Фрэнсис Бёрнетт - Таинственный сад; Маленький лорд Фаунтлерой; Маленькая принцесса. Приключения Сары Кру (сборник)
Так мало-помалу эти слухи дошли и до леди Лорридэль; она слышала о Хиггинсе, о хромом мальчике, о постройке новых домов и о многих других удивительных вещах; в конце концов она так заинтересовалась мальчиком, что захотела непременно лично познакомиться с ним. Она начала придумывать, как бы устроить эту встречу, как вдруг совершенно неожиданно получила письмо от брата с приглашением приехать в Доринкорт.
— Просто непостижимо! — воскликнула она. — Я слышала, положим, что с приездом мальчика в замке творятся чудеса, а теперь начинаю этому верить. Говорят, брат его обожает и ни на минуту не расстается с ним. А как он гордится им! Я положительно уверена, что он хочет показать его нам. — И она поспешила принять приглашение.
Было уже поздно, когда они с сэром Гарри приехали в замок Доринкорт, и леди Лорридэль, не повидав даже брата, сразу прошла к себе в комнату. Переодевшись к обеду, она вошла в гостиную, где стоял перед камином граф, высокий величавый старик, а рядом с ним маленький мальчик в черном бархатном костюме с белым кружевным воротником. Мальчик посмотрел на нее такими ясными, приветливыми глазами и все его милое личико озарилось такой очаровательной улыбкой, что она чуть не вскрикнула от удовольствия и удивления.
Пожав руку графа, леди Лорридэль назвала его именем, которого не произносила со времен своего девичества.
— Ну что, Молинё, — сказала она, — это и есть твой внук?
— Да, Констанция, — отвечал граф. — Фаунтлерой, это твоя тетка, леди Констанция Лорридэль!
— Как поживаете, тетя? — осведомился Фаунтлерой.
Леди Лорридэль положила ему руку на плечо и, посмотрев на обращенное к ней лицо, горячо поцеловала ребенка.
— Да, я твоя тетя Констанция, — сказала она, — я очень любила твоего бедного папу, а ты очень похож на него.
— Я рад, когда мне говорят, что я похож на папу, — отвечал Фаунтлерой, — потому что, кажется, его все любили — совсем как Милочку, тетя Констанция. — Последние два слова он прибавил после непродолжительной паузы.
Леди Лорридэль была в восхищении. Она нагнулась и снова поцеловала его, и с этой минуты они сделались большими друзьями.
— Что ж, Молинё, — сказала она, — лучшего нельзя было бы и желать.
— Да, я тоже так думаю, — сухо ответил лорд. — Он — славный мальчуган. Мы большие друзья, и, представь себе, он считает меня добрейшим филантропом. Признаюсь тебе, Констанция, — впрочем, ты и сама увидела бы это, — что на старости лет я рискую потерять голову от любви к нему…
— А что его мать думает о тебе? — спросила леди Лорридэль с обычной прямотой.
— Я ее не спрашивал, — ответил граф, слегка хмурясь.
— Ну, знаешь, — сказала леди Лорридэль, — я буду с тобой откровенна с самого начала и скажу тебе, что не одобряю твоего образа действий относительно невестки. Я намерена посетить миссис Эрроль, как только будет возможно. И если ты хочешь со мной поссориться из-за этого, то лучше скажи сразу. То, что я слышу об этой молодой женщине, убеждает меня, что ребенок ей всем обязан. Даже в Лорридэль-Парке до нас дошли слухи, что все бедняки ее положительно обожают…
— Они боготворят его, — сказал граф, кивая на Фаунтлероя. — Что касается миссис Эрроль, то надо сознаться, что она очень миловидная женщина. Я очень обязан ей за то, что она передала часть своей красоты мальчику, и ты можешь поехать к ней, если хочешь. Я требую только одного, чтобы она оставалась в Корт-Лодже и чтобы ты не требовала от меня свидания с нею. — И он опять нахмурился.
— Однако он уже не так ненавидит ее, как прежде, это ясно, — говорила потом леди Лорридэль своему мужу. — Он заметно изменился. Как это ни странно, Гарри, но я убеждена в том, что именно привязанность к этому милому малютке заставит его превратиться в настоящего человека. Ведь ребенок положительно любит его — это видно по его обращению с ним. Его сыновья предпочли бы скорее приласкаться к тигру, чем подойти к отцу.
На другой день она поехала к миссис Эрроль и, возвратившись оттуда, сказала брату:
— Молинё, она самая очаровательная женщина, какую я когда-либо встречала! Что у нее за милый голос — точно серебряный колокольчик. Ты должен благодарить ее за то, что она дала твоему внуку. Она передала ему не только свою красоту, но и ум, и доброе сердце, и ты делаешь большую ошибку, не приглашая ее переехать в замок. Я непременно попрошу ее к себе…
— Она никуда не поедет без сына, — проворчал граф.
— Я заберу и мальчугана, — возразила, смеясь, леди Констанция.
Но она знала, что граф ни за что не уступит ей Фаунтлероя. Она видела, как привязанность их друг к другу росла с каждым днем и как все честолюбивые замыслы старого графа окончательно сосредоточились на этом очаровательном ребенке.
Леди Лорридэль хорошо понимала, что главным поводом к большому званому обеду явилось тайное желание графа показать обществу своего внука и наследника и убедить всех, что мальчик, о котором так много говорили, в действительности гораздо выше расточаемых ему похвал.
— Ведь всем известно, что он терпеть не мог своих старших сыновей, которые отравляли ему жизнь, — говорила леди Лорридэль. — В данном случае его гордость вполне удовлетворена.
Между тем все, получившие приглашение графа, сгорали от нетерпения поскорее увидеть маленького лорда Фаунтлероя.
И вот наконец он вышел в гостиную.
— У мальчика хорошие манеры, — предупредил заранее граф. — Он никому не помешает. Дети обыкновенно или глупы, или несносны — таковы были и мои дети, но мой внук умеет отвечать, когда его спрашивают, и молчит, когда с ним не говорят. Он никогда не бывает назойлив.
Однако мальчику недолго пришлось молчать. Всем хотелось поговорить с ним. Дамы ласкали и расспрашивали его, мужчины также обращались к нему с вопросами и шутили с ним, как пассажиры на пароходе при переезде через Атлантический океан. Фаунтлерой не совсем понимал, отчего они смеются над тем, что он говорит; впрочем, он привык к тому, чтобы смеялись, когда он говорит совершенно серьезно, и не обращал на это внимания. Вечер показался ему восхитительным. Роскошные комнаты были ярко освещены и красиво убраны цветами, мужчины весело разговаривали, дамы поражали своими великолепными туалетами и драгоценными украшениями. Среди гостей находилась одна молодая леди, только что приехавшая из Лондона, где провела «сезон». Она была так очаровательна, что Цедрик все время не сводил с нее глаз. Это была высокая красивая девушка с гордой головкой, мягкими темными волосами, большими синими, как васильки, глазами и великолепным цветом лица. На ней было чу́дное белое платье и жемчужное ожерелье. Около нее все время толпились мужчины, наперерыв ухаживая за нею, и Цедрик поэтому решил, что она, должно быть, какая-нибудь принцесса. Он так ею заинтересовался, что незаметно для себя подвигался все ближе и ближе к ней, пока она наконец не обернулась и не заговорила с ним.
— Идите сюда, лорд Фаунтлерой, — сказала она, улыбаясь, — и скажите мне, отчего вы так на меня смотрите?
— Я все думал, как вы красивы, — отвечал юный лорд.
Кругом раздался хохот; молодая девушка также засмеялась и слегка покраснела.
— Ах, Фаунтлерой, — сказал один из мужчин, смеявшийся больше других, — пользуйтесь временем! Когда вы будете постарше, то не решитесь этого сказать.
— Но ведь так трудно не сказать этого, — сказал Фаунтлерой. — Разве вы этого ей не говорите? И не находите ее такой красивой?
— Нам запрещается говорить, что мы думаем, — ответил тот же господин, вызвав этими словами еще больший взрыв смеха.
Но прелестная девушка — звали ее мисс Вивиан Герберт — привлекла к себе Цедрика и сказала:
— Лорд Фаунтлерой может говорить все, что думает, я ему очень благодарна и уверена, он думает то, что говорит. — И она поцеловала его в щеку.
— Я думаю, что вы красивее всех, кого я когда-либо видел, — сказал Фаунтлерой, глядя на нее с невинным восхищением, — кроме Милочки. Конечно, я не могу думать, что кто-нибудь так же красив, как Милочка. Мне кажется, она лучше всех на свете.
— Я уверена в этом, — сказала мисс Вивиан Герберт.
И, засмеявшись, она снова поцеловала его.
Бо́льшую часть вечера она не отпускала его от себя; они были центром самой веселой группы. Он не знал, как это случилось, но вскоре уже рассказывал окружающим об Америке, о Республиканском союзе, о мистере Гоббсе и Дике; под конец он с гордостью вытащил из кармана прощальный подарок Дика — красный шелковый платок.
— Я положил его сегодня в карман, потому что у нас вечер, — сказал он. — Думаю, Дик был бы доволен, что я ношу его платок при таком торжественном случае.
И как ни смешон казался этот огромный яркий платок, но глаза мальчика были так серьезны и притом выражали столько нежности, что не возбудили ни в ком ни малейшей насмешки.
