Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
Сен-Клер в задумчивости стоял у постели, когда в комнату неслышно вошла Роза с корзинкой белых цветов. Заметив Сен-Клера, она почтительно отступила на шаг, но, убедившись, что он не обращает на нее внимания, приблизилась к кровати. Сен-Клер, словно во сне, видел, как она вложила в руки Евы букетик роз и красиво расположила остальные цветы на смертном ложе.
Дверь открылась, и на пороге показалась Топси. Глаза ее опухли от слез. Она что-то прятала под передником. Роза сделала угрожающий жест, но Топси, не глядя на нее, ступила в комнату.
— Уходи отсюда, — повелительно зашептала Роза. — Уходи! Тебе здесь нечего делать!
— О, пустите меня! — взмолилась Топси. — Я принесла такой красивый цветок!
— Уходи! — еще резче сказала Роза.
— Нет, пусть она остается! — воскликнул Сен-Клер. — Пусть подойдет сюда…
Топси подошла к кровати и положила к ногам Евы свое приношение. Затем, неожиданно испустив какой-то дикий вопль и упав навзничь около ложа Евы, она разразилась рыданиями.
На шум вбежала мисс Офелия. Она попыталась приподнять девочку и заставить ее замолчать — все было напрасно.
— О мисс Ева, мисс Ева! — вскрикивала Топси. — Я тоже хотела бы умереть…
Такое глубокое страдание, такая боль звучали в этом крике, что Сен-Клер впервые после смерти Евы почувствовал, как слезы подступили к его глазам.
— Встань, ну, встань, детка, — мягко говорила Офелия.
— Я ведь никогда больше не увижу ее! — рыдая, твердила Топси. — Не увижу ее!
На мгновение в комнате все утихло.
— Она сказала, что любит меня, — снова заговорила Топси сквозь слезы. — Да, она меня любила… Да, да! А теперь у меня никого, никого не осталось! Никого!..
— Пожалуй, она права, — сказал Сен-Клер. — Но постарайтесь как-нибудь успокоить это несчастное маленькое создание, — добавил он, повернувшись к мисс Офелии.
Мисс Офелия ласково, но твердо подняла Топси с пола и выпроводила из комнаты. При этом она и сама не в силах была удержаться от слез.
— Топси, бедная девочка, — говорила она ласково. — Не горюй… Я ведь тоже люблю тебя, хотя я и не такая добрая, как наша дорогая маленькая Ева… Я помогу тебе стать хорошей, славной девушкой…
Голос мисс Офелии выражал больше, чем слова. А еще выразительнее были честные и искренние слезы, катившиеся по ее лицу.
— О моя маленькая Ева, — шептал Сен-Клер, — как много добра сделала ты за свою короткую жизнь! А я… какой пустой и бесплодной была моя жизнь…
После похорон Евы семья Сен-Клеров переехала в город. Истерзанная душа Огюстэна требовала перемены обстановки, способной изменить и ход его мыслей. Он покинул поэтому и дом, и сад, и маленькую могилку и, вернувшись в Новый Орлеан, с головой окунулся в жизнь большого города. Он пытался заполнить пустоту в своей душе. Люди, встречавшие его на улице или в кафе, о постигшей его утрате узнавали только по креповой повязке на его шляпе. Он казался спокойным, улыбался, разговаривал, просматривал газеты, спорил о политике, проявлял интерес к коммерческим делам. Кто мог подозревать, что за этой беззаботной внешностью скрывается сердце, как могила полное печали и мрака…
— Сен-Клер очень странный человек, — жалобно говорила Мари, обращаясь к мисс Офелии. — Право же, мне всегда казалось, что уж если ему что-нибудь и дорого на свете, так это наша маленькая Ева! Но я вижу, что и ее он с легкостью забыл… Я не могу добиться, чтобы он поговорил со мной о ней.
— Где вода спокойна, там и глубока, говорят у нас, — медленно произнесла Офелия.
— Эта пословица в данном случае неприменима, — возразила Мари обиженно. — Когда у человека есть сердце — это бывает видно, этого не скроешь… Как тяжко обладать чувствительным сердцем! Лучше бы уж я была такой, как Сен-Клер… моя чувствительность убивает меня!
— Взгляните на мистера Сен-Клера, мэ-эм, — сказала как-то Мэмми. — Он так исхудал, что превратился в тень. Он ничего не ест. Я знаю, что он не забывает мисс Еву. Ах, никто, никто не забудет ее, дорогую нашу крошку! — И Мэмми заплакала.
Глава XXVIII
Сомкнулись волны…
Неделя за неделей проходили в доме Сен-Клера. Волны жизни, сомкнувшись на том месте, где скрылась маленькая ладья, продолжали свое обычное течение. О, эти мелочи повседневной жизни: холодные, жесткие, властные, неумолимые, — как безжалостно топчут они драгоценнейшие чувства нашего сердца! Приходится есть, пить, приходится спать, приходится даже просыпаться! Нужно покупать, продавать, спрашивать, отвечать на вопросы.
Надежды Сен-Клера, все его интересы до сих пор незаметно для него самого вертелись вокруг дочки. Ради Евы он украшал свой дом, заботился о своем поместье, о денежных делах. Время свое он распределял так, как было лучше для девочки. Все мысли его были полны Евой, все делалось только для нее. Евы не стало, и сразу теряли смысл и действия его и намерения.
Но какая-то невидимая, неуловимая связь продолжала существовать между ним и любимым ребенком. Часто в минуты отчаяния ему казалось, что он слышит детский голос, зовущий его к добру и правде. Он словно видел маленькую ручку, указывающую ему путь в жизни.
Сен-Клер стал другим человеком. У него появились иные взгляды на взаимоотношения с рабами. Он стал ощущать недовольство своим прошлым и настоящим.
Сразу же по возвращении в Новый Орлеан он предпринял кое-какие шаги к освобождению Тома, привязанность к которому росла в его сердце с каждым днем. Ничто в этом мире не напоминало ему так ярко дорогого образа его девочки, как ее старый чернокожий друг. Ему хотелось, чтобы Том постоянно находился около него, и Том всюду сопровождал своего хозяина.
— Итак, друг, — сказал ему однажды Сен-Клер, — я собираюсь сделать тебя свободным человеком. Складывай свои пожитки и готовься к возвращению в Кентукки.
Радость, как молния, сверкнула в глазах Тома.
Сен-Клера почти обидело, что Том с такой легкостью готов был расстаться с ним.
— Мне кажется, Том, — произнес он сухо, — что тебе здесь было не так уж плохо… Не понимаю, почему тебя так обрадовала возможность уехать.
— О нет, мастер, — воскликнул Том, — дело вовсе не в этом! Меня радует, что я буду свободным человеком.
— Скажи по совести, Том, не кажется ли тебе, что сейчас ты живешь лучше, чем если бы был свободен?
— Конечно, нет, мастер, — ответил с неожиданной твердостью Том. — Конечно, нет!
— На свой заработок ты никогда бы не мог так питаться и быть одетым так, как ты одет и как питаешься у меня, — сказал Сен-Клер.
— Я это отлично знаю, — согласился Том, — мастер был очень добр ко мне, слишком добр… Но я предпочел бы иметь самый бедный дом, самую плохую одежду, лишь бы знать, что это мое, а не хозяйское. Разве это не естественно, мастер?
— Думаю, что ты прав, Том. И ты скоро уедешь… это будет приблизительно через месяц. Хотя… может быть, тебе и не следовало бы этого делать, кто знает…
— Я не уеду, — сказал Том, — пока я могу быть полезен мастеру, пока мастера грызет тоска…
— Пока меня грызет тоска… — задумчиво, глядя в окно, повторил Сен-Клер. — Ты в самом деле думаешь остаться со мной так долго? Ах, добрый мой Том, — продолжал он, положив руку на его плечо, — славный ты человек… Нет, я не стану так долго задерживать тебя. Поезжай к своей жене и детям…
Разговор был прерван приездом гостей.
Мари Сен-Клер переживала смерть Евы настолько глубоко, насколько вообще была способна что бы то ни было переживать. А так как ей свойственно было делать несчастными всех окружающих, когда несчастье поражало ее, то рабы ее сейчас имели достаточное основание горевать и оплакивать свою маленькую хозяйку, мягкое обхождение и великодушное заступничество которой не раз ограждали их от деспотизма ее матери.
Мисс Офелия тоже по-своему болезненно ощущала потерю Евы. Но в ее честном и добром сердце горе приносило другие плоды: она стала покладистее и мягче. Так же ревностно относилась она к своим обязанностям, к любому делу, за которое бралась, но стала как-то спокойнее, сдержаннее. Офелия уделяла теперь большое внимание воспитанию Топси. Она уже не вздрагивала от отвращения при прикосновении к девочке, и ей не нужно было скрывать неприязнь, которую она уже не испытывала.
Топси также изменилась к лучшему.
— Мне кажется, вам в самом деле удастся сделать из Топси человека, — сказал однажды Сен-Клер. — Не покидайте ее, Офелия…
— Девочка делает успехи, — согласилась мисс Офелия. — Но, Огюстэн, — добавила она, касаясь руки Сен-Клера, — я хочу спросить вас об одной вещи… Кому принадлежит Топси — вам или мне?
— Что за вопрос! Я подарил ее вам.
— Но не законным путем. Я хотела бы, чтобы она была моей легально.
— О-о, кузина! А что скажет на это объединение аболиционистов? Вы в роли рабовладельца! Боюсь, что в покаяние за такой грех будет учрежден однодневный пост.
