Джозеф Конрад - Победа
— О нет, он заботится обо всем… о самых незначительных вещах. Ничто не может случиться…
— Да, — сказал быстро Гейст, — волос не упадет с головы… вот что вы хотите сказать.
Шутливая улыбка сбежала с добрых губ под величавыми усами.
— О, вы помните, чему вас учили в воскресной школе…
— Да, помню.
Она снова опустилась в кресло.
— Это единственные минуты жалкого счастья, которые я когда-либо испытала в детстве, с двумя дочерьми нашей квартирной хозяйки — вы знаете?
— Я спрашиваю себя, Лена, — сказал Гейст, обретая на время свою ласковую шутливость, — кто вы: малое дитя или же представляете собою нечто древнее, как мир?
Она удивила Гейста, ответив мечтательно:
— Вот как? А вы?
— Я? Я явился позже, гораздо позже… Я не могу выдавать себя за ребенка, но чувствую себя таким «недавним», что мог бы назвать себя человеком последнего часа… или предпоследне го. Я так долго оставался за дверью, что не знаю хорошенько, куда зашли стрелки часов с тех пор… с тех пор, как…
Он взглянул на висевший над головой молодой женщины портрет: Гейст-отец в своей неподвижной суровости, казалось, игнорировал ее существование. Гейст не докончил своей фразы, но скоро заговорил снова:
— Чего следует избегать, так это ложных выводов, милая моя Лена… особенно теперь.
— Вот, вы опять смеетесь надо мной, — проговорила она, не поднимая глаз.
— Я? — возразил он. — Я смеюсь? Нет! Я предостерегаю вас, и только. К черту все это! Каковы бы ни были истины, которые вам преподавали в свое время, среди них есть такая: волос не упадет с головы без воли всевышнего! Это не пустое утверждение, это факт. Вот почему (он снова переменил тон, взяв со стола нож, который тотчас отбросил с презрением), вот почему я бы хотел, чтобы эти дурацкие круглые ножи были заострены. Совершенно дрянной товар: ни острия, ни отточенного лезвия, ни упругости! Мне кажется, такая вилка могла бы служить лучшим оружием в случае надобности. Но не могу же я разгуливать с вилкой в кармане!
Гейст скрипнул зубами с неподдельной и вместе с тем забавной яростью.
— Здесь был когда-то нож для мяса. Но его давно сломали и бросили. Резать здесь нечего. Это было бы, несомненно, прекрасное оружие, но…
Он остановился. Молодая женщина сидела спокойная, пристально глядя в пол; так как Гейст молчал, она подняла на него глаза и сказала задумчиво:
— Да, нож… не правда ли, вам нужен был бы именно нож, в случае… в случае, если…
Он пожал плечами.
— В складах должны быть кирки, но я отдал все ключи вместе… Да потом, вы представляете себе меня разгуливающим с киркою в руке? Ха-ха! Этой удивительной картины было бы, я думаю, достаточно, чтобы подать сигнал к атаке. А, по правде говоря, почему он не подан до сих пор?
— Может быть, они вас боятся, — прошептала она, снова опуская глаза.
— Ей-ей, можно это подумать, — согласился он с задумчивым видом. — Они как будто колеблются по какой-то таинственной причине. Что это с их стороны: осторожность, неподдельный страх или спокойный прием людей, уверенных в своем деле?
Снаружи, из мрака ночи, послышался резкий, продолжительный свист. Руки Лены впились в поручни кресла, но она не двигалась. Гейст вздрогнул и отвернулся от двери. Звук замер.
— Свистки, рычанья, предзнаменования, приметы, все это ничего не означает, — проговорил он. — Но кирка? Предположим, что она у меня в руках. Представляете ли вы себе меня, спрятавшимся за этой вот дверью… готовым размозжить первую голову, которая покажется, готовым пролить на пол кровь и мозг. Потом я крадучись перебежал бы к другой двери, чтобы проделать там то же… и, быть может, повторил бы операцию и в третий раз. Мог бы я это сделать? По одному подозрению, без колебаний, с холодной и спокойной решимостью? Нет, на это бы меня не хватило. Я родился слишком поздно. Хотели бы вы, чтобы я попытался сделать такую вещь, покуда длится мое загадочное, влияние на них или их не менее загадочное колебание?
— Нет, нет, — горячо проговорила она, словно взгляд, который он устремил на нее, вынуждал ее говорить. — Нет, вам нужен нож, чтобы защищаться… чтобы… еще есть время…
— А кто знает, не заключается ли в этом моя настоящая обязанность? — снова заговорил он, словно не слыхал прерывистых слов молодой женщины, — Это, может быть, мой долг… по отношению к вам… к самому себе… Зачем терпеть унижение их скрытых угроз? Знаете ли вы, что сказал бы свет?
Он засмеялся глухим смехом, который привел ее в ужас. Она хотела встать, но Гейст так низко склонился над ней, что ей пришлось бы его оттолкнуть, чтобы сделать движение.
— Сказали бы, Лена, что этот швед, предательски толкнув на смерть, из жадности к деньгам, своего друга и компаньона, убил из трусости безобидных, потерпевших крушение путешественников. Вот о чем стали бы шептаться, быть может, кричать, что, во всяком случае, стали бы распространять, и чему бы поверили, чему бы поверили, милая моя Лена!
— Кто стал бы верить подобным мерзостям?
— Быть может, вы не поверили бы, по крайней мере сначала; но могущество клеветы с течением времени возрастает. Она коварна и вкрадчива. Она убивает даже веру в самого себя… она разрушает душу тлением.
Глаза молодой женщины обратились к двери и остались прикованными к ней, изумленные, слегка расширенные. Гейст последовал за ними взглядом и увидал стоявшего на пороге Рикардо. Они с минуту оставались неподвижными. Потом, переводя взгляд с Рикардо на молодую женщину, Гейст иронически произнес:
— Мистер Рикардо, дорогая.
Она слегка наклонила голову. Рикардо поднес руку к усам. Его голос разнесся по комнате:
— Честь имею представиться, сударыня!
Он приблизился, снял широким жестом шляпу и небрежно бросил ее на стул у двери.
— Честь имею представиться, — повторил он совершенно другим тоном. — Наш Педро предупредил меня о присутствии дамы, но я не знал, что буду иметь удовольствие видеть вас се годня, сударыня.
Гейст и Лена незаметно наблюдали за ним, но он отводил взгляд и, казалось, разглядывал какую-то точку в пространстве.
— Вы довольны своей прогулкой? — спросил он внезапно.
— Очень. А вы? — отвечал Гейст, которому удалась поймать бегающий взгляд.
— Я? Я ни на шаг не отходил от патрона, покуда не пришел сюда.
Искренность тона удивила Гейста, но не убедила его в правдивости слов.
— Почему вы об этом спрашиваете? — спросил Рикардо совершенно невинным тоном.
— Вы могли пожелать обследовать немного остров, — ответил Гейст, глядя в упор на Рикардо, который не попытался отвести взгляда, — Но позвольте мне вам напомнить, что это неосторожно.
Рикардо казался воплощенной невинностью.
— Ах, да: вы говорите об этом китайце, который вас покинул. Но какое это имеет значение?
— У него есть револьвер, — заметил Гейст многозначительным тоном.
— Ну так что ж? У вас он тоже имеется! — бросил ему неожиданно Рикардо. — Меня это тоже не тревожит.
— Я дело другое. Я не боюсь вас, — ответил Гейст после короткого молчания.
— Меня?
— Всех вас!
— Странная манера глядеть на вещи, — усмехнулся Рикардо.
В эту минуту задняя дверь с шумом распахнулась и Педро вошел, прижимая к груди край тяжелого подноса. Его огромная, мохнатая голова слегка покачивалась, он ставил ноги на пол с коротким, резким стуком. Это явление, быть может, изменило течение мыслей Рикардо и, несомненно, повлияло на его слова.
— Вы слышали, как я недавно свистнул? Это я, выходя, давал ему понять, что пора подавать обед, и вот он!
Лена встала и прошла справа от Рикардо, который опустил глаза. Они сели к столу. Огромная спина гориллы Педро, раскачиваясь, скрылась за дверью.
— Чудовищная сила у этого животного, сударыня, — проговорил Рикардо, любивший говорить о «своем Педро», как некоторые говорят о своей собаке, — Он, правда, некрасив, нет, он некрасив. И его надо держать в руках. Я, так сказать, его надсмотрщик. Патрон не входит в мелочи. Он предоставляет все Мартину. Мартин — это я, сударыня.
Гейст видел, как глаза молодой женщины обратились к сек- 1›етарю мистера Джонса и остановились на его лице невидящим взглядом. Между тем Рикардо рассеянно смотрел вдаль; подобие улыбки пробегало на его губах и, не смущаясь молчаливостью хозяев, он болтал без устали. Он хвалился своим долгим сотрудничеством с мистером Джонсом, четырьмя годами их совместной жизни. Потом бросил быстрый взгляд на Гейста:
— Сейчас же видно, что это джентльмен, не правда ли?
— О, все вы лишены и тени реальности в моих глазах! — сказал Гейст своим шутливым тоном, слегка омраченным оттенком меланхолии.
Рикардо принял эти слова так, как будто он именно их ожидал или как будто ему не было ни малейшего дела до того, что может сказать Гейст. Он пробормотал рассеянно: «Так, так!» Отломил кусочек сухаря, вздохнул, потом сказал со странным взглядом, который, казалось, не шел вдаль, а останавливался где-то в воздухе, у самого его лица:
