выпала из рук.
— Чего ты плетешь, бессовестная, — пробормотала она.
Шум ссоры дошел до соседей. Первыми прибежали возчик Сунь и старина Чу, за ними ввалилась целая толпа.
Увидев людей, Лю Гуй-лань еще больше осмелела:
— Высказанное слово, что спущенная стрела. Если ты забыла, так я помню.
Старуха Ду, прижав руки к груди, растерянно оглянулась по сторонам, ища сочувствия:
— Соседи, дорогие! Кто же не знает, что семья Сяо Ду заодно с Восьмой армией?
— Вы только на языке заодно с Восьмой армией, а сердцем бандитов ждете! — ответила Лю Гуй-лань. — Я как сейчас помню, что ты сказала тогда про наших активистов.
— Так вот, значит, какие ты речи ведешь, старая ведьма! — закричал возчик. — Я тебе покажу, как в деревне контрреволюцию разводить!
— Вяжи ее! — вмешался старик Чу, подскакивая к старухе.
— Я раньше глупая была, — с жаром продолжала Лю Гуй-лань, — думала, раз я живу в их семье, то как бы худо они ни относились ко мне, не стоит про них рассказывать другим людям. А теперь все расскажу… Вот, глядите…
Лю Гуй-лань быстро расстегнула пуговицы халата и обнажила плечо, на котором ясно обозначился багровый рубец.
— Это она хватила меня по плечу мотыгой. Все говорила, что я ленивая. Семь дней из-за этого я на кане пролежала, семь дней на ноги встать не могла. — Лю Гуй-лань запахнула халат. — Теперь она меня на новогодние праздники зовет, а вот тогда, когда я лежала и плакала от боли, она даже доктора не позвала, только ругалась: «Чего притворяешься. Время горячее, работы много, а ты, лентяйка, даром чумизу ешь. Подумаешь — больно! Хоть бы ты скорей подохла!» Вот как меня в этой семье любили да жаловали…
Слова эти подняли бурю негодования. Старики Сунь и Чу уже подступили к перепуганной старухе, чтобы связать ее, но подошел Го Цюань-хай и остановил расправу:
— Бить и вязать не разрешается.
— То есть как не разрешается, ведь эта старая посудина против нашей демократической власти контрреволюцию разводит, — попытался возразить старый Сунь.
— Нет, подожди, — сказал Го Цюань-хай. — Пусть Лю Гуй-лань прежде сама все расскажет.
Лю Гуй-лань раскраснелась.
— Когда меня выдвинули в помощники старосты, встретимся мы, бывало, она и начинает кому-нибудь говорить: «Какая у нее там работа? Бегает в крестьянский союз только для того, чтобы поймать там любовника». Дочь часто ее одергивала: «Лучше молчи! Она активистка, еще донесет».
Го Цюань-хай подошел к старухе:
— Ты говорила это? Ругала нашу демократическую власть?
Старуха оглянулась. Комната была полна народу.
— Не говорила я такого… да мне и домой пора… — сказала она.
Но Го Цюань-хай задержал ее и сделал знак Чжан Цзин-жую:
— Отведи ее в группу по ликвидации неграмотности, пусть там допросят. Старуха не так проста, как прикидывается.
Когда Чжан Цзин-жуй привел старуху Ду в группу по ликвидации неграмотности, там шли занятия. Все окружили старуху и стали допрашивать: где спрятала оружие. Та не на шутку перепугалась:
— Нет у меня оружия. На что мне, старухе, оружие?
Но по лицу было видно, что она что-то скрывает.
— Так что же ты спрятала? А ну, говори!
— Есть у меня два золотых кольца… да и те не мои: жена Добряка Ду просила спрятать, а больше ничего нет.
— Куда ты их спрятала?
— Дома, дома спрятала. Сейчас же принесу, только не вяжите меня, не позорьте мое имя!
— Ладно, — усмехнулся вошедший Го Цюань-хай, — вязать не будем. Принеси кольца в крестьянский союз. А больше у тебя ничего нет?
— Нет, председатель, нет ничего.
— Смотри, если что утаишь, а мы найдем — худо тебе будет. Иди да о гоминдановских бандах и думать забудь. Они не придут, и старые времена тоже никогда не вернутся.
XVI
Сяо Ду принадлежал к числу мелких помещиков. Го Цюань-хай, хорошо знавший положение в каждом доме, считал, что имущества в семье Сяо Ду немного, и их не тронули. Однако после того как обнаружилось, что старуха спрятала золотые кольца жены Добряка Ду, все помещичьи приспешники попали под подозрение.
Деревенские активисты решили проверить как следует всех родственников и прихвостней помещиков. Потухший уже было огонь народного гнева вспыхнул с новой силой.
На новогодние праздники в крестьянском союзе проходили собрания. Было создано шесть новых групп, и в домах, где они работали, всю ночь горели масляные лампы. Заправку ламп поручили холостяку Хоу, квартировавшему когда-то у Чжан Фу-ина.
Хоу был бережлив и расчетлив и никак не мог примириться с таким безудержным расходом масла. Порою он недовольно бурчал, что, мол, эти чертовы лампы пьют масло, будто драконы воду, а иногда слышались его тяжкие вздохи:
— Вот и еще одна бутылка вышла. Ночи такие длинные, что только и знай подливай…
Оружия больше не находилось. Изредка попадалось золото, чаще серебро и материя, но очень немного. Все эти поиски были настолько утомительными, что люди валились с ног и на совещаниях часто засыпали, а еще чаще уходили домой, не дожидаясь конца.
Как-то раз ночью, войдя в один из домов, где горела лампа, Го Цюань-хай увидел у стола Хоу и старика Суня. Они его не заметили и продолжали беседовать.
— Ты все расстраиваешься… — говорил возчик.
— Да помилуй, старина Сунь, как тут не расстраиваться? Ведь такая пропасть масла уходит. Как нам, беднякам, можно столько тратить…
