Теодор Фонтане - Эффи Брист
– Какое чудесное лето! Год назад я бы не поверила, что еще могу быть так счастлива, мама! – говорила Эффи почти каждое утро, прогуливаясь с матерью по берегу пруда или срывая раннее яблоко в саду и храбро кусая его, – зубы у нее были прекрасные. А госпожа фон Брист гладила ее по руке и говорила:
– Поправляйся скорее, Эффи, а счастье еще придет, – конечно, не старое, а какое-нибудь новое. Слава богу, счастливым можно быть по-разному. Уж что-нибудь мы для тебя придумаем!
– Вы так добры ко мне. А я испортила вам жизнь и прежде времени состарила.
– Ах, моя дорогая Эффи, не будем говорить об этом. Когда это случилось, я тоже так думала. А теперь я вижу, что наша тихая жизнь куда лучше суеты прежних дней. Вот поправишься совсем, поедем путешествовать. Ведь когда Визике предложил поехать в Ментону, ты была очень больна, раздражительна, и ты правильно говорила тогда о проводниках и официантах. Но теперь твои нервы окрепли, и тебя больше не будут раздражать такие вещи; ты только посмеешься над выходками и завитыми волосами кельнеров. Зато мы увидим синее море, белые паруса и скалы, поросшие красными кактусами. Я, правда, никогда не видела этого, но представляю себе это именно так. Мне тоже хочется увидеть все это своими глазами.
Так прошло лето. Ночи падающих звезд были уже позади. В пору этих ночей Эффи подолгу сидела у открытого окна, часто за полночь, смотрела и не могла насмотреться.
– Я никогда не была доброй христианкой. И я не знаю, откуда мы явились, может быть, правда с неба, а потом, когда все пройдет, снова вернемся туда, наверх, к звездам или даже выше еще. Не знаю и знать не хочу, но меня тянет туда.
Бедная Эффи, ты слишком много смотрела на чудеса небосвода, слишком долго раздумывала о них, и вот в результате прохладный ночной воздух и туман, поднимавшийся над прудом, снова уложили тебя в постель. Когда пришел Визике и осмотрел ее, он отвел Бриста в сторону и сказал:
– Теперь уже ничего не поделаешь. Будьте готовы ко всему: скоро все кончится.
Он оказался прав, и через несколько дней – было еще не поздно, вероятно, часов около девяти, – вниз спустилась Розвита и сказала госпоже фон Брист:
– Сударыня, госпоже-то моей очень плохо; она все шепчет что-то, словно молится. Я не знаю... Мне думается... она помирает.
– Она хочет поговорить со мной?
– Она этого не сказала, но, кажется, да. Вы же знаете, какая она – не хочет никого беспокоить, боится испугать вас. Но вы все-таки пойдите.
– Хорошо, Розвита, – сказала госпожа фон Брист, – я сейчас приду.
И, прежде чем часы стали бить, она поднялась по лестнице и вошла в комнату Эффи. Эффи лежала у раскрытого окна в шезлонге.
Госпожа фон Брист пододвинула к ней маленький черный стул со спинкой из черного дерева и позолоченными перекладинами, села и взяла ее руку.
– Ну, как ты себя чувствуешь, Эффи? Розвита говорит, у тебя жар.
– Ах, Розвита всего боится. Я вижу по ней: она думает, что я умираю. Я не знаю, может быть, это и так. Но она полагает, что всем это так же страшно, как ей.
– А ты разве не боишься умереть?
– Нисколько не боюсь, мама.
– А ты не обманываешь себя? Ведь жить хотят все, особенно молодые. А ты еще так молода, моя милая Эффи!
Эффи помолчала, потом снова сказала:
– Ты знаешь, я прежде мало читала; Инштеттен всегда удивлялся этому и был недоволен.
В первый раз за все это время она произнесла имя Инштеттена. Это произвело на маму сильное впечатление: она поняла, что это конец.
– Мне показалось, – промолвила госпожа фон Брист, – ты мне что-то хотела рассказать.
– Да, ты вот говоришь, что я еще так молода. Конечно, я еще молода. Но это не важно. Однажды вечером (мы еще были тогда очень счастливы) Инштеттен читал мне вслух – у него были очень хорошие книги. И вот он прочел тогда: «Какого-то человека вызвали из-за праздничного стола, а на другое утро он спросил: «Что же было потом?» Ему ответили: «Да ничего особенного; вы как будто ничего интересного не пропустили». И эти слова мне запомнились, мама. Нет ничего страшного в том, если и меня вызовут из-за стола немного пораньше.
Госпожа фон Брист молчала. Эффи приподнялась немного повыше и сказала:
– Да, мама, раз мы заговорили о прошлом и об Инштеттене, мне нужно тебе что-то сказать.
– Тебя это взволнует.
– Нет, нет, облегчить душу еще не значит разволноваться. Наоборот, это успокаивает. Мне хочется сказать, что я умираю, примирившись с богом, с людьми, примирившись и с ним.
– А разве в душе ты с ним враждовала? Ведь если говорить правду, прости мне, моя дорогая Эффи, но ведь это ты была причиной всех ваших страданий.
Эффи кивнула.
– Да, мама. И очень грустно, что это так. Но когда начался весь этот кошмар, а потом, наконец, эта история с Анни, – ты помнишь? – я изменила свое мнение и стала считать, что это он виноват, потому что он поступал всегда рассудочно и трезво, а в конце концов, и жестоко. И я проклинала его.
– А теперь тебя это угнетает?
– Да. И мне важно теперь, чтобы он узнал, что здесь, в дни болезни, которые были, кажется, лучшими днями в моей жизни, я поняла, что он был прав, прав во всем, даже в истории с бедным Крампасом. Что же ему оставалось делать? А потом и в том,, что воспитывал Анни в духе неприязни ко мне, этим он ранил меня больнее всего. В этом он тоже был прав, хотя это и было жестоко и до сих пор причиняет мне боль. Передай ему, что я умирала, сознавая его правоту. Это его утешит, подбодрит, может быть, примирит со мной. Потому что в нем много хорошего, и он благороден, насколько может быть благороден человек, у которого нет настоящей любви.
Госпожа фон Брист заметила, что Эффи утомилась и не то засыпала, не то делала вид, что хочет уснуть. Она тихо встала и вышла. Но едва она прикрыла дверь, как Эффи поднялась и села к окну, чтобы еще раз подышать свежим воздухом ночи. Сияли звезды, ни один листик не шевелился в саду. Но чем больше она прислушивалась, тем яснее различала, что в листьях платанов шелестит мелкий дождичек. Ее охватило чувство освобождения. «Покой, покой».
И прошел еще месяц. Уже кончался сентябрь. Погода стояла теплая, ясная, хотя в деревьях парка уже появились красные и желтые краски. Но в день равноденствия подул северный ветер. Три дня бушевала буря, а когда она прекратилась, все листья были сорваны. Изменилось кое-что и на круглой площадке: солнечных часов там больше не было, со вчерашнего дня на их месте лежала белая мраморная плита, на которой были начертаны всего лишь два слова «Эффи Брист» и крест под ними. Это было последней просьбой Эффи: «Хочу, чтобы на надгробии была моя девичья фамилия, другой я не сделала чести». Ей обещали это.
Да, вчера привезли мраморную плиту и положили сюда. А сегодня Брист и его жена сидели в беседке, печально глядя на могилу и на гелиотропы. Цветы пощадили, и они как бы обрамляли плиту. А рядом лежал Ролло, положив голову на лапы.
Вильке, гамаши которого стали снова свободнее, принес завтрак и почту, и старый Брист сказал ему:
– Вильке, вели заложить карету. Хотим с женой немного покататься.
Госпожа фон Брист, разливая кофе, бросила взгляд на круглую площадку и цветы на ней.
– Посмотри-ка, Брист, Ролло снова лежит у плиты. Ему тяжелее, чем нам. Он ничего не ест.
– Да, Луиза, таковы животные. Я это всегда говорил. Это не то, что мы. Вот и говори об инстинкте. Оказывается, инстинкт самое лучшее.
– Не говори так. Когда ты начинаешь философствовать... не обижайся, Брист, но у тебя это не получается. У тебя здравый ум, но в таких вещах ты ничего...
– Откровенно говоря, ничего.
– И вообще, если уж задавать вопросы, то какие-нибудь другие, Брист. Должна тебе сказать, что дня не проходит, с тех пор как бедная девочка лежит здесь, чтобы я не задумывалась и не задавала себе таких вопросов...
– Каких же?
– А не мы.ли виноваты во всем?
– Глупости, Луиза. Ну что ты?
– Не мы ли должны были воспитывать ее совсем по-другому? Именно мы. Ведь Нимейер, собственно говоря, нуль, он все подвергает сомнению. А потом ты... прости мне, пожалуйста, но твои вечные двусмысленные высказывания, и, наконец, – а в этом я обвиняю только себя, потому что я тоже, конечно, виновата во всем, – не была ли она тогда слишком еще молода?
Ролло, который при этих словах пробудился, медленно покачал головой, а Брист спокойно сказал:
– Ах, оставь, Луиза... Это уже совсем темный лес.
Notes
note 1
Георг Вильгельм - курфюрст Бранденбургский (годы правления 1619 - 1640); таким образом, Фонтане подчеркивает, что семья фон Бристов принадлежит к старому дворянскому роду.
note 2
Рейтер Ф. (1810 - 1874) - известный немецкий писатель, писавший на нижненемецком диалекте.
note 3
Мининг и Лининг - имена двух девушек из его романа «D rchl uchting»
note 4
Архангел Гавриил - согласно евангельской легенде, принес Марии весть, что она избрана родить богу сына. В словах Клитцинга заключен намек на то, что Гульда ждет того момента, когда станет чьей-нибудь «избранницей».
