Густав Майринк - Ангел западного окна
Бледная, не произнося ни слова, стоит Яна с ребенком на руках.
Осторожно интересуюсь её впечатлениями… Подняв на меня отсутствующий взгляд, она устало роняет:
— Не знаю, ничего не знаю… Единственное, что могу сказать: это был… кошмар…
Удивленный, перевожу я взгляд на Келли:
— Что с Яной?
Едва заметная заминка и торопливый ответ:
— Ангел явился в нестерпимо жгучем огненном столпе.
«Господь Бог в неопалимой купине!..» — разумеется, думаю я и молча, в приливе нежности, ласково обнимаю мою бесстрашную жену.
Смутные образы проплывают перед моими глазами подобно туманным, полузабытым воспоминаниям. Много шума, суеты, кутежи, поздравления, братание со знатными вельможами, со звенящей шпорами знатью, с разодетыми в шелка и бархат дипломатами и учёными мужами. Хмельные процессии по узким улочкам Праги… Келли всегда во главе; подобно безумному сеятелю, он пригоршнями черпает из открытой сумы деньги и разбрасывает в ликующую толпу. Мы — чудо, скандал, сенсация Праги. Рой самых сумасбродных слухов, облетая город, доходит даже до наших собственных ушей. Нас считают сказочно богатыми англичанами, которые развлекаются тем, что мистифицируют двор и бюргерство Праги, выдавая себя за адептов алхимии… И эта байка ещё самая безобидная.
По ночам, после обильного застолья, — долгие, утомительные выяснения отношений с Келли. Тяжёлый от вина и излишеств богемской кухни, Келли, шатаясь, бредёт в постель. Уже не в силах переносить это ежедневное бессмысленное мотовство, я хватаю его за воротник, трясу что есть мочи и кричу:
— Свинья! Пролёт! Ты, вылезший из лондонской сточной канавы трущобный адвокатишка! Опомнись! Приди в себя! Сколько это будет ещё продолжаться? Серая пудра на исходе! От алой осталась только половина!
— П… пжалста, 3… 3… Зелёный Ангел пришлет мне новую по… порцию, — утробно отрыгивает патрон.
Самодовольное бахвальство, похоть, тупая ослиная блажь сорить деньгами, глупое и грубое плебейское чванство — вот она, потревоженная золотом Ангела стая ночных птиц, которая, трепеща крылами, устремилась на свет Божий из тёмных смрадных уголков души человека с отрезанными ушами. Во времена безденежья весёлый нищий бродяга, всеми правдами и неправдами умеющий раздобыть себе кусок хлеба и не вешать нос в самых тяжёлых переделках, теперь, в богатстве и довольстве, не зная удержу в хвастливом угарном кураже мотовства, он дошел до прямо-таки скотского состояния.
Но, как видно, в планы Всевышнего не входило, чтобы золото валялось на земле, как навоз. Хотя мир сей всего лишь большой свинарник.
Хочу я или нет, но меня неудержимо влечёт в тесные переулки еврейского города, к Мольдау, поближе к рабби, который, заходясь сумасшедшим хохотом, насмеялся над моей верой в Ангела — смехом изгнал меня из своей каморки.
Я стою перед одним из древних, высоких, как башня, домов сумрачного гетто, не зная, какой путь избрать, и тут из-под тёмных сводов проходного двора доносится шепот:
— Сюда! Здесь путь к намеченной вами цели!
И я иду на голос невидимого советчика.
В мрачном сводчатом проходе меня окружают чёрные маски… Сбоку, исподтишка вывернулся корявый коридорчик… Шёпот… Обитая железом дверь, потом какой-то ход, конец которого тонет во мраке; гнилые доски скрипят под нашими шагами… Все время под уклон… Свет проникает сквозь редкие, расположенные высоко над головой щели. Только этой ловушки мне ещё не хватало! Останавливаюсь: чего от меня хотят? Люди, которые теснятся вокруг, вооружены. Один, по всей видимости предводитель, снимает маску — честное солдатское лицо — и говорит:
— Приказ императора.
У меня слабеют колени.
— Арестован? Но почему? Не забывайте, я подданный королевы Англии, у меня есть рекомендательные письма!
Офицер качает головой:
— Это не арест, сэр! Просто у императора есть основания считать, что ваш визит лучше сохранить в тайне. Следуйте за нами!
Осклизлая, илистая земля под ногами — доски давно кончились — всё круче уходит в глубину. Меркнут последние проблески дневного света. Сырые, распространяющие запах плесени стены… И вдруг — стоп! Тихий шепот моих проводников. Настраиваюсь на самое худшее… Мне уже понятно, где мы находимся: это тот самый тайный подземный ход, проложенный ниже русла Мольдау, который, если верить молве, связывает Старый город с Градчанами. Рабочие, выкопавшие его по приказу Габсбурга, по окончании работы были все до единого утоплены и унесли с собой на дно Мольдау тайну входа и выхода…
Вспыхнул один факел, другой, третий… Вот их уже не меньше дюжины… В трепещущем пламени становится видна уходящая вдаль штольня, похожая на те, какие прокладывают для добычи горных руд. Через правильные интервалы из темноты выплывают массивные балки, подпирающие вырубленные в скальной породе своды. Время от времени доносятся глухие раскаты. Но это как будто выше… Долго, очень долго идём мы так, задыхаясь от невыносимой вони гниения. Бесчисленные крысы шмыгают у нас из-под ног. Мириады мерзких насекомых, напуганные светом, прячутся в трещины и оползни стен, летучие мыши проносятся у нас над головами, обжигая перепончатые крылья о пламя коптящих факелов.
Наконец подземная галерея заметно пошла вверх. Вдали мелькнуло что-то голубое. Факелы потухли, и в наступившей темноте я смутно различаю, как мой грозный эскорт закрепляет их в железные кольца, врезанные в стены. И снова скрипящее дерево под ногами. Все круче в гору, перемежаясь ступенями, уходит шахта. Одному Богу известно, где мы вынырнем на поверхность. Но вот и дневной свет… Остановка! Мы на дне колодца. Двое провожатых с трудом поднимают металлический люк. По одному мы протискиваемся в него и, согнувшись, вылезаем из… очага в какую-то убогую кухоньку… Крошечное, словно для карликов, помещение, низенькая дверь, через которую мы проникаем в такую же карликовую прихожую, и сразу за ней — другая тесная комнатушка; в неё я вхожу уже один: эскорт бесшумно исчезает за моей спиной…
В огромном высоком кресле, занимающем чуть не половину комнаты, сидит… император Рудольф, как всегда в чёрном.
Рядом с ним заросшее левкоями окно, сквозь которое проникает тёплый золотой отсвет мягкого послеполуденного солнца. Ничего не скажешь, уютное гнёздышко. С первого же мгновения возникает ощущение покоя, умиротворения, расслабленности… После сумрачной жуткой штольни под руслом Мольдау, где каждый шаг может оказаться последним, я, оглядевшись в этой приветливой светелке, в которой только щегла в клетке не хватает, едва сдерживаю нервный смех.
Император молча кивает и небрежным движением худой руки обрывает поток моих почтительных приветствий. Указывает на стоящее рядом кресло. Я повинуюсь… Повисает тишина, нарушаемая лишь вкрадчивым шелестом листвы. Взгляд, мимолетно брошенный мною из окна, окончательно запутал меня: какое-то совершенно неизвестное мне место Праги. Где я? Крутые стены скал вздымаются над кронами вековых деревьев, едва достигающих высоты окна. Итак, мы в доме, расположенном на дне какой-то узкой расщелины или горного провала… «Олений ров!» — подсказывает внутренний голос.
Император медленно выпрямляется в кресле.
— Магистр Ди, говорят, ваша золотая нива дала столь обильный урожай, что теперь вы засеваете золотом пражские мостовые. Думаю, нам есть о чём потолковать, если только вы со своим компаньоном не отъявленные мошенники…
Я не проронил ни слова, давая понять, что оскорбления из уст, от которых не вправе потребовать удовлетворения, для меня пустой звук. Император понял и досадливо мотнул головой.
— Итак, вы преуспели в королевском искусстве. Отлично. Таких людей я давно ищу. Так о чем вы хоте ли просить меня?
Я по-прежнему хранил молчание, невозмутимо глядя на императора.
— Экий вы, право… Ладно, зачем вы явились ко мне в Прагу?
Ответ мой был таков:
— Вашему Величеству хорошо известно, что я — Джон Ди, баронет Глэдхилл, и у меня, в отличие от ярмарочных зазывал и суфлёров, нет тщеславных амбиций позолотить свое жалкое нищенское существование алхимическим золотом. От августейшего адепта я хотел услышать указания и мудрые советы. Что же касается философского камня, то он нам нужен для того, чтобы трансмутировать тленную плоть.
Рудольф склонил голову набок. Сейчас он и в самом деле походил на старого беркута, который, нахохлившись, с непередаваемой, внушающей почтение скорбной обреченностью меланхолично смотрит в недосягаемое небо сквозь прутья решетки… «Плененный орёл»— сравнение напрашивается само собой.
Наконец император бросает:
— Ересь, сэр! Единственная святыня, коей надлежит пресуществлять нас, христиан, находится в руках наместника Сына Божьего на земле, и имя ей: Святые Дары.
Слова эти прозвучали как-то двусмысленно: угрожающе и в то же время как скрытая насмешка.
