Томас Гарди - Мэр Кэстербриджа
Надо сказать, что анонимное письмо было плодом благожелательных, но неуклюжих стараний Лонгуэйса и других рабочих Фарфрэ удалить его на этот вечер из города, чтобы шутовская процессия, если только ее действительно затеют, не достигла цели. Сообщив обо всем открыто, они навлекли бы на себя месть тех из своих товарищей, которые любили старинные шумные потехи такого рода, и поэтому решили, что лучше послать письмо.
Бедную Люсетту они не пожелали оградить, полагая вместе с большинством, что в сплетне есть доля правды, а значит – пусть перетерпит.
Было около восьми часов, и Люсетта сидела в гостиной одна. Прошло уже с полчаса после наступления вечерних сумерек, но она не зажигала свечей: когда Фарфрэ не было дома, она обычно ждала его при свете камина, а если было не очень холодно, слегка приоткрывала окно, чтобы как можно раньше услышать стук колес его экипажа. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, в таком жизнерадостном настроении, какого у нее еще ни разу не было со дня свадьбы. Сегодня все прошло необыкновенно удачно, а беспокойство, вызванное наглой выходкой Хенчарда, исчезло так же, как исчез сам Хенчард после резкого отпора, полученного от ее мужа. Документальные доказательства ее нелепой страсти к Хенчарду и последствий этой страсти были уничтожены, и Люсетта решила, что теперь ей действительно больше нечего бояться.
Ее размышления на эти и другие темы были прерваны отдаленным шумом, нараставшим с каждой минутой. Шум не очень удивил ее, так как всю вторую половину дня, с того времени как проехал королевский кортеж, большинство горожан развлекалось. Но вскоре ее внимание привлек голос служанки из соседнего дома: девушка высунулась из окна второго этажа и переговаривалась через улицу с другой служанкой, расположившейся еще выше.
– Куда они сейчас пошли? – с любопытством спросила первая.
– Пока не могу сказать точно, – ответила вторая. – Ничего не видно… труба пивоварни загораживает. Ага… теперь вижу… Ну и дела, ну и дела!
– А что такое, что? – спросила первая, снова загораясь любопытством.
– Все-таки пошли по Зерновой улице! Сидят спиной друг к другу!
– Как?.. Их двое?.. Две фигуры?
– Да. Две куклы на осле, спина к спине и друг с другом за локти связаны. Она лицом к голове сидит, а он лицом к хвосту.
– Это что ж, какого-нибудь известного человека изобразили?
– Не знаю… возможно. На мужчине синий сюртук и казимировые гетры; у него черные бакенбарды и красное лицо. Чучело набито чем-то и в маске.
Шум стал усиливаться, потом немного затих.
– Эх… а мне так и не удастся посмотреть! – с досадой воскликнула первая служанка.
– Свернули в переулок… вот и все, – сказала та, что занимала выгодную позицию на чердаке. – Ага, теперь мне их хорошо видно сзади!
– А женщина на кого похожа? Опиши, какая она из себя, и я тебе сейчас же скажу, не та ли это, про кого я думаю.
– Да… как сказать… одета она точь-в-точь, как наша была одета в тот вечер, помнишь, когда актеры давали представление в городской ратуше и она сидела в первом ряду.
Люсетта вскочила, и почти в тот же миг дверь в гостиную быстро и бесшумно открылась. Свет камина упал на Элизабет-Джейн.
– Вот зашла навестить вас, – проговорила она, еле переводя дух. – Простите… не постучалась! Я заметила, что ставни и окно у вас не закрыты…
Не дожидаясь ответа, Элизабет-Джейн быстро подошла к окну и прикрыла одну створку ставней, Люсетта подбежала к ней.
– Оставьте… тсс! – властно проговорила она глухим голосом и, схватив Элизабет-Джейн за руку, подняла палец.
Они говорили так тихо, что не упустили ни одного слова из разговора служанок.
– Шея у нее открыта, – продолжала вторая, – волосы причесаны с напуском на виски и уши, а на затылке гребень… платье шелковое, коричневато-красное, и туфли в тон, а чулки белые.
Элизабет-Джейн опять попыталась закрыть окно, но Люсетта силой удержала ее руку.
– Это я! – прошептала она, бледная как смерть. – Процессия… скандал… чучела изображают меня и его!
По лицу Элизабет-Джейн было ясно, что она уже все знает.
– Не надо смотреть, закроем ставни! – уговаривала Элизабет-Джейн подругу, заметив, что по мере приближения шума и хохота лицо Люсетты, и так уже застывшее и обезумевшее, становится все более неподвижным и безумным. – Не надо смотреть!
– Все равно! – пронзительно крикнула Люсетта. – Он-то ведь увидит это, правда? Дональд увидит! Он сейчас вернется домой… и это разобьет ему сердце… он разлюбит меня… и, ох, это меня убьет… убьет!
Элизабет-Джейн теряла голову.
– Ах, неужели нельзя это прекратить! – крикнула она. – Неужели никто не остановит… никто?!
Она выпустила руки Люсетты и побежала к двери. А Люсетта, отчаянно повторяя: «Хочу видеть!» – бросилась к застекленной двери на балкон, распахнула ее и вышла наружу. Элизабет кинулась за ней и обняла ее за талию, стараясь увести в комнату. Люсетта впилась глазами в шествие бесноватых, которое теперь быстро приближалось. Оба чучела были так ярко освещены зловещим светом многочисленных фонарей, что нельзя было не узнать в них жертв шумной потехи.
– Уйдем, уйдем, – умоляла Элизабет-Джейн, – и дайте мне закрыть окно!
– Это я… это я… вылитая… даже зонтик мой… зеленый зонтик! – выкрикнула Люсетта и, хохоча, как безумная, шагнула в комнату. Секунду она стояла недвижно, потом тяжело рухнула на пол.
Чуть ли не в это же мгновение дикая музыка шутовской процессии оборвалась. Раскаты издевательского хохота постепенно замерли, и топот заглох, как шум внезапно утихшего ветра. Элизабет лишь смутно сознавала все это; позвонив в колокольчик, она склонилась над Люсеттой, которая билась на ковре в припадке эпилепсии. Элизабет позвонила еще и еще раз, но тщетно, – очевидно, все слуги выбежали из дому, чтобы лучше видеть дьявольский шабаш на улице.
Наконец вернулся слуга Фарфрэ, который все это время стоял, разинув рот, на крыльце, а за ним пришла кухарка. Ставни, наскоро прикрытые Элизабет, теперь закрыли наглухо, свет зажгли, Люсетту унесли в ее комнату, а слугу послали за доктором. Элизабет принялась раздевать Люсетту, и та пришла в себя, но, вспомнив все, опять потеряла сознание.
Доктор явился раньше, чем можно было ожидать, потому что он, как и прочие, стоял у своего подъезда, недоумевая, что значит этот гомон. Осмотрев бедняжку, он сказал в ответ на немую мольбу Элизабет:
– Случай серьезный.
– Она в обмороке, – промолвила Элизабет.
– Да. Но в ее положении обморок опасен. Немедленно пошлите за мистером Фарфрэ. Где он?
– Он уехал за город, сэр, – ответила горничная, – куда-то в деревню по Бедмутской дороге. Он должен скоро вернуться.
– Все равно, за ним надо послать. Он, может быть, не спешит домой.
Доктор снова подошел к постели больной. За Фарфрэ послали слугу, и вскоре со двора донесся затихающий топот лошадиных копыт.
Тем временем мистер Бенджамин Гроуэр, видный горожанин, о котором мы уже говорили, сидя у себя дома на Главной улице, услышал звон и стук ножей-дровоколов, каминных щипцов, тамбуринов, скрипок, серпентов, бараньих рогов и других старинных музыкальных инструментов и, надев шляпу, вышел узнать, чем все это вызвано. Он подошел к углу улицы, невдалеке от дома Фарфрэ, и вскоре догадался, в чем дело: родившись в Кэстербридже, он не раз был свидетелем грубых проделок такого рода. Прежде всего он отправился на поиски квартальных; в городе их было всего два, и это были дряхлые старички, которых он наконец нашел спрятавшимися где-то в переулке и, казалось, еще больше подряхлевшими от небеспричинного страха, как бы с ними не обошлись круто, если их заметят.
– Ну что мы, два старых гриба, можем сделать против этой оравы? Куда уж нам! – оправдывался Стабберд в ответ на строгий выговор мистера Гроуэра. – Это все равно что подстрекать их к расправе над нами, что приведет виновников к смерти, а мы никак не согласны послужить причиной смерти своего ближнего, ни в коем случае не согласны!
– Так позовите себе кого-нибудь на помощь! Идемте, я сам пойду с вами. Посмотрим, как подействуют несколько слов лица, облеченного властью. Ну, живо! Дубинки при вас?
– От нас все равно толку мало, сэр, и нам не хотелось, чтобы народ увидел в нас стражей закона, вот мы и сунули свои полицейские дубипкн в водосточную трубу.
– Достаньте их поскорей, и пойдемте, бога ради!.. А вот и мистер Блоубоди – нам повезло.
Из трех городских судей Блоубоди был третьим.
– Это что за беспорядки? – проговорил Блоубоди. – Имена их знаете, а?
– Нет, они не знают. А теперь, – приказал Гроуэр одному из квартальных. – ты иди с мистером Блоубоди вокруг, по Старой аллее, потом обратно по улице, а я пойду со Стаббердом прямо вперед. Таким образом мы возьмем их в клещи. Только запомните их имена, не нападайте на них и не пытайтесь им помешать.
Так они разошлись в разные стороны. Но когда Стабберд и мистер Гроуэр вышли на Зерновую улицу, они с удивлением обнаружили, что процессии и след простыл. Миновав дом Фарфрэ, они дошли до конца улицы. Мигало пламя фонарей, шелестели деревья в аллее, два-три бездельника слонялись по улице, засунув руки в карманы. Все было, как всегда.
