Вирджиния Вулф - По морю прочь
Ряд бурых спин задержался на мгновение, а потом запрыгал, как будто по волнам, и пропал из виду.
В первый момент никто не поверил, что они действительно видели живых зверей на воле — это было стадо диких оленей, — и зрелище вызвало детскую радость, которая развеяла мрачное настроение.
— Я в жизни не видел никого крупнее зайца! — воскликнул Хёрст с искренним восторгом. — Какой же я осел, что не взял свой «Кодак»!
Вскоре после этого пароходик замедлил ход и остановился, а капитан сказал мистеру Флашингу, что пассажирам было бы приятно совершить прогулку по берегу; если они предпочтут вернуться через час, он доставит их в деревню, а если им угодно пройтись — осталась всего миля-другая, — то он будет ждать их у пристани.
Дело было решено, их опять высадили на берег, а матросы, достав изюм и табак и облокотившись на леер, стали наблюдать, как шестеро англичан, чьи костюмы и платья выглядели так странно на фоне зелени, побрели прочь. Матросы расхохотались какой-то шутке — вряд ли весьма приличной, — а затем отвернулись и вольготно разлеглись на палубе.
Сойдя на землю, Теренс и Рэчел сразу же пошли вместе, чуть впереди от остальных.
— Слава Богу! — воскликнул Теренс, глубоко вздохнув. — Наконец-то мы одни.
— Мы пойдем впереди и сможем поговорить, — сказала Рэчел.
Но хотя несколько ярдов, отделявшие их ото всех, позволяли им говорить друг другу что угодно, оба молчали.
— Ты любишь меня? — наконец спросил Теренс, делая мучительное усилие, чтобы прервать тишину. И говорить, и молчать было одинаково трудно, поскольку в молчании они остро ощущали присутствие друг друга, но все слова казались либо слишком банальными, либо слишком значительными.
Рэчел пробормотала что-то нечленораздельное, закончив вопросом:
— А ты?
— Да, да, — ответил он; но сказать надо было так много, и теперь, наедине, казалось необходимым сблизиться еще больше и преодолеть барьер, который вырос после их последнего разговора. Это было трудно, даже страшно и вызывало непривычную неловкость. То все представлялось ему вполне ясно, то он опять терялся.
— Начну сначала, — сказал он решительно. — Расскажу тебе то, что должен был рассказать раньше. Во-первых, я никогда еще не любил женщин, но женщины у меня были. Потом, у меня есть большие недостатки. Я очень ленив, я человек настроения… — Он настоял, несмотря на ее протестующее восклицание: — Ты должна знать о моих худших качествах. Я сластолюбив. Меня одолевает ощущение бесполезности, никчемности… Наверное, я вообще не должен был просить твоей руки. Во мне есть снобизм, я тщеславен…
— Наши недостатки! — вскрикнула Рэчел. — Какое они имеют значение! — А потом спросила: — Я люблю? Это и есть любовь? Мы должны пожениться?
Очарованный ее голосом, самим ее присутствием, Теренс воскликнул:
— Ах, Рэчел, ты свободна! Тебя не изменит ни время, ни брак, ни…
Голоса остальных продолжали звучать за ними, то ближе, то дальше, и особенно выделялся смех миссис Флашинг.
— Брак? — повторила Рэчел.
Им в спину опять начали кричать, предупреждая, что они слишком отклонились влево. Скорректировав направление, Теренс продолжил:
— Да, брак.
Ощущение, что они не смогут соединиться, пока она не узнает о нем все, заставило его опять пуститься в объяснения:
— Все, что во мне есть плохого, с чем мне приходилось мириться — за неимением лучшего…
Рэчел что-то прошептала о своей жизни, но не смогла описать, какой она видится ей сейчас.
— И одиночество! — продолжал он. Он представил, как вместе с ней идет по лондонским улицам. — Мы будем вместе гулять, — сказал он. Простота этой перспективы сняла напряжение, и они впервые рассмеялись. Они были бы рады взяться за руки, но их еще не оставило смущение перед глазами, уставившимися на них сзади.
— Книги, люди, места… Миссис Натт, Грили, Хатчинсон, — бормотал Хьюит.
С каждым словом понемногу рассеивался таинственный туман, окутывавший их в глазах друг друга, отчего их общение становилось все более естественным. Сквозь знойный южный пейзаж все казалось им яснее и более живо, чем раньше. Как в тот раз, когда Рэчел сидела у окна гостиницы, она увидела весь мир где-то внизу и в истинном свете. Время от времени она с любопытством смотрела на Теренса, разглядывала его большой серый пиджак и лиловый галстук, разглядывала мужчину, с которым ей предстояло провести всю жизнь.
После одного из таких взглядов она тихо проговорила:
— Да, я люблю. Нет сомнений, я люблю тебя.
И все же между ними еще оставалась какая-то неловкая отдаленность; когда она говорила, казалось, они уже очень близки, их ничто не разделяет, а в следующее мгновение они опять расходились врозь, далеко-далеко друг от друга. Остро ощутив это, она воскликнула:
— Мы будем ссориться! — Но, посмотрев на него, она почувствовала — по форме его глаз, по складочкам у рта и другим характерным чертам, — как он ей по душе, и добавила: — Когда я хочу ссориться, ты все понимаешь. Ты тоньше, чем я, намного тоньше.
Он ответил на ее взгляд улыбкой, замечая в ней, почти как она — в нем, мельчайшие черточки, вызывавшие у него пронзительную нежность. Она принадлежит ему — навсегда. Барьер преодолен, и теперь их ждут неисчислимые радости.
— Я не тоньше, — сказал он. — Просто я старше, ленивее; и я мужчина.
— Мужчина, — повторила она и, охваченная новым чувством обладания, вдруг поняла, что может дотронуться до него. Она протянула руку и легко прикоснулась к его щеке. Он потрогал пальцами то место, где побывали ее пальцы, и прикосновение к собственному лицу опять вернуло непреодолимое ощущение нереальности. Его тело нереально, весь мир нереален.
— Что случилось? — начал он. — Почему я сделал тебе предложение? Как это произошло?
— А ты сделал мне предложение? — удивилась Рэчел. Они как будто потеряли друг друга из виду и не могли вспомнить, что было уже сказано.
— Мы сидели на земле, — сказал он.
— Мы сидели на земле, — подтвердила она. Одно воспоминание о том, как они сидели на земле, опять объединило их, они пошли дальше молча, при этом сознание каждого работало с трудом, а то и вовсе переставало работать, и тогда окружающий мир воспринимали только их глаза. Он снова попытался рассказать ей о своих недостатках и почему он ее любит; а она стала описывать, что чувствовала в те или иные моменты, и они старались вместе истолковать ее чувства. Их голоса звучали так прекрасно, что постепенно они перестали вникать в смысл фраз. Слова разделялись длинными паузами, но теперь это были не паузы смущения и внутренней борьбы, а освежающие промежутки тишины, во время которых обыденные мысли текли легко и свободно. Рэчел и Хьюит начали говорить естественно о самых обычных предметах, о деревьях и цветах: «Смотри, вон там, какие красные, точно как садовые цветы у нас дома» и: «А вон кривая ветка, как скрюченная рука старика».
Исподволь, очень спокойно, как будто внимая току крови в своих жилах или журчанию воды на камнях, Рэчел осознавала в себе новое чувство. Она недолго гадала, что это такое, а потом сказала сама себе, удивившись тому, что обнаружила в себе нечто столь известное:
— Это счастье, наверное, — и повторила громко Теренсу: — Это счастье.
Не успела она умолкнуть, как он произнес:
— Это счастье, — отчего они решили, что у них одновременно возникло одно и то же чувство. И они стали описывать друг другу, какие чувства вызывает у них то и это, как все вроде бы осталось прежним, но и как изменилось — потому что изменились они сами.
Голоса, раздававшиеся за ними, не могли проникнуть сквозь воды, в которые они погрузились. Много раз повторенное, имя Хьюита распалось на короткие слоги и звучало в их ушах как треск сухой ветки или птичий хохот. Вокруг них шептали и бормотали травы и ветерки, и они не замечали, что шелест травы становился все громче и громче и не затихал, когда прерывался ветер. Внезапно рука, тяжелая, будто железная, упала на плечо Рэчел; это могла быть и молния небесная. Рэчел упала, трава хлестнула ее по глазам, набилась в рот и в уши. Сквозь трепещущие стебельки она увидела фигуру, большую и бесформенную на фоне неба. Над ней стояла Хелен. Катаясь по земле, видя то одни зеленые заросли, то высокое голубое небо, Рэчел потеряла дар речи и почти лишилась чувств. Наконец она замерла, но дышала часто и тяжело, отчего сотрясались все травы вокруг нее и перед ней. А над ней маячили две огромные головы — мужчины и женщины, Теренса и Хелен.
Оба раскраснелись, оба хохотали, их губы двигались; они встретились и поцеловались в воздухе над Рэчел. До нее, лежавшей внизу, долетали отдельные слова. Ей показалось, что они говорят о любви, а потом — о браке. Она села и почувствовала рядом мягкое тело Хелен, сильные и добрые руки, и счастье опять поднялось и схлынуло последней высокой волной. Когда все улеглось, травы успокоились, небо опять стало горизонтальным, земля со всех сторон плоской, а деревья выпрямились, она первая заметила нескольких человек, терпеливо стоявших поодаль в ряд. В первый момент она не могла понять, кто они такие.
