Уильям Фолкнер - Дикие пальмы
– Послушайте, – сказал директор. – Когда будете там, откройте бутылку и проверьте ее содержимое. Выпейте глоток-другой. И не спешите, хорошенько прочувствуйте вкус. Если там дрянь, то не имеет смысла приносить ее с собой.
– О'кей, – сказал заместитель. На сей раз он вышел.
– Не могли бы вы закрыть дверь, – сказал эмиссар. Директор шевельнулся. То есть изменил свою позу на стуле.
– В конечном счете он прав, – сказал он. – Он три раза поставил на верную карту. И он в родстве со всеми в округе Питтман, исключая ниггеров.
– Может быть, мы тогда закруглим это поскорее. – Эмиссар открыл портфель и вытащил пачку бумаг. – Ну, вот вам, – сказал он.
– Вот вам что?
– Он бежал.
– Но он добровольно вернулся и сдался.
– Но он бежал.
– Ну хорошо, – сказал директор. – Он бежал. И что с того? – И теперь эмиссар сказал «послушайте». Он сказал:
– Постойте. Я на оплате per diem [17]. Это налогоплательщики, голоса. И если есть хоть малейший шанс, что кому-нибудь придет в голову провести расследование этого случая, то сюда на специальном поезде могут притащиться десять сенаторов и двадцать пять из палаты представителей. На per diem. И будет чертовски трудно не дать кому-нибудь из них вернуться в Джексон через Мемфис или Новый Орлеан… на per diem.
– Ну хорошо, – сказал директор. – Что же, он говорит, нужно делать?
– Вот что. Этот человек был оставлен здесь под ответственность одного конкретного должностного лица. Но доставило его обратно другое должностное лицо.
– Но он же сдал… – На этот раз директор замолчал по своему собственному разумению. Он посмотрел, уставился на эмиссара. – Ну хорошо. Продолжайте.
– Под особую ответственность назначенного для этого и наделенного полномочиями должностного лица, которое вернулось сюда и доложило, что тело заключенного более не находится в его распоряжении, иными словами, что он не знает, где находится заключенный. Все верно, не так ли? – Директор ничего не сказал. – Я все верно изложил, да? – спросил эмиссар своим приятным, настойчивым голосом.
– Но с ним это может не пройти. Я ж вам говорю, он в родстве с половиной…
– Об этом уже позаботились. Шеф нашел для него место в дорожной полиции.
– Черт, – сказал директор. – Он и на мотоцикле-то не умеет ездить. Я бы даже и грузовика ему не доверил.
– Ему не придется водить. Благодарный и изумленный штат может предоставить человеку, который верно угадал на трех всеобщих выборах в Миссисипи, машину и при необходимости кого-нибудь, кто будет водить ее. Ему даже не придется находиться в ней все время. Пусть хоть спит где-нибудь поблизости, чтобы, когда инспектор увидит машину, остановится и посигналит, он мог услышать и подойти.
– И все же мне это не нравится, – сказал директор.
– И мне тоже. Ваш заключенный мог бы избавить нас всех от этих хлопот, если бы утонул, ведь он и так всех заставил поверить в это. Но он не утонул. И шеф говорит, делайте, что сказано. Вы можете придумать что-нибудь получше?
Директор вздохнул.
– Нет, – сказал он.
– Отлично. – Эмиссар раскрыл бумаги, снял колпачок с ручки и начал писать. – За попытку побега из мест заключения десятилетняя прибавка к сроку, – сказал он. – Помощник директора Бук заслуживает перевода в дорожную полицию. Можете даже, если хотите, добавить «за безупречную службу». Теперь это не имеет значения. Решено?
– Решено, – сказал помощник.
– Тогда, может быть, вы пошлете за ним? Давайте покончим с этим.
И тогда директор послал за высоким заключенным, и тот вскоре прибыл, молчаливый и угрюмый, в новой полосатой одежде, с синими и худыми под загаром щеками, недавно подстриженный, волосы аккуратно расчесаны и слабо пахнут бриолином тюремного парикмахера (парикмахер получил пожизненное заключение за убийство жены, но так и остался парикмахером). Директор назвал его по имени.
– Тебе не повезло, верно? – Заключенный ничего не ответил. – Похоже, им придется прибавить еще десятку к твоему сроку.
– Хорошо, – сказал заключенный.
– Тебе не повезло. Мне жаль.
– Хорошо, – сказал заключенный. – Если таковы правила.
И ему дали еще десять лет, а директор дал ему сигару, и теперь он сидел, скрючившись в пространстве между нижней и верхней койками, держа в руке незажженную сигару, а толстый заключенный и четверо других слушали его. Или задавали ему вопросы, поскольку все уже было позади, кончено, и теперь он снова был в безопасности, а потому, может быть, и говорить об этом больше не стоило.
– Ну, хорошо, – сказал толстый. – Значит, ты снова оказался на Реке. И что потом?
– Ничего. Греб.
– Трудно, наверно, было грести назад?
– Вода все еще стояла высоко. Она все еще здорово неслась. Первую неделю или две я плыл еле-еле. Потом уже пошло лучше. – И тут, внезапно и спокойно, что-то – невыразимость, внутреннее и врожденное нерасположение к речи – исчезло, и он обнаружил, что слушает сам себя, спокойно рассказывает об этом, слова рождаются не быстро, но легко, и именно те, которые нужны ему: как он греб (попробовав, он обнаружил, что может развить большую скорость, если это можно было назвать скоростью, рядом с берегом, это случилось, когда его внезапно и резко унесло на самую середину, прежде чем он успел помешать этому, и он вдруг понял, что его несет назад в те места, откуда он недавно вырвался, и большую часть того утра он потратил на то, чтобы вернуться назад к берегу и войти в канал, из которого он вышел на рассвете), пока не наступила ночь, и тогда они причалили к берегу и поели немного из тех припасов, что он припрятал у себя в джемпере, прежде чем покинуть склад в Новом Орлеане, и женщина с ребенком спали как обычно в лодке, а когда наступило утро, они поплыли дальше, ночь снова провели на берегу, а на следующий день припасы кончились и он высадился на берег в маленьком городке, названия его он не заметил, и там подрядился на работу. На тростниковой ферме…
– Тростниковой? – сказал один из заключенных. – Зачем это кому-то понадобилось выращивать тростник? Тростник срезают. В тех местах, где я родился, с ним приходится бороться. Чтобы от него избавиться, его поджигают.
– Это было сорго, – сказал высокий заключенный.
– Сорго? – спросил другой. – Целая ферма для выращивания сорго? Сорго? Что они с ним делают? – Высокий не знал этого. Он не спрашивал, он просто поднялся по насыпи и увидел там стоящий грузовик, полный ниггеров, а белый сказал ему: «Эй, ты. С плугом умеешь работать?», и заключенный сказал «Да», и человек сказал: «Тогда давай, залезай», и заключенный сказал: «Только вместе со мной…»
– Да, – сказал толстый. – Вот об этом-то я и хотел спросить. Что…
Лицо высокого заключенного было мрачным, его голос – спокоен, разве что резковат:
– У них там были палатки, чтобы люди могли жить. Они стояли сзади.
Толстый подмигнул ему:
– Они думали, что она твоя жена?
– Не знаю. Наверно.
Толстый подмигнул ему:
– А она не была твоей женой? Ну, как бы женой, время от времени, а? – Высокий на это вообще не ответил. Мгновение спустя он поднял сигару и, казалось, принялся рассматривать, плотно ли прилегает оберточный лист› потому что еще мгновение спустя он осторожно лизнул сигару у самого конца. – Ну, ладно, – сказал толстый. – А что потом? – Он работал там четыре дня. Работа ему не понравилась. Может быть, вот почему: он не испытывал особого доверия к тому, что он называл сорго. А потому, когда ему сказали, что пришла суббота, и дали денег, а белый сказал ему о ком-то, кто на следующий день в моторке собирается в Батон Руж, он отправился на поиски этого человека и прихватил с собой шесть долларов, которые заработал, и купил на них еду, и привязал свою лодчонку к моторке, и отправился в Батон Руж. На это не ушло много времени, и после того как они оставили моторку в Батон Руж и он снова начал грести, заключенному показалось, что вода в Реке (Потоке) стала ниже, а течение не таким быстрым, сильным, а потому они шли с хорошей скоростью, причаливая по ночам к берегу в ивовые заросли, и женщина с ребенком, как и в прежние дни, спала в лодке. А потом припасы снова кончились. На сей раз он высадился на лесосплавной станции, лес там был сложен в штабеля и ждал своего часа, а бригада рабочих разгружала еще одну платформу. Они сказали ему о лесопилке и помогли затащить лодку на насыпь; они хотели оставить ее там, но он воспротивился, а потому они погрузили лодку, он с женщиной тоже залез на платформу, и они отправились на лесопилку. Им дали комнату в доме. Ему платили два доллара в день плюс стол. Работа была тяжелой. Она нравилась ему. Он оставался там восемь дней.
– Если тебе там так нравилось, что же ты ушел? – спросил толстый. Высокий снова принялся рассматривать сигару, держа ее так, чтобы на толстый шоколадного цвета конец падал свет.
– Я там попал в историю, – сказал он.
