Геннадий Красухин - Мои литературные святцы
И умер бы Константин Михайлович 28 августа 1979 года при всех своих регалиях без одной – без этой геройской звезды, полученной за гражданскую трусость!
29 ноября
От князя Платона Александровича Ширинского-Шихматова, родившегося 29 ноября 1790 и умершего 17 мая 1853, осталась всего только одна фраза, которую он произнёс, будучи министром народного просвещения. В 1850 году по его распоряжению во всех университетах (кроме Дерптского) были закрыты кафедры и факультеты философии. Министр сказал: «Польза от философии не доказана, а вред от неё возможен».
***Намного больше, чем критика Николая Александровича Добролюбова я люблю поэта-сатирика Николая Александровича Добролюбова.
В самом деле. Вот стихотворение Николая Александровича Добролюбова «В прусском вагоне»:
По чугунным рельсам
Едет поезд длинный
Не свернёт ни разу
С колеи рутинной.
Часом в час рассчитан
Путь его помильно…
Воля моя, воля!
Как ты здесь бессильна!
То ли дело с тройкой!
Мчусь, куда хочу я,
Без нужды, без цели
Землю полосуя.
Не хочу я, прямо
— Забирай налево,
По лугам направо,
Взад через посевы…
Но увы! – уж скоро
Мёртвая машина
Стянет и раздолье
Руси-исполина.
Сыплют иностранцы
Русские мильоны,
Чтобы русской воле
Положить препоны.
Но не поддадимся
Мы слепой рутине:
Мы дадим дух жизни
И самой машине.
Не пойдёт наш поезд,
Как идёт немецкий:
То соскочит с рельсов
С силой молодецкой;
То обвалит насыпь,
То мосток продавит,
То на встречный поезд
Ухарски направит.
То пойдёт потише,
Опоздает вволю,
За метелью станет
Сутки трои в поле.
А иной раз просто
Часика четыре
Подождёт особу
Сильную в сём мире.
Да, я верю твердо:
Мёртвая машина
Произвол не свяжет
Руси-исполина.
Верю: все машины
С русскою природой
Сами оживятся
Духом и свободой
Не правда ли, нелегко поверить, что это стихотворение написано не сегодня, а Бог знает когда – в 1860 году! Но писать об этом в стихах, по-моему, куда действенней, чем уныло доказывать в критике, что обломовщина нехороша и что в тёмном царстве луч света непременно погаснет.
Зачтём Добролюбову-критику придуманный им термин «реализм» для обозначения литературного направления.
И выведем, что скончавшийся 29 ноября 1861 года в возрасте 25 лет (родился 5 марта 1836-го) Николай Добролюбов прожил свою короткую жизнь не зря.
***Первой книжкой, которую я прочитал у Любови Рафаиловны Кабо была «В трудном походе». Не помню точно, кончил ли я уже школу или заканчивал её, но книга меня поразила каким-то невероятно свежим духом, который, подобно распахнутому окну, гнал застоявшийся унылый воздух из той школы, какую описывала писательница, – из школы, так похожую на мою.
Нескрываемая, ничем не разбавленная правда жизни торжествовала в этой книге, выставляя достойные оценки трусливым учителям, бюрократическому школьному руководству, которому подражали пионервожатые и комсорги.
И что меня самого удивило – было как-то весело от этой правды. Такой что ли тон нашла Любовь Кабо?
Потом-то я понял, в чём было дело. Любовь Рафаиловна писала это, никого не боясь и ничего не опасаясь. Это чувствовалось. Как чувствовалось и в других её вещах – в «Повести о Борисе Беклешове» (1962), «Осторожно, школа!» (1962), «Жил на свете учитель» (1970).
С наслаждением прочитал я её биографические книжки «Ровесники Октября» (написана в 1964—1975, напечатана в 1997-м) и «Правдёнка» (1999).
Ещё раз скажу: человек удивительной силы духа. И огромного личного мужества.
Чего Вы не найдёте в её книгах, так это – фальши. Вот в заключение – отрывок из небольшой главки из книжки «Ровесники Октября» (а она, скончавшаяся 29 ноября 2007 года, действительно была ровесницей революции: родилась 4 марта 1917 года):
«Гремят, гремят жаркие трубы!.. Гремят чёрные тарелки репродукторов, взволнованными заголовками пестрят газеты. Впервые в истории нашего государства мы сами нарушили границу, перешли её, двинулись на запад – освобождать другие народы.
Потому что нельзя иначе. Потому что немцы уже в Варшаве, и не двинься мы – они подомнут под себя всю территорию нынешней Польши, так же как подмяли Австрию и Чехословакию. Не можем мы этого допустить. Этого – не можем. Потому что украинцы и белорусы, единокровные братья наши (впервые вместо «братьев по классу» – «единокровные»!), – братья наши давно уже обращают к нам исполненные ожидания взгляды. Не можем мы их предать. Если польское правительство не в силах защитить их от фашизма – на защиту двинемся мы. Война? Может быть, и война, – но пусть будут спокойны и счастливы доверившиеся нам народы! <…>
И вот мы на митинге – мы тесно сидим на скамьях, спрессованы в дверях и проходах. Мы едины во всём – так мы это всё ощущаем. Едины все – от седого профессора до розового первокурсника. Такие мы. И если профессор истории будет вдумчиво повествовать об исконных судьбах, освобождаемых нами земель (не очень правдиво повествовать и не очень точно, но не нам же, в нашем дремучем невежестве, уличать его в этом!), если профессор будет, таким образом, подводить, так сказать, теоретическую базу, то первокурсник рванётся на трибуну лишь затем, чтобы заверить партию, заверить любимого вождя в нашей готовности немедленно, по первому зову… Как любим мы сейчас этого человека на портрете, как легко усматриваем доброту и мудрость там, где, возможно, нет ни доброты, ни мудрости, – в его едва пробивающейся улыбке победительного честолюбия. Нам хочется добра – и мы видим добро, – это всё так несложно, в сущности!.. Да и как нам не любить его сейчас, если он уверенно и спокойно ведёт нас к тому, что мы и есть, – он так нас осчастливил сегодня!.. И когда звучит здравица в его честь, даже самые сдержанные из нас хлопают самозабвенно, не щадя ладоней.
И вот ведь что интересно: ни один из нас не вспоминает недавнего – того, как этот человек, округло сложив на животе руки, просто и буднично, словно ничего естественнее этого нет, фотографировался рядом с облизанным, словно новорожденный телёнок, Риббентропом…
Мы горестно недоумевали тогда, но мы не сомневались: значит, это действительно необходимо. Почему же теперь – если так это всё было необходимо – почему теперь мы не усматриваем ни малейшей связи между этой недавней, месяца не прошло, встречей и событиями 17 сентября?.. Ни единой мысли о сговоре: с фашистской Германией – сговор! Ни единой мысли о разделе Польши – что мы, империалисты?.. Мы идём на запад, потому что немцы уже в Варшаве, – только так. Идём защищать, идём освобождать – только! Бескорыстные, мы вовсе не думаем о том, что отодвигаем нашу же границу от жизненных центров! Мы готовы защищать любую государственность, да, любую, которую изберут освобождённые нами народы, – но разве сомневаемся мы хоть на миг, что государственность эта будет советской!.. Ни малейшего исторического опыта, ни тени политического цинизма. Доброта и глупость, только! Высочайший душевный взлёт, душевная переполненность, музыка мировой революции, победно гремящая в ушах, – музыка, которую только мы и слышим… Сколько грязных газетных листов мы ещё оживим, отогреем своим дыханием!..
О мои сверстники, мои глупые, чистые, удивительные мои друзья!.. Не тогда ли и в самом деле, не в это ли памятное утро старуха история ходила между нами и, по-хозяйски прищурясь, заглядывала в наши лица, прикидывала – как получше распорядиться ей этим бескорыстием, этим бездумием? Печи, что ли, топить – такими! – конопатить щели, мостить мосты?..»
30 ноября
Владимир Захарович Масс поначалу был известен как автор сатирических буффонад и как поэт-песенник. Его пьеса «Хорошее отношение к лошадям» была в начале 1920-х годов очень популярной. Вместе с композитором Матвеем Блантером они сочинили песенки «Джон Грей», «Служил на заводе Сергей-пролетарий».
А с середины 20-х возникло содружество Масса и Николая Эрдмана. Они сочиняли интермедии, пародии, басни, обозрения для Ленинградского Мюзик Холла, для Леонида Утёсова. С сатирического спектакля «Москва с точки зрения», который они написали совместно с В. Типотом, начался Московский театр Сатиры. По предложению кинорежиссёра Григория Александрова они написали сценарий фильма «Весёлые ребята».
