Джон Пристли - При блеске дня
Я сидел в кресле, глядя невидящими глазами на огонь в камине.
— Но ведь вы его не забыли, — сказала миссис Чайлдс.
Она тоже стояла возле камина и пристально смотрела на меня. Почему-то мне захотелось, чтобы она отвернулась.
— И мир этот никуда не делся. Даже мостик цел. Я видела его прошлым летом. Лучше в прошлое не возвращаться — это скользкая дорожка. Десять лет назад, потеряв мужа, я тоже увлеклась такими путешествиями. Мы были очень счастливы вместе, но наше счастье длилось недолго. Помню, как я твердила про себя: «Все пропало, пропало, ничего не вернуть!» А потом я одумалась и заставила себя вернуться к жизни, ведь смерть близких и перемены — тоже ее неотъемлемая часть. Замкнуться, замереть, сжаться в комок, не позволять жизни течь сквозь тебя — хуже этого ничего быть не может. Вы меня понимаете, Грегори? — Она осеклась и добавила уже совсем другим тоном: — Ваше имя недаром выскочило так запросто… мы с вами были знакомы. Но вы, конечно, меня не помните.
— Неправда. Память у меня превосходная. Ваши глаза и улыбка сразу показались мне знакомыми. Теперь я понял. Вы — Лаура Блэкшоу, не так ли?
— Мне было только десять! — воскликнула она. — И мы больше не виделись после того страшного пикника на утесе. Удивительно, что вы меня помните!
Она потянулась ко мне, я взял ее за руки и долго сжимал улыбаясь. Она тоже отвечала мне улыбкой и теперь выглядела совсем иначе, легче и живее, чем та деловая и строгая женщина, что впустила меня в квартиру.
— Наверняка я чудовищно вам надоедала в Силвердейле! А вы были очень добры и вели себя как настоящий джентльмен. Потом я напросилась с вами на пикник. Помню тот ужасный летний день, адское пекло… Но как же мне понравилось ехать в поезде с вами и Джоком Барнистоном! Остальное… остальное преследовало меня долгие годы.
Она села и уставилась на огонь.
— Простите. Для ребенка это страшное потрясение — стать свидетелем такой беды…
— Вы были очень добры! — воскликнула она с улыбкой. — Просто чудо для юноши вашего возраста… сколько вам было? Восемнадцать? Я потом еще много лет вас обожала.
— Я очень боялся, что вы не перенесете удара. В последнее время я много думаю о той поре.
Я рассказал Лауре про встречу с Джоан в 1919-м, когда та закатила истерику и призналась мне, что Ева совершила самоубийство.
— Удивительно, вчера я виделся с Бриджит — помните ее? От моего рассказа она сразу подскочила и заявила, что Джоан могла ляпнуть что угодно, лишь бы привлечь мое внимание.
— А что с ней стало… с Джоан? — настороженным тоном спросила Лаура.
— Умерла несколько лет назад. Как я понял, сошла с ума. Уже в 1919-м она была слегка не в себе.
— А Бриджит теперь какая?
Я рассказал про Бриджит и добавил:
— Мы стали совсем чужие… и не очень-то понравились друг другу. Глупая была затея. Хорошо, что не моя и не ее. Нашу встречу устроил другой человек.
Лаура кивнула и, к моему облегчению, не стала расспрашивать об этом человеке. Только заметила:
— А мне кажется, что затея была не так уж глупа.
Думаю, мы смотрели друг на друга примерно одинаково: с улыбкой, с любопытством. Она хотела что-то сказать, но промолчала. Я вопросительно приподнял брови. Она улыбнулась и покачала головой. В камине тихо шипело пламя. За стеной гремело радио. Чувство тягостного ожидания, словно все происходит в замедленной съемке, охватило нас обоих.
— Что ж, Лаура, — произнес я, разрушая чары, — объясните, почему вы заговорили про Элингтонов. На то должна быть особая причина, верно?
— Мне сейчас за сорок, — сказала она, — а тогда было всего десять. Не верится, что это по-прежнему может иметь какое-то значение. Дело, должно быть, в том, что я очень долго не будила воспоминания о том дне, закупорила их в бутылку и спрятала подальше.
— Вы имеете в виду пикник на утесе?
— Да. Я никогда и никому об этом не рассказывала. Но раз уж вы вспомнили ту пору и к тому же были так добры ко мне, пытались утешить, теперь я вам все расскажу.
А потом я увидел нечто необычайное: мне показалось, что я снова сижу в том поезде и растерянно смотрю на безмолвное перепуганное дитя. Выпущенный на свободу и давно погребенный в подсознании ужас словно бы стер на время все минувшие годы, и на лице Лауры появилась печать детского страха. Сердце защемило от боли за эту девочку.
— Видите ли, после того несчастья никто не задавал мне вопросов. А я была слишком потрясена, чтобы признаться самой. Помните, я тогда ушла от вас с Бриджит? Я почувствовала, что мешаю, и пошла дальше по ручью. Вскоре я заметила наверху, на том самом уступе, Еву и Джоан. Я слышала их голоса, но слов было не разобрать. Они начали ссориться. Ева влепила Джоан пощечину, та набросилась на сестру и… О, столько лет я убеждала себя, что ничего не видела, что мне показалось… Но нет. Джоан столкнула Еву с уступа.
— Так вот как все было!..
— Да.
Слезы покатились по ее щекам, и она с досадой вытерла их рукой. Маленькая Лаура, которая не пролила ни единой слезы за всю дорогу — и расплакалась лишь возле самого дома, когда вспомнила про забытый на утесе рюкзак, — на миг вернулась, чтобы наконец выпустить на волю затаенный ужас.
— Простите. Веду себя как дура. Ничего не могу поделать.
— Ах да к черту Элингтонов! — воскликнул я, вставая и не зная, как ее утешить. — Джоан всегда была немного с приветом. Теперь вы все мне рассказали и можете спокойно забыть. Покончим с этим, Лаура, и пойдем дальше!
Она на мгновение опустила глаза, а потом встала и улыбнулась. Я сделал шаг назад, и мы посмотрели друг на друга.
— Я ведь только что говорила вам то же самое, — пробормотала она.
— Так уж оно устроено. Люди иногда должны говорить друг другу разумные вещи. Сперва вы, потом я. — Я замолчал, надеясь на ответ, но Лаура ничего не сказала и лишь с надеждой смотрела на меня.
Я широко улыбнулся:
— Даже мой давний коллега, Малькольм Никси — а ныне лорд Харндин, — не зря коптит небо.
Она рассмеялась, и я сразу понял, что мы с ней примерно одного мнения о его светлости.
— Что вы хотите этим сказать?
— Когда-нибудь объясню. Недавно я обнаружил себя припертым к высокой черной стене. Ладно, допустим, я сам годами ее строил, потихоньку замуровывал себя, но лишь после случайной встречи с Малькольмом Никси в Корнуолле я принялся носиться туда-сюда в темноте и нашел эту стену. А сегодня вечером я осознал, что в этой стене нет ни единого глазка или щербинки, и тут же появился Харндин, рассказал мне про вас и дал мне карточку с вашим телефоном.
Я посмотрел на огонь, гадая, не слишком ли я заговорился. Но Лаура что-то прошептала, и я принял это за просьбу не останавливаться.
— Ваша карточка и стала первой трещиной в стене, — продолжал я распаляясь. — Последние два часа эта трещина растет, сквозь нее проникает все больше света, и теперь я точно знаю, что за стеной есть целый мир. Пусть не такой уютный и безопасный, каким я его запомнил, — ему здорово досталось в войну, он оголодал и обозлился, — но, если я смогу жить и работать в этом мире, однажды, быть может, он начнет приносить мне столько же радости.
Лаура нахмурилась. Я понял, что мои слова пришлись ей не по душе.
— Я говорю серьезно. Вы уж простите мне высокопарные речи, я так привык писать дешевые киношные…
— Так перестаньте! — вспыхнула она. — Чего я терпеть не могу, так это людей, которые сознательно и добровольно выполняют хорошо оплачиваемую и престижную работу, а потом в личных беседах язвительно отзываются о ней, показывая свое благородство и превосходство. Социалисты, пишущие колонки для тори… Вожди пролетариата, вспоминающие о своем происхождении только после вечернего стаканчика виски… Сентиментальные тетки, ведущие бухгалтерию для аферистов. Писатели…
— Хорошо, я вас понял, Лаура, — решительно перебил ее я. — Ваши чувства мне понятны, но не все так просто. Тут больше привычки, чем сознательного желания.
— Возможно, — ответила она. — Вы мне объясните и это, хорошо? Только не сегодня, — быстро добавила она.
— Верно. Я пошел. Вы устали. Но как же мне было приятно увидеть эту чудесную акварель старика Мервина… Кстати, где вы ее взяли?
— Мне подарила ее миссис Мервин. Я часто проводила у них летние каникулы, когда училась в университете. А что такое?
— Когда мы шли с ним по полю в то воскресное утро, он дал мне совет. Если я почувствую, что внутри что-то бьется и донимает меня целыми днями и ночами, надо все бросить и попытаться это выпустить. А если не выпущу, мне будет очень плохо. После войны я решил, что опыта и мудрости мне и самому хватает, не хватало еще слушать советы стариков с йоркширским выговором. Я думал, что уже все знаю об этой жизни.
Лаура кивнула:
— Простите, что не сдержалась, Грегори. Просто ваша метафора со стеной, трещиной и льющимся светом немного меня смутила. Я привыкла мыслить просто и буквально. — Она помолчала. — Вы будете с нами работать?
