Федор Решетников - ГДЕ ЛУЧШЕ?
- Какие?
- Што тебя, подлую, даром, што ли, возить-то? - И он ударил ее по спине своим здоровым кулаком.
- Хорошенько ее! Воровка! - поддакнул дежурный у ворот.
- У меня нет денег, хошь убейте, - ответила со слезами Пелагея Прохоровна, сторонясь от поднятой руки городового. Извозчик стал ругаться, а городовой провел Пелагею Прохоровну черным узким двором в узкое пространство, едва-едва освещенное лампочкой с керосином, и потом ввел в полуосвещенную с закоптелыми стенами комнату. В ней за одним столом сидел дежурный и дремал, на другом большом столе спал городовой на спине во всем облачении.
- Воровку привел, - отрапортовал городовой дежурному.
- А! - сказал дежурный. - Где?
Городовой сказал.
- И прекрасно. Иди-ка сюда!
Пелагея Прохоровна подошла.
Спавший на столе городовой тоже подошел и ждал приказа дежурного.
- Где же ты, матушка, подтибрила узел?
- Это мои вещи.
- Твои?!. - произнес, скрипя зубами, дежурный.
Всячески старались от Пелагеи Прохоровны выведать сознание: где она украла вещи? Ее слова, что узел принадлежит ей, что она отошла от места, только раздражали дежурного и городовых, вероятно, потому, что им много приводилось иметь дел с разными мошенниками, которые говорили им то же. К тому же дело было ночное, когда прислуга редко отходит от господ.
Натешившись вдоволь, так что бедная беззащитная женщина еле могла передвигать ногами, дежурный приказал городовому развязать узел.
В узлу оказались: сарафан, ситцевое поношенное платье, простой терновый голубого цвета платок, две рубашки, четыре пары чулок, зеркальце, клубок ниток, коробочка с иголками и булавками, катушка с нитками, начатой чулок с вязальными спицами, янтарные бусы, разные ситцевые и суконные лоскутки, наперсток, фольговый образок - одним словом, все имущество Пелагеи Прохоровны.
- Ну, где же ты взяла это? - спросил опять дежурный Пелагею Прохоровну.
- Ей-богу же, я вчера "отошла от места… Сегодня искала другого, не нашла… С квартиры прогнали.
- Так… знаем мы эти отговорки! А зачем ты от городового убежала? Зачем била городового?
- Не бегала я, врет он. Меня извозчик звал. Врет он, штобы я…
- Кто ты такая?
Пелагея Прохоровна сказала.
- Деньги есть?
- Есть пять цалковых.
- Где?
- В чулке.
Пелагея Прохоровна подошла к своим вещам, для того чтобы взять чулки, но ее оттолкнули. Один из городовых сдернул с ее головы платок, другой сдернул шугайчик; сняли также с ее руки кольцо, подаренное ей покойным мужем. Пелагея Прохоровна заплакала и просила отдать ей хоть обручальное кольцо.
- Когда будем выпускать, наденем. Все будет цело. Отвести ее в секретную! - сказал дежурный городовому и дал ему какую-то записку.
- Пошла! - произнес городовой и толкнул ее вперед себя.
Городовой повел ее через двор. Они поднялись во второй этаж. Там дверь не была заперта на замок. Комната большая, но тоже грязная и плохо освещенная. В ней сидели тоже городовые. Отсюда Пелагею Прохоровну провели узким, темным с прокислым воздухом коридором, по обеим сторонам которого сквозь решетки слышались женские голоса. Женщины голосили, кричали и ругались. Городовой провел Пелагею Прохоровну в темное пространство, толкнул ее туда и запер дверь с деревянною решеткою, но он ее не на замок запер, а ощупью завязал веревкою. По-видимому, здесь никого не было, однако Пелагея Прохоровна на что-то наступила.
- Какая тут еще поскуда наступает? - проговорила какая-то женщина и пошевелилась.
Заговорили еще несколько женщин.
- Поди, опять воровку привели?
- Штой-то ноне их как много! Господь с ними!
- Небось, ты только одна и есть, поскуда!
- Што ругаешься-то? никак уж десятый раз здесь, и все в Сибирь угодить не можешь!
- Вот ты, верно, туда хочешь!
Я не стану передавать всего, что говорилось женщинами в темноте. Пелагея Прохоровна, не знавшая тюремной жизни, видавшая ее вскользь во время посещения в остроге своего брата, ужаснулась, что она попала в такое общество. Лиц она не видела, не могла определить того, сколько тут помещается женщин, но слова, произносимые женщинами, точно острою иглою прокалывали ее сердце. Она слышала какую-то злобу на все и на всех; женщины ругались не хуже мужчин, отчего Пелагею Прохоровну пробирала дрожь, и ей становилось стыдно за себя и за эти голоса. В продолжение нескольких минут она не слыхала ласкового слова, только где-то кто-то охал и стонал какой-то старческий женский голос. Не сон ли это?.. Нет. Она слышит голоса, чувствует, что у нее голова отяжелела, ее трясет от испуга и от чего-то такого, чего она не в состоянии определить; у нее болят груди, шея; на лбу, недалеко от левого виска, она чувствует свежую ссадину, точно она только что ударилась лбом об стену; к тому же и ноги болят…
- Господи, что это со мной? Неужели это въявь? Сколько времени я жила, сколько городов прошла, - и вдруг в самом Питере, - проговорила она шепотом. Сердце у нее болезненно заныло, она присела на пол, подперла голову руками, но слезы не шли из глаз, в голове точно камень, и всю мозговую ее деятельность словно придавило что.
В таком бесчувственном состоянии она пробыла неизвестно сколько времени, до тех пор, пока кто-то не запнулся об нее.
- О, штоб тебе сдохнуть! - произнесла какая-то женщина и стала пинать ногами.
- За што ж ты меня бьешь-то? виновата я, што ли, што места нету? - проговорила болезненно Пелагея Прохоровна.
Женщина изругалась и стала отпирать дверь.
- Кто хочет на двор, выходите враз! - проговорила другая женщина.
Несколько женщин не торопясь вышли в коридор, и не от одной из них достались пинки Пелагее Прохоровне. Но деваться ей было некуда, во-первых, потому что по темноте она не могла отыскать свободного места, а во-вторых, если она подходила куда-нибудь, ее оттуда гнали, так как каждая женщина дорожила своим местом. Но нашелся один голос, который заступился за Пелагею Прохоровну.
- Как вам не стыдно, право!.. Ну, виноваты ли мы, что нас насажали в тесное место. Уместимся как-нибудь.
- Ишь, заступница какая!
- Пусть под нары лезет! - заговорили женщины.
- Небось сами-то не лезете под нары? - проговорила защитница.
- Толкайте ее: пусть она, барышня эдакая, под нары лезет.
- Она ребенка убила!
- И слезу! Пойдем под нары, женщины!
Говорившая ущупала Пелагею Прохоровну; казалось, ей уже эта камора была знакома. Они залезли под нары и легли, подсунувши под головы кулаки.
- Я уже здесь третьи сутки, привыкла! - проговорила болезненно женщина.
В это время в камору втолкнули девочку, которая ревела.
Сперва женщины ругали девочку за ее плач, потом принялись ее расспрашивать, за что ее посадили. Она отвечала сначала, что не знает, потому что хозяйка ее, прачка, стала укорять ее в том, что она только ест хлеб, а ничего не делает, а потом она что-то сделала с хозяйкой, и хозяйка ее прогнала. Два дня она ходила по миру, пряталась на чердак, где белье сушат, и вот ее сегодня ночью одна баба нашла на чердаке. Потом ее били, призвали городового, насказали, что эта девка, должно быть, уже не в первый раз пришла за кражей на чердак, потому что там многих вещей недосчитывались.
- И вот лопни мои глаза, штобы я хоть когда-нибудь што украла! - сказала девочка в заключение.
Несколько голосов было за девочку, меньшинство не верило.
Пелагее Прохоровне из этих разговоров стало немного ясно, что не все женщины виноваты в взводимых на них преступлениях. "Ведь вот и я шла со своими вещами, а сказали, что украла… Будто уж здесь и с узлами по ночам никому ходить нельзя?" - думала она.
Соседка ее молчала.
- Неужели здесь все нехорошие женщины? - спросила вдруг Пелагея Прохоровна соседку.
Та промолчала. Она или не расслышала, или слушала, как одна женщина учила другую показывать:
- Эка важность! ты скажи: потому, мол, я взяла ложки, а потом заложила, что она, хозяйка, мне за месяц деньги не заплатила. Неужели мы так и должны даром работать?
Это заключение разделяли все женщины.
- И где это справедливость? и это Питер!
- Поди ж ты! А вот здесь-то што творится.
Эти слова относились, может быть, к тому, что откуда-то слышались свирепые мужские голоса и плач женщины.
- Господи помилуй! - проговорило несколько женщин враз.
На несколько минут в каморе настала тишина.
- Спишь? - спросила соседку Пелагея Прохоровна, у которой начинали болеть бока от жесткого пола и которой было не до сна.
- Я уже отвыкла спать, - произнесла соседка охриплым голосом.
Пелагее Прохоровне жалко стало соседки, и она не решилась спросить ее, за что она сидит. Но говорить хотелось, высказать, что ее взяли безвинно.
- Што же потом будет? неужели то же, как и теперь? - опять проговорила Пелагея Прохоровна.
- Бог знает!.. Я совсем измучилась за это время… В моей голове, не знаю, что делается… Я думаю, что если пробуду здесь еще двое сутки, то с ума сойду. Уж я просилась в больницу - не обращают внимания. Говорят, что отсюда берут в больницу только таких, которые ни руками, ни ногами не могут пошевелить.
