Леопольд Захер-Мазох - Венера в мехах (сборник)
«Увижу ли я тебя? – снова заговорил я. «Нет». – «Никогда?» Голос молчал. «Я сделал замечательное открытие», – сказал я спустя несколько минут. «Какое?» – послышалось вдали, так далеко, что я испугался. «Где ты?» – спросил я, дрожа всем телом. «Возле тебя», – отвечал голос у самого уха и так тихо, так удивительно спокойно. Прекрасное привидение начало волновать меня и опутывать невидимою сетью. «Какое ты сделал открытие?» – спросило оно. «Очень странное. Телесное часто портит наше чистейшее настроение, возвышеннейшие ощущения и благороднейшие действия, и я часто проклинал его власть, а теперь, когда оно отброшено, я ищу его, так как я жажду видеть тебя. Разве это не странно? – Голос молчал. – Ведь и душа одарена зрением; я вижу тебя глазами души». – «Каким же видишь ты меня? – Твой стан нежен и строен, голова благородна, хотя склад ее и не вполне правильный; у тебя густые белокурые волосы, а лучи твоих больших голубых глаз проникают в самое сердце, невзирая на окружающий нас мрак».
Не получая ответа, я спросил: «Таков ли ты, каким я вижу тебя?» – «Не знаю, – как будто насмешливо ответил голос; мне даже послышался отрывистый, серебристый детский смех. – Уходи теперь», – сказал он мне. «Когда я снова могу поговорить с тобой?» – «Не знаю». – «Скажи, умоляю тебя…» – «Прощай!» – послышалось в отдалении, и приведение исчезло. Кто-то взял меня за руку. То был старый слуга, который опять довел меня до кареты; в этот раз она остановилась у моей квартиры.
Вот я и лежу у себя и живу мечтою; голос не дает мне покоя, он раздается в ушах моих, словно звук отдаленного колокола, и преследует меня, как картина, которую подчас забыть невозможно. Услышу ли я его когда-нибудь? Я мог бы умереть с тоски по этому голосу.
10 февраля
Дорогая мать!
Давно не получала ты писем от меня, но не сердись, я не могу писать; как будто кто-то похитил душу мою, и я живу одной мечтой; тело мое еще бродит, но глаза не видят, уши не слышат или слышат все один и тот же голос. Прежде он только ночью преследовал меня, а теперь и днем. Я не в состоянии писать далее, я нездоров.
11 февраля
Днем – я мертвый, только с полуночи начинаю жить, нет, ранее, как только заслышу стук кареты Анатоля. Я бываю у него каждую ночь.
12 февраля
Нынче голос спросил меня: «Что с тобой? Не болен ли ты?» – «Болен, – отвечал я, – болен от тоски по тебе, мне так хочется видеть тебя». Я не получил ответа, но мягкий синеватый луч света упал сверху и постепенно разлил по всему пространству приятный, волшебный полусвет. Я увидел себя посреди большого зала, а в десяти шагах от меня лежала темная фигура на диване, и свет прямо падал на обворожительные черты Анатоля. «Анатоль!» – вскрикнул я. «Оставайся на своем месте», – спокойно сказал голос. Я стал рассматривать своего нового друга с глубоким удивлением, так чудесно было его сложение, так духовно-привлекательно его лицо, и вдобавок черты его были знакомы мне. Вдруг я вспомнил княгиню. Да, это ее черты и все-таки не совсем она… Неужели это в самом деле ее брат? Иначе кто же? Анатоль носит высокие сапоги и просторную одежду русского покроя, волосы у него светлые, он прекрасен, но душа еще прекраснее.
13 февраля
Нынче, когда я пришел, зала была уже погружена в тот сказочный полумрак, который вчера подействовал на мою душу так, как действует на нее лунная ночь. Анатоль вошел в комнату уже после меня. Он невысокого роста, но стан его напоминает стан юного бога, и я невольно вспомнил Аполлона. В первый раз ощутил я его присутствие; он подошел ко мне, протянул мне руки и опустился на диван возле меня. Рука его очень мала и горяча, как огонь.
18 февраля
Извини меня, дорогая мать, но я не могу писать тебе, я только и думаю что об Анатоле: сердце мое переполнено им. Наши свидания в обширном зале с великолепными картинами и статуями, с таинственным освещением не походят ни на что земное. Пушистый ковер поглощает шум шагов, темная бархатная мебель, большой мраморный камин с маленькими бронзовыми фигурами и все остальное так гармонирует с моим настроением. Ровно в двенадцать часов является Анатоль, словно дух какой; мы говорим, держа за руку один другого, и какое-то кружение уносит нас в неведомый мир до первых лучей света.
Милый дух! В тебе нашел я все: мой возвышенный идеал принял образ живого существа. Я не ошибся, существует же духовная любовь, в которой две души, погружаясь одна в другую, сливаются в одну душу.
21 февраля
Я потрясен до глубины души, но какое счастье может сравниться с моим?
Нескромный луч света изобличил мне тайну, завесу с которой не решаюсь снять даже перед самим собою. Мы сидели у камина, как вдруг яркое пламя осветило лицо Анатоля; это продолжалось не более мгновения. Сперва я испугался, но Анатоль взглянул на меня своими большими светлыми глазами, и я успокоился. Я схватил его руку и прижал ее к своим устам и снова ужаснулся, но в этот раз меня испугала мысль разрушить свое счастье, и потому я быстро выпустил руку, которую так охотно осыпал бы поцелуями.
Я совсем преобразился; к чему это приведет меня? Неужели я начал с того, что привязался к мужчине, и кончу тем, что полюблю женщину?
26 февраля
Любезная мать!
Я не в силах описать тебе всю искренность наших обоюдных отношений и всю поэзию наших свиданий, которым полуночный час придает что-то сверхъестественное. Я сам иногда думаю, что я обратился в привидение.
А Анатоль? Часто приходит мне в голову, что сатана, смущавший св. Антония и других праведников в образе женщины, искушает меня в образе мужчины или что какая-нибудь отошедшая от мира женская душа из сострадания задумала навещать меня в полночь; так замечательно соединены в Анатоле все достоинства мужчины и все прелести женщины. Он не мужчина и не женщина, или и то и другое. Я боюсь, что такое великое счастье не будет продолжительно, но прожить и малое время в подобном блаженстве стоит целой жизни других людей.
Твой Платон.
P. S. Ты говоришь, что женщина не может любить иначе, как женщина, что каждая из них желает победы и что я доставил бы тебе величайшую радость, если б дозволил молодой и умной женщине сковать себя вместе и духовно и чувственно. Добрая мать! Если б я встретил женщину, которая полюбила бы меня такою духовною и блаженною любовью, какой я люблю Анатоля, то я никогда не захотел бы обладать ею.
Я никогда не хочу обладать ею уже потому, что не хочу потерять ее, а в натуре всех чувственных ощущений лежит условие изменяемости; они исчезают так же быстро, как и возникают. Я же надеюсь на бесконечную любовь.
28 февраля
Нынче в первый раз я услышал смех Анатоля. Ах! Как очаровательно он смеется, точь-в-точь китайский колокольчик. Я рассказывал ему о своей первой любви. «Правда ли, что ты никогда не любил?» – спросил он меня. «Никогда». – «И никогда не был любим?» – «Нет, я был любим». – «Существом женского пола?» – «Да». – «И эта женщина блондинка или брюнетка?» – «Сильная брюнетка, такая что трудно найти темнее ее, так как эта особа – черная кошка». Анатоль засмеялся. «И она влюблена в тебя?» – «Серьезно влюблена, только послушай». – «Итак, расскажи мне о своей первой любви, – вскричал Анатоль, – надеюсь, что твоя брюнетка в самом деле красавица».
«О! Она очень красива, – отвечал я, – и вдобавок замечательно умна и горда, чисто мавританская королева, когда она медленно, неслышно пробирается по комнате; при этом она всегда опустит глаза, а хвост ее тащится за нею, словно шлейф; и как нежно подчас она обнимает мою шею своими бархатными лапками, начинает мурлыкать и прижиматься к моему подбородку! Замечательно, как она постепенно удалялась от всех кошек и постепенно все более и более привязывалась ко мне. Очевидно было, что общество развитого существа нравилось ей более, чем ее собственное. Я думаю, что союз, в котором женщина смотрела бы с таким слепым удивлением на своего мужа, был бы бесконечен. У Мими положительно духовная натура, да, она всегда казалась мне образцом женщины. Хотя весна и полнолуние вызывают в ней мистические побуждения и она на время становится колдуньей, карабкается на крыши и затягивает страшные кантаты, но после того она как будто стыдится сама себя, и страсть ее ко мне еще более усиливается. Я желал бы, чтоб ты видел ее, когда она сидит против меня в зимние вечера; глаза ее выражают такое обожание; она всячески старается, чтоб я понял ее, ловит каждый звук моего голоса, каждое движение, каждое выражение моего лица. Часто ведем мы с нею продолжительные бессловесные разговоры, а иногда, единственно ради моего удовольствия, она начинает выделывать самые разнообразные штуки. Принуждение ей невыносимо, и год от году духовная жизнь ее усиливается и ум развивается. Мими как будто перестала быть животным, она столько позаимствовала от людей, что их общество только и нравится ей. Дружба моя с Мими есть лучшее доказательство существования духовной любви, так как тут не может быть речи о чувственности». – «Но об инстинкте и эгоизме!» – вскричал Анатоль. «Я ожидал твоего возражения, – отвечал я, – но то-то и замечательно, что я никогда не кормлю ее, – этим занимается моя мать, и к тому же у нас четыре кошки. Отчего же именно Мими, и одна она, избрала меня своим другом? А если такая чисто духовная любовь существует между человеком и животным, отчего бы не возникнуть ей между мужчиной и женщиной?» – «О, наверно, это возможно», – сказал Анатоль. «Значит, ты разделяешь мое мнение». – «Да, разделяю, – продолжал он, – но мужчине следовало бы быть потерпеливее в отношении тщеславной женщины, с которой до сих пор обращались как с несовершеннолетнею; она привыкла к этому, привыкла и к обожанию других, а теперь, когда ее возвели на степень равенства, ей приходится вдруг отказаться от всех сладких конфет». – «Если женщина тщеславна, то она неспособна на духовную любовь, – сказал я, – так как она не перенесет мысли не пленять своими прелестями».
