Вильям Теккерей - Ярмарка тщеславия
— Мы найдем у церкви экипаж получше, — заявил он, — хоть это утешение.
И карета покатила по Пикадилли, где Эпсли-Хаус и больница св. Георгия еще щеголяли красным одеянием{121}, где горели масляные фонари, где Ахиллес еще не появился на свет божий{122}; где еще не воздвигалась арка Пимлико и безобразное конное чудовище{123} не подавляло ее и всю окрестность, — и, миновав Бромптон, подъехали к некоей церкви вблизи Фулем-Роуд.
Здесь ожидала карета, запряженная четверкой, и рядом — парадный наемный экипаж. Из-за проливного дождя собралась лишь очень небольшая кучка зевак.
— Что за чертовщина! — воскликнул Джордж. — Ведь я заказал просто пару.
— Мой барин велел заложить четверку, — ответил слуга мистера Джозефа Седли, поджидавший их; он вместе с лакеем мистера Осборна проследовал за Джорджем и Уильямом в церковь, и оба ливрейных аристократа решили, что «свадьба совсем никудышная, нет ни завтрака, ни свадебных бантов».
— Ну, вот и вы, — сказал наш старый друг Джоз Седли, выходя им навстречу. — Ты опоздал на пять минут, милый Джордж. Что за погодка, а? Черт подери, точь-в-точь начало дождливого сезона в Бенгалии. Но ты увидишь, что моя карета непроницаема для дождя. Ну, идемте! Матушка с Эмми в ризнице.
Джоз Седли был великолепен. Он раздобрел еще больше. Воротничок его рубашки стал еще выше; лицо у него покраснело еще сильнее; брыжи пеной вздымались из-под пестрого жилета. Лакированная обувь тогда еще не была изобретена, но гессенские сапоги на его внушительных ногах сияли так, что их можно было принять за ту самую пару, перед которой брился джентльмен, изображенный на старинной картинке. А на светло-зеленом сюртуке Джоза красовался пышный свадебный бант, подобный огромной белой магнолии.
Словом, Джордж принял великое решение: он собирался жениться. Отсюда его бледность и взвинченность, его бессонная ночь и утреннее возбуждение. Многие мне признавались, что, проходя через это, они испытывали такие же точно чувства. Без сомнения, проделав эту церемонию три-четыре раза, вы к ней привыкнете, — но окунуться в первый раз — страшно, с этим согласится всякий.
Невеста была одета в коричневую шелковую ротонду (как потом сообщил мне капитан Доббин), а на голове у нее была соломенная шляпка с розовыми лентами. На шляпку была накинута вуаль из белых кружев шантильи — подарок невесте от мистера Джозефа Седли, ее брата. Капитан Доббин, в свою очередь, испросил позволения подарить ей золотые часы с цепочкой, которыми она и щеголяла, а мать подарила ей свою брильянтовую брошь, чуть ли не единственную драгоценность, которую ей удалось сохранить. Во время венчания миссис Седли сидела на скамье, заливаясь слезами, а ирландка-прислуга и миссис Клеп, квартирная хозяйка, утешали ее. Старик Седли не пожелал присутствовать. Посаженым отцом был поэтому Джоз, а капитан Доббин выступал в роли шафера своего друга Джорджа.
В церкви не было никого, кроме церковнослужителей, небольшого числа участников брачной церемонии да их прислуги. Оба лакея сидели поодаль с презрительным видом. Дождь хлестал в окна. В перерывы службы был слышен его шум и рыдания старой миссис Седли. Голос пастора мрачным эхом отдавался от голых стен. Слова Осборна: «Да, обещаю» — прозвучали глубоким басом. Ответ Эмми, сорвавшийся с ее губок, шел прямо от сердца, но его едва ли кто-нибудь расслышал, кроме капитана Доббина.
Когда служба окончилась, Джоз Седли выступил вперед и поцеловал сестру в первый раз за много месяцев. От меланхолии Джорджа не осталось и следа, вид у него был гордый и сияющий.
— Теперь твоя очередь, Уильям, — сказал он, ласково кладя руку на плечо Доббина. Доббин подошел и прикоснулся губами к щечке Эмилии.
Затем они прошли в ризницу и расписались в церковной книге.
— Бог да благословит тебя, старый мой друг Доббин! — воскликнул Джордж, схватив друга за руку, и что-то очень похожее на слезы блеснуло в его глазах.
Уильям ответил лишь кивком. Сердце его было так переполнено, что он не мог сказать ни слова.
— Пиши сейчас же и приезжай как можно скорее, слышишь? — промолвил Осборн.
Миссис Седли с истерическими рыданиями распрощалась с дочерью, и новобрачные направились к карете.
— Прочь с дороги, чертенята! — цыкнул Джордж на промокших мальчишек, облепивших церковные двери. Дождь хлестал в лицо молодым, когда они шли к экипажу. Банты форейторов уныло болтались на их куртках, с которых струилась вода. Несколько ребятишек прокричали довольно печальное «ура», и карета тронулась, разбрызгивая грязь.
Уильям Доббин, стоя на паперти, провожал ее глазами, являя собой довольно-таки нелепую фигуру. Кучка зевак потешалась над ним. Но он не замечал ни их хохота, ни их самих.
— Поедем домой и закусим, Доббин, — раздался чей-то голос, пухлая рука легла ему на плечо, и честный малый очнулся от своих грез… Но душа у него не лежала к пиршеству с Джозом Седли. Он усадил плачущую миссис Седли вместе с ее спутницами и Джозом в карету и расстался с ними без всяких лишних слов. Эта карета тоже отъехала, и мальчишки опять прокричали ей вслед насмешливое напутствие.
— Вот вам, пострелята, — сказал Доббин и роздал им несколько медяков, а затем отправился восвояси один, под проливным дождем. Все кончено. Они повенчаны и счастливы, дай им этого бог! Никогда еще, со дня своего детства, он не чувствовал себя таким несчастным и одиноким. С болью в сердце он нетерпеливо ждал, когда пройдут первые несколько дней и он опять увидит Эмилию.
Дней через десять после только что описанной церемонии трое знакомых нам молодых людей наслаждались тем великолепным видом, какой Брайтон раскрывает перед путешественником: на стрельчатые окна с одной стороны и синее море — с другой. Иной раз восхищенный лондонец смотрит на океан, улыбающийся бесконечными морщинками ряби, испещренный белыми парусами, с сотнями кабинок для купания, лобзающих кайму его синей одежды. А то, наоборот, какой-нибудь чудак, которого человеческая природа интересует больше, чем красивые виды, предпочитает обратить свои взоры на стрельчатые окна и на многообразную человеческую жизнь за ними. Из одного окна доносятся звуки фортепьяно, на котором молодая особа в локончиках упражняется по шести часов ежедневно, к великой радости своих соседей. У другого окна смазливая нянька Полли укачивает на руках мистера Омниума, в то время как у окна этажом ниже Джекоб, его папаша, завтракает креветками и пожирает страницы «Таймса». Вот там, еще дальше, девицы Лири выглядывают из окон, поджидая, когда по берегу промаршируют молодые артиллерийские офицеры. А там — делец из Сити, с видом заправского моряка и с подзорной трубой, похожей на пушку-шестифунтовку, наводит свой снаряд на море и следит за каждой купальной кабинкой, за каждой лодкой для катанья, за каждой рыбачьей лодкой, которая приближается к берегу или отходит от него, и т. д. Но разве у нас есть досуг заниматься описанием Брайтона: Брайтона — этого чистенького Неаполя с благовоспитанными лаццарони, Брайтона, который всегда выглядит блестящим, веселым и праздничным, словно куртка арлекина; Брайтона, который во времена нашего повествования отстоял от Лондона на семь часов, теперь отделен от него только сотней минут и может приблизиться к нему еще бог знает насколько, если только не явится Жуанвиль{124} и не подвергнет его невзначай бомбардировке?
— Что за чертовски красивая девушка вот там, в квартире над модисткой! — обратился один из трех прогуливавшихся джентльменов к другому. — Честное слово, Кроули, вы заметили, как она мне подмигнула, когда я проходил мимо?
— Не разбивайте ей сердца, Джоз, плут вы этакий! — ответил другой. — Не играйте ее чувствами, этакий вы донжуан!
— Ах, полно! — сказал Джоз Седли, испытывая искреннее удовольствие и самым убийственным образом строя глазки горничной, о которой только что говорилось. В Брайтоне Джоз был еще великолепнее, чем на свадьбе своей сестры. На нем были роскошные жилеты, любой из коих мог бы послужить украшением записному франту. Фигуру его облекал сюртук военного образца, украшенный галуном, кисточками, черными пуговицами и шнурами. Последнее время он усвоил себе военную выправку и военные привычки. Он прогуливался со своими двумя друзьями офицерами, позвякивая шпорами, невероятно чванясь и бросая смертоубийственные взгляды на всех служанок, достойных погибнуть от его взоров.
— Что же мы станем делать, друзья, до возвращения дам? — спросил щеголь.
(Дамы поехали кататься в его коляске.)
— Давайте сыграем на бильярде, — предложил один из друзей — высокий, с нафабренными усами.
— Нет, к черту! Нет, капитан, — ответил Джоз, несколько встревоженный. — Сегодня никаких бильярдов, любезный мой Кроули! Достаточно вчерашнего дня!
