Жорж Санд - Мельник из Анжибо
— Я готова.
Госпожа Бриколен с уверенным видом вошла в комнату дочери, где находилась, ожидая ее появления, Марсель, и вслед за мужем на краешке комода подписала бумагу. Когда церемония закончилась, Бриколен, глядя со свирепым торжеством, тихонько сказал своей жене:
— Тибода, продажа имения действительна, а условие продажи не имеет никакой силы. Ты считаешь, что знаешь все на свете, а этого ты не знала.
Розу по-прежнему лихорадило, и у нее отчаянно болела голова; но с тех пор как безумную отпустили на волю и не стало слышно ее криков, нервы младшей сестры несколько поуспокоились. Когда Марсель подписала документ и передала перо своей юной приятельнице, та не сразу даже поняла, о чем идет речь но, поняв, разразилась слезами и с жаром поочередно обняла мать, отца и Марсель, которой сказала на ухо:
— Вы ангел! Я принимаю от вас эту жертву лишь на время; когда-нибудь я буду достаточно состоятельна, чтобы возместить ущерб, который наношу сегодня вашему сыну.
Бабушка Розы, единственная из всей семьи, поняла благородство поведения Марсели. Она бросилась к ее ногам и, не произнеся ни слова, приложилась губами к ее коленям.
— Час еще не поздний, — тихонько сказала Марсель старухе, — только десять часов! Вполне возможно, что Большой Луи еще на площади, да и до Анжибо отсюда рукой подать. Что, если послать кого-нибудь за ним? Я не решаюсь открыто это предложить, но можно было бы представить дело так, будто он появился здесь случайно, а когда он придет, то надо будет сообщить ему о его счастье.
— Ну, за это-то я берусь! — вскричала старуха. — Пусть бы мне даже пришлось дойти пешком до самой мельницы! Для такого дела припущусь со всех ног, словно мне снова пятнадцать лет.
Она и в самом деле сама пошла в село, но мельника не нашла. Тогда она захотела послать к нему кого-нибудь из работников с фермы, но все они были пьяны и храпели в своих постелях или в кабачке, так что их нельзя было растолкать. Маленькая Фаншона была отчаянная трусиха и не отважилась бы идти по дорогам ночью, к тому же было бы просто бесчеловечно в праздничный вечер подвергать девочку опасности встречи с дурными людьми. Матушка Бриколен искала на почти обезлюдевшей церковной площади какого-нибудь человека, достаточно зрелого и благоразумного, чтобы ему можно было дать такое поручение, как вдруг из-под портика церкви вышел отчитавший последнюю молитву дядюшка Кадош.
XXXII. Колымажник
— Поздненько вы прогуливаетесь, госпожа Бриколен, — обратился нищий к старой арендаторше. — Вы вроде бы ищете кого-то? Внучка ваша уже давно ушла. Ее папаша Задал ей сегодня жару.
— Ладно, ладно, Кадош, — отмахнулась старуха. — Ах, жаль, нет у меня при себе денег. Но, надо думать, тебя у нас дома не обделили сегодня?
— Я ничего у вас не прошу: мой рабочий день кончен, и я уже пропустил три стаканчика, но от этого только крепче на ногах держусь. Вот как, матушка Бриколен! Ни ваш муженек, ни сыночек ваш толстобрюхий не смогли бы потягаться со мной по части выпивки, хоть мне и сто лет в обед. А сейчас я отправляюсь ночевать в Анжибо. Желаю вам доброго здоровья.
— В Анжибо? Кадош, старина, ты в самом деле отправляешься в Анжибо?
— А что вас удивляет? Мой дом отсюда в двух милях с гаком, близ Же-ле-Буа. Зачем мне утомляться? Лучше я проведу ночь у моего племянника-мельника: меня там всегда хорошо принимают, не кладут спать на солому, как в других домах — в вашем, например, а ведь вы люди богатые, несмотря на поджаривателей. У моего племянничка на мельнице всегда готова постель для меня, и там не боятся, что я учиню поджог… как боятся ваши домашние: ног им нынче не подогревают, так они подогревают себя сами.
От этого намека на ужасную беду, постигшую некогда старика Бриколена, дрожь прошла по телу старухи, но она сделала над собой усилие, чтобы отогнать мрачные воспоминания и думать только о внучке.
— Так ты отправляешься к Большому Луи? — переспросила она нищего.
— К кому ж еще! Он лучший из моих племянников, племянник что надо, будущий мой наследничек!
— Вот что, Кадош: ты можешь оказать знатную услугу Большому Луи, раз ты ему такой большой приятель и к тому же, несмотря на три стаканчика, не пьян. Есть неотложное дело, и он должен тотчас явиться сюда и поговорить со мной. Передай ему это от меня. Я буду ждать его у наших главных ворот. Пусть садится на свою кобылу и едет как можно скорее.
— На свою кобылу? Нет у него больше этой кобылы. Ее украли.
— Да все равно, на чем он поедет, лишь бы скорее был здесь. Дело уж очень для него важное.
— А что за дело-то?
— Ну вот, так прямо все тебе и скажи! Хватит с тебя, что ты получишь за это новенькую монету в двадцать су. Приходи за ней завтра утром.
— А в котором часу лучше?
— Когда захочешь, тогда и придешь.
— Приду в семь часов. Будьте дома, потому как я ждать не люблю.
— Ну иди же!
— Иду. За три четверти часа — самое большее — буду там. Ноги-то у меня покрепче, чем у вашего муженька, матушка Бриколен, хоть я и старше его на десять годков.
И нищий пошел действительно твердым шагом. Он уже был неподалеку от Анжибо, когда его на узкой дороге нагнала коляска господина Равалара. Сидевший на облучке рыжий негодяй колымажник гнал лошадей во весь опор и, не дав себе труда крикнуть старику: «Берегись!», ехал прямо на него.
Беррийский крестьянин почитает для себя унизительным уступать дорогу коляскам и каретам, сколько бы ему ни кричали и как бы ни было трудно его объехать. А дядюшка Кадош был заносчивее, чем любой другой из местных жителей. Привыкший с потешной серьезностью изображать, будто он с высоты своего величия снисходит к тем, у кого принимает милостыню, он нарочно замедлил шаг и продолжал идти посередине дороги, хотя уже слышал за спиной горячее дыхание лошадей.
— Да посторонись же ты, черт проклятый! — крикнул наконец колымажник и огрел нищего кнутом.
Нищий обернулся и, схватив лошадей под уздцы, заставил их так сильно податься назад, что коляска едва не опрокинулась в придорожную канаву. Тут между стариком и разъяренным колымажником завязалась отчаянная борьба: колымажник, сыпля проклятиями, хлестал напропалую бичом, а Кадош, уклоняясь от ударов, прятал голову под шеями лошадей и, с силой дергая узду, то заставлял упряжку отступать, то сам отступал перед нею. Господин Равалар сначала напустил на себя вид важного барина, как подобает человеку, который впервые в жизни катит в собственной коляске. Он тоже крепко обругал наглеца, смеющего задерживать его, но все же доброе сердце беррийца взяло в нем верх над спесью выскочки, и, увидев, что старик сумасбродно подвергает себя нешуточной опасности, он высунулся из коляски и крикнул колымажнику:
— Осторожнее, парень, осторожнее! Не покалечь этого беднягу!
Но было уже поздно: лошади, ошалевшие оттого, что сзади их нахлестывали бичом, а спереди заставляли пятиться, неистово рванулись вперед и опрокинули Кадоша. Руководимые своим удивительным инстинктом, благородные животные перескочили через старика, не коснувшись его копытами, но два колеса проехались по его груди.
Дорога была безлюдна и тонула во мраке. Ночная тьма настолько сгустилась, что господин Равалар не мог разглядеть человека в бурых, как земля, лохмотьях, распростертого позади его коляски, которая удалялась с невероятной быстротой, ибо теперь уже колымажнику было не сдержать лошадей. Сперва наш почтенный буржуа себя не помнил от страха, что коляска опрокинется; когда же лошади поуспокоились, нищий остался далеко позади.
— Надеюсь, ты на него не наехал? — спросил господин Равалар возницу, еще дрожавшего от испуга и злости.
— Не-е, не наехал… — промямлил колымажник, не слишком-то уверенный в своих словах. — Он упал на обочину… Сам и виноват, старый хрыч! Но лошади его не тронули, и вообще никак его не зашибло — ведь он и не крикнул. Отделается испугом, а вперед будет ему наука.
— А не вернуться ли нам поглядеть, что с ним? — предложил Равалар.
— Да что вы, сударь, разве можно? Эти людишки таковы, что из-за пустяковой царапины вас в суд потянут! Он хоть и будет целехонек, а прикинется, будто ему голову проломили, чтобы выжать из вас побольше денежек. Я один раз вот этакого задел, так у него хватило терпения пролежать сорок дней в постели, чтобы потребовать от господина, которого я вез, возмещения за сорок потерянных рабочих дней. А болен он был не больше, чем я.
— Хитры, ничего не скажешь! — заметил Равалар. — Однако лучше бы мне никогда не иметь коляски, чем раздавить человека, кто бы он ни был. Другой раз, паренек, с ходу останавливай лошадей, а не ввязывайся в такую катавасию. Опасное дело!
Колымажник, не желавший думать о том, чем закончилось происшествие на дороге, снова стал подстегивать лошадей, чтобы поскорее убраться из этих мест. У него все же скребло на душе, и он бранился сквозь зубы до конца пути.
![Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]](/uploads/posts/books/141636/141636.jpg)
