Эмиль Золя - Радость жизни
— Боже мой! Боже мой! — шептала Полина, задыхаясь от страха.
Безотчетным движением она сцепила пальцы, сжала их до боли и, судорожно подняв руки, стояла, покачиваясь, как больные во время сильных страданий. Крыша трещала и кое-где уже проваливалась. Лазар не успеет выбраться! Минуты казались вечностью, ей представлялось, что он скрылся бесконечно давно. Женщина лежала на земле, затаив дыхание, она совсем обезумела при виде господина, бросившегося в огонь.
Вдруг раздался отчаянный крик. Он вырвался у потрясенной Полины в тот миг, когда крыша рухнула среди дымящихся стен:
— Лазар!
Он уже стоял в дверях. Ему слегка опалило волосы и обожгло руки. Кинув женщине плачущего, барахтающегося ребенка, он чуть не в гневе обратился к Полине:
— Ну что? Чего ты волнуешься?
Полина бросилась ему на шею и так разрыдалась, что Лазар, боясь обморока, усадил ее на старый, поросший мхом камень, лежавший у колодца возле дома. Теперь и его охватила слабость. Поблизости стояло корыто с водой, и Лазар с наслаждением погрузил в нее руки. Холод отрезвил его, и он сам удивился своему поступку. Неужели это он бросился прямо в огонь? Его «я» словно раздвоилось: он отчетливо видел себя самого в дыму, необыкновенно ловким, с поразительным присутствием духа, и в то же время ему казалось, будто это чудо совершил кто-то другой. И теперь, еще не оправившись от внутреннего волнения, Лазар испытывал такой подъем, такую глубокую радость, какой не знал до сих пор.
Немного успокоившись, Полина осмотрела его руки и сказала:
— Ничего, ожоги не глубокие. Но надо идти домой, я сделаю тебе перевязку… Боже мой! До чего ты меня напугал!
Она смочила свой носовой платок и обмотала Лазару правую руку, на которой было больше ожогов. Оба встали и принялись успокаивать женщину, которая сначала безумно целовала ребенка, а петом положила его на землю возле себя и перестала обращать на него внимание. Теперь она с таким же отчаянием причитала над горевшей хижиной, спрашивая, что же ей сказать мужчинам, когда те увидят одни обгоревшие развалины. Стены пока еще держались, из горящего дома теперь поднимался густой черный дым, пронизанный яркими искрами.
— Ну, не отчаивайтесь же так, моя милая, — повторяла Полина. — Зайдите завтра ко мне.
Прибежало несколько соседей, — они издали завидели дым. Полина увела Лазара. Они возвращались умиротворенные. Лазар не очень страдал от боли, но Полина все-таки взяла его под руку, чтобы поддерживать. Оба не находили слов: они еще не вполне оправились от волнения и только с улыбкой поглядывали друг на друга. Полина испытывала какую-то счастливую гордость. Значит, он все-таки храбрый человек, как ни силен его страх перед смертью!
Она смотрела на извилистую тропинку у них под ногами и с удивлением думала, об уживавшихся в нем противоречиях, — ведь Лазар был единственный мужчина, которого она хорошо знала. Она видела, как он проводил дни и ночи за работой и как он месяцами слонялся без всякого дела; за бесстыдной ложью следовали приливы подкупающей правдивости, он целовал ее братским поцелуем в лоб, хотя она чувствовала, что пальцы, стискивающие ей руки, горят от страсти. И вот сегодня он показал себя героем! Она права, что не отчаивается в жизни, не видит в ней только плохое или только хорошее и никому не выносит окончательного приговора. Когда они пришли в Бонвиль, молчание их сменилось шумным потоком слов. Они раз двадцать рассказывали о случившемся, припоминали все новые и новые подробности, вдруг появлявшиеся перед ними, словно освещенные вспышкой молнии. В доме долго еще говорили об этом событии, а погорельцам оказали помощь.
Лазар уже целый месяц жил в Бонвиле. От Луизы пришлет отчаянное письмо: она умирала от скуки. Лазар ответил, что в начале будущей недели приедет за ней. Снова начались ливни, страшные ливни, очень частые на морском побережье; они окутывают землю, море и небо непроницаемым туманом. Лазар все говорил, что хочет серьезно засесть за работу и кончить свою драму, а Полина, которую ему хотелось постоянно видеть подле себя, приходила к нему в комнату, чтобы подбодрить его, и, сидя рядом с ним, вязала носки, которые раздавала потом бонвильской детворе. Но стойло только Полине усесться за стол, как Лазар переставал работать. Теперь они разговаривали вполголоса, повторяя без конца одно и то же, и могли болтать так без устали, не сводя друг с друга глаз. Они уже больше не играли на рояле; инстинктивно, словно провинившиеся дети, избегали они рукопожатия, прикосновения плеча — всего, что накануне еще веселило их. Но ничто не казалось им слаще, чем этот покой, это забытье; они погружались в него под шум дождя, равномерно стучащего о черепичную крышу. Молчание заставляло их краснеть; каждое слово невольно звучало как ласка. В них незаметно воскресало и расцветало с прежней силой былое чувство, которое они считали умершим навеки.
В один из этих дней Полина засиделась у Лазара до полуночи. Девушка вязала, а он, отложив перо, не спеша пересказывал ей задуманные им произведения: то будут драмы с героями необычайной силы. Весь дом спал, даже Вероника уже улеглась. В трепетной ночной тишине слышался лишь вечный жалобный стон прилива, пробуждая в них какую-то чувственную негу. Лазар, открывая ей душу, признался, что попусту растратил лучшие годы своей жизни. Если теперь и с литературой ничего не выйдет, он удалится куда-нибудь в глушь и станет жить отшельником.
— Знаешь, — проговорил он, улыбаясь, — я часто думаю, что нам следовало уехать из Франции после смерти мамы.
— Как уехать из Франции?
— Да так! Забраться куда-нибудь подальше, в Океанию, например, на один из тех островов, где такая безмятежная жизнь.
— А твой отец? Мы его тоже взяли бы с собой?
— Ну что ты, ведь это только мечты… Разве нельзя помечтать о чем-нибудь приятном, если действительность так мало радует нас.
Он встал из-за стола и сел на ручку кресла, в котором устроилась Полина. Девушка выронила чулок и принялась от души хохотать над вечными фантазиями этого большого взбалмошного ребенка. Откинувшись в кресле, она подняла к нему лицо; Лазар сидел так близко, что ощущал живую теплоту ее тела.
— Да ты в уме ли, мой бедный друг? Что бы мы стали там делать?
— Просто жить!.. Помнишь книгу рассказов о путешествиях, мы читали ее вместе лет двенадцать тому назад? На этих островах живут, как в раю. Зимы не бывает, вечно голубое небо, вся жизнь проходит под ярким солнцем и звездами… Мы построили бы себе хижину, ели бы дивные плоды и не знали ни забот, ни огорчений!
— Как двое дикарей, — с кольцом в носу и с перьями на голове?
— Ну что ж, почему бы и нет?.. Мы любили бы друг друга из года в год и не считали бы дней. А это вовсе не так глупо.
Полина взглянула на него, веки у нее задрожали, она слегка побледнела. Мысль о любви отозвалась в ее сердце и наполнила томной негой. Лазар взял девушку за руку, без задней мысли, просто желая быть еще ближе к ней, держать что-нибудь, принадлежащее Полине; он играл этой теплой рукой, сгибая и разгибая тонкие пальцы, продолжая смеяться, но смех его становился все напряженнее. Полина ничуть не беспокоилась — это просто одна из тех бесед, какими они развлекались еще в юности. Но вскоре силы начали покидать ее, смущение росло, и она чувствовала, что уже вся принадлежит ему. Даже голос ее ослабел.
— Но вечно есть одни плоды — это уж очень скучно… Пришлось бы охотиться, рыбачить, пахать… Если правду говорят, будто там все работы делают женщины, ты заставил бы меня копать землю.
— Тебя? С такими ручками!.. А разве там не обучают обезьян? Из них, наверно, выходят отличные слуги!
Полина рассмеялась над этой шуткой; голос ее замирал.
— Впрочем, этих ручек тогда бы уже не было, — прибавил Лазар. — Да я бы их съел, видишь? Вот так…
Он принялся целовать ее руки и кончил тем, что стал слегка покусывать их. Кровь прилила к лицу Лазара, внезапный порыв страсти ослепил его. Они больше не говорили: их закружило одно безумное желание, которому поддавались оба, забыв обо всем на свете. Полина не мешала Лазару делать с нею, что ему угодно. Лицо ее разгорелось и словно припухло; бессильно откинувшись в кресле, она закрыла глаза, будто не желая ничего видеть. Порывистым движением он расстегнул ей лиф и стал срывать юбки, ища губами ее губы. Он поцеловал ее, а она, обвив его шею обеими руками, возвратила Лазару поцелуй, вложив в него всю свою страсть. Ее девственное тело затрепетало, она невольно открыла глаза и вдруг увидела, что соскользнула на пол; перед глазами у нее мелькнула лампа, шкаф, потолок, на котором ей было знакомо каждое пятнышко, — и она очнулась, удивленно озираясь по сторонам; казалось, страшный сон прошел, и вот она проснулась у себя в комнате. Полина с силой вырвалась из рук Лазара и вскочила. Юбки у нее спускались, из расстегнутого лифа показалась обнаженная грудь. В напряженной тишине комнаты раздался ее крик:
