Джозеф Конрад - Прыжок за борт
Недалекий юноша, выбранный для этой цели Кассимом, исполнил поручение и в награду был брошен вниз головой в пустой трюм шхуны; бывший поселенец из Левуки и китаец поспешили закрыть люк. Что было с ним потом — Браун мне не сказал.
ГЛАВА XL
Браун намеревался выиграть время, водя за нос дипломата Кассима. Он невольно думал, что хорошенькое дельце можно обделать, работая совместно с тем белым. Он не мог себе представить, чтобы тот парень (конечно, дьявольски сообразительный, раз ему удалось подчинить всех туземцев) не принял поддержки, которая помогла бы отказаться от осторожного и рискованного шантажа — единственно возможного выхода для человека, действующего без помощников. Он, Браун, предложит ему свою помощь. Ни один человек не станет колебаться. Все дело в том, чтобы друг друга понять. Конечно, они поделят добычу. Мысль о том, что у него под рукой был форт — настоящий форт с артиллерией (это он узнал от Корнелиуса), приводила его в возбуждение. Только бы туда добраться, а тогда… Он предложит самое умеренное требование. Но и не слишком скромное. Парень был, как видно, не дурак. Будут они работать, как братья, пока… пока не пробьет час для ссоры и выстрела, который подытожит все счеты. С нетерпением ожидая поживы, он хотел переговорить с этим человеком немедленно. Страна, казалось, была уже в его руках — он мог растерзать ее, выжать все соки и отшвырнуть. А тем временем следовало водить за нос Кассима, во-первых, для того, чтобы получать провизию, а во — вторых, обеспечить себе на худой конец поддержку. Но главное — получать каждый день провизию. Кроме того, он не прочь был начать бойню, поддерживая раджу, и проучить народ, встретивший его выстрелами. Жажда бойни овладела им.
Жаль, что я не могу передать вам эту часть истории, которую я слышал от Брауна, его же собственными словами. В прерывистых, возбужденных речах этого человека, вскрывавшего передо мной свои мысли, когда рука смерти уже лежала на его горле, сквозила ничем не прикрытая жестокость, странная мстительная злоба к своему прошлому и слепая вера в правоту своей воли, восставшей против всего человечества. Подобное чувство руководит вождем банды разбойников, который с гордостью называет себя бичом божиим. Несомненно, заложенная в нем жестокость разгорелась от неудач, лишений и того отчаянного положения, в каком он очутился; но замечательно было то, что, размышляя о предательском союзе, решив мысленно убить белого человека и дерзко интригуя Кассима, он, в сущности, жаждал — едва ли не вопреки самому себе — разрушить этот город джунглей, который его не принял, — жаждал усеять его трупами и затопить в огне.
Прислушиваясь к его злобному прерывистому голосу, я представлял себе, как он смотрел с холма на город, мечтая о резне и грабеже. Участок, прилегавший к речонке, казался брошенным, но в действительности в каждом доме скрывались вооруженные люди. Вдруг за полосой пустыря, кое-где поросшего низким густым кустарником, усеянного кучами мусора и ямами, перерезанного тропинками, показался человек, выглядевший очень маленьким; он направлялся к концу улицы, шагая между темными безжизненными строениями с закрытыми ставнями. Быть может, один из жителей, бежавших на другой берег реки, возвращался за каким-нибудь предметом домашнего обихода. По — видимому, он считал себя в полной безопасности на таком расстоянии от холма, отделенного речонкой. За маленьким, наспех возведенным частоколом за поворотом улицы находились его друзья. Он шел не спеша.
Браун его заметил и тотчас же подозвал к себе янки — дезертира, который был на положении его помощника. Тощий развинченный парень с тупым лицом выступил вперед, лениво волоча свое ружье. Когда он понял, что нужно капитану, злобная горделивая улыбка обнажила его зубы, провела две глубокие складки на желтых, словно обтянутых пергаментом щеках. Он гордился своей репутацией прекрасного стрелка. Опустившись на одно колено, он прицелился сквозь ветви поваленного дерева, выстрелил и тотчас же встал, чтобы посмотреть. Человек за рекой повернул голову на звук выстрела, сделал еще шаг, приостановился и вдруг упал на четвереньки. В безмолвии, последовавшем за громким выстрелом, стрелок высказал догадку, что «здоровье этого парня не будет больше беспокоить его друзей».
Руки и ноги упавшего человека дергались, словно он пытался бежать на четвереньках. В домах поднялся многоголосый вопль отчаяния и изумления. Человек упал плашмя, лицом вниз и больше не шевелился.
— Они поняли, на что мы способны, — пояснил мне Браун. — В них вселился страх перед внезапной смертью. Это-то нам и было нужно. Их было двести на одного, а теперь они могли кое о чем пораздумать ночью. Ни один из них не имел представления о том, что ружье может бить на такое расстояние. Этот парнишка от раджи скатился с холма, а глаза у него чуть на лоб не вылезли.
Говоря это, он дрожащей рукой пытался вытереть пену, выступившую на посиневших губах.
— Двести на одного. Двести на одного… Вселить в них ужас… ужас…
У него самого глаза чуть не выскакивали из орбит. Он откинулся назад, ловя воздух костлявыми пальцами, затем снова сел, сгорбленный и волосатый, искоса поглядывая на меня, как человек-зверь из народных сказок; весь искривившись, он раскрывал рот и не сразу заговорил после этого припадка. Такую сцену не забудешь.
Затем, чтобы привлечь выстрелы противника и определить, где устроена в кустах вдоль речонки засада, Браун приказал туземцу Соломоновых островов спуститься к шлюпке и принести весло: так можно послать в воду собаку за палкой. Этот маневр не достиг цели. Выстрелов не последовало, и парень вернулся назад.
— Там нет никого, — высказал свое мнение один из банды.
— Не может этого быть, — заметил янки.
Кассим к тому времени ушел, находясь под впечатлением всего происходившего, довольный, но озабоченный. Продолжая вести свою тонкую политику, он отправил посла к Дэну Уорису, советуя ему готовиться к прибытию судна белых людей, которое, по полученным сведениям, должно было вскоре подняться по реке. Он преуменьшал размеры воображаемого судна и требовал, чтобы Дэн Уорис его задержал. Этот двойной ход входил в планы Кассима: помешать воинам Буги объединиться и втянуть их в сражение, чтобы ослабить их силы. С другой стороны, он в тот же день уведомил вождей Буги, собравшихся в городе, о том, что уговаривает пришельцев убраться восвояси; в форт он обращался с настойчивыми требованиями выдать порох. Давно уже Тунку Алланг не имел пороха для двух десятков ружей, покрывавшихся ржавчиной в зале аудиенций.
Сообщение это привело всех в смущение. Стали поговаривать о том, что пора пристать к той или иной партии. Скоро начнется битва, и многих ждут великие беды. В тот вечер здание, возведенное руками Джима, — упорядоченная мирная жизнь, когда каждый был уверен в завтрашнем дне, — казалось, вот-вот рухнет и превратится в развалины, обагренные кровью. Беднейшие жители бежали в джунгли или к верховьям реки. Многие из зажиточных жителей сочли необходимым засвидетельствовать свое почтение радже. Юноши, состоявшие при радже, грубо над ними издевались. Старый Тунку Алланг, чуть не рехнувшийся от страха и колебаний, или угрюмо молчал или осыпал их бранью за то, что они явились к нему с пустыми руками; они ушли сильно напуганные. Только старый Дорамин объединил своих соплеменников и неумолимо вел свою линию. Невозмутимо восседая на высоком кресле за импровизированным частоколом, он низким заглушённым голосом отдавал распоряжения.
Наступили сумерки, скрыв тело мертвого человека, который лежал, раскинув руки, словно пригвожденный к земле; затем ночь нависла над Патюзаном, заливая землю сверканием неисчислимых миров. Снова в незащищенной части города запылали вдоль единственной улицы огромные костры; отблески света падали на прямые линии крыш, на кусок стены из переплетенных ветвей, кое-где освещена была целая хижина на вертикальных черных столбах. И весь этот ряд домов в отсветах пламени, казалось, уползал во мрак, сгустившийся в сердце страны. Великое безмолвие, в котором дрожало пламя костров, протянулось до темного подножия холма; но на другом берегу реки, где пылал перед фортом только один костер, раздавался шум, словно топот толпы или грохот далекого водопада.
Браун мне признался, что, глядя на это зрелище, он, несмотря на все свое презрение и веру в себя, вдруг почувствовал, будто наконец налетел и ударился головой о каменную стену. Если бы его шлюпка лежала на воде, он, кажется, попытался бы улизнуть, рискнул бы подвергнуться преследованию на реке или умереть голодной смертью на море. Сомнительно, удалось ли бы ему скрыться. Как бы то ни было, но этой попытки он не сделал. На секунду у него мелькнула мысль ворваться в город, но он понимал, что в конце концов попадет на освещенную улицу, где их, как собак, пристрелят из домов. Врагов было двести на одного, — думал он, — а его люди жевали последние бананы и поджаривали остатки ямса, полученного благодаря дипломатии Кассима. Корнелиус сидел возле них и дремал.
