Анри Мишо - Портрет А
В 1924-м или в конце 1923 года Мишо переехал в Париж. Франц Элленс познакомил его с Жаном Поланом, который в 1925 году возглавил солидный парижский литературный журнал «Нувель Ревю Франсэз» («НРФ»). Полан рано оценил тексты Мишо и опубликовал их в журнале «НРФ», а потом в издательстве «НРФ» (впоследствии — «Галлимар»[79]) стали выходить книги Мишо. Журнал «НРФ» с момента основания зарекомендовал себя как серьезное издание, прибежище чистой литературы. В 1927 году там было опубликовано стихотворение Мишо «Большая битва», всего 14 строчек: «Он чорк его хлюпом оземь/ И чвак и курдык и чумесит до самых почилок…». Рассказывают, что после этого некоторые читатели отказались от подписки. Молодой Мишо, несмотря на свою крайнюю независимость и категоричность в суждениях, очень прислушивался к мнению Полана. Представление о том, что для Мишо значил Полан и журнал «НРФ», даст такой случай, рассказанный писателем Дени де Ружмоном:
«На верхней площадке лестницы, соединяющей этажи издательства „Галлимар“, — Анри Мишо. Он меня останавливает:
— Скажите, у вас ведь тоже колотится сердце на этой лестничной площадке, перед тем, как вы заходите к Полану?
— Ну, — отвечаю я, — понимаете, я ведь бываю здесь почти каждый день, мой кабинет этажом ниже, нет, честно говоря, нет…
— А мне вот, — говорит он, — если однажды я не почувствую сердцебиения перед тем, как переступить его порог, будет за себя стыдно…»
В Париже, и, видимо, тоже благодаря Элленсу, Мишо познакомился с поэтом и писателем Жюлем Сюпервьелем. Робер Брешон, автор первой биографической книги о Мишо,[80] цитирует его слова о том, что Сюпервьель оказал на него большое влияние, потому что он увидел наконец «сложившегося человека, который сделался поэтом», и этот живой пример помог Мишо примириться со «многими составляющими этого мира», от которого он сам оставался в стороне. Сюпервьель поддерживал Мишо и морально и материально, что было немаловажно, поскольку тому приходилось перебиваться самыми разными заработками: сразу после приезда в Париж он работал в одном издательстве корректором и курьером — развозил книги на велосипеде. Мишо часто гостил в доме у Сюпервьеля, как в Париже, так и других местах, где в разное время жила его семья: в Пике на юго-западе Франции, на средиземноморском острове Пор-Кро и в Уругвае. Мишо некоторое время был секретарем Сюпервьеля и репетитором его дочери. Сюпервьелю посвящен раздел «Загадки» в книге «Кто я был» — это первый сборник Мишо, который вышел в 1927 году и который Мишо никогда не позволял перепечатывать — только несколько текстов оттуда вошли в составленное им самим в 1944 году избранное «Простор внутри». Исследователи настаивают на том, что хотя Мишо и отмежевался от своих ранних текстов, в них уже слышен его будущий ни на кого не похожий голос и вырисовывается набор важных для него тем. В наш сборник мы включили «Загадки» и еще несколько «опальных», похороненных автором текстов из «Кто я был», хотя самому Анри Мишо это бы, вероятно, не понравилось.
IV. Норовит пуститься в бега…
Путешествия, слава
В одном из автобиографических текстов Мишо, с которых начинается эта книга, он говорит о себе: «Норовит пуститься в бега».[81] Он всю жизнь начинал что-то новое. Так начались у него и путешествия — чтобы «вытравить из себя родину, любые привязанности и то, что его связывает, хоть и против воли, с греческой, римской или немецкой культурой, так же как и бельгийские привычки». В 1930 году в Брюсселе погибают родители Мишо. Анри возвращается к своему настоящему имени (Henri, с «i» на конце, вместо английского «Непгу»), он продает ту часть родительского дома, что перешла к нему по наследству, старшему брату, а полученные деньги дают Анри возможность путешествовать. Первое длинное путешествие, которому Мишо посвятил свой второй сборник «Эквадор», состоялось еще в 1927 году, когда он по приглашению друга, поэта Альфредо Ганготена, провел год в Южной Америке. В «Эквадоре» — дневнике этого первого путешествия — возникает мотив, который будет потом появляться во всех книгах Мишо о путешествиях, и реальных, и воображаемых, — приглядываться к чужому, чтобы лучше понять свое, близкое. Возвращаясь из Эквадора в Европу, Мишо осуществляет рискованное предприятие — спускается в пироге по Амазонке и ее притоку, Напо:
Амазонка не похожа на Напо,
Напо медленно течет к Амазонке,
Очень медленно,
Скованный
Приток,
Невеселый.
Амазонка не похожа на Напо,
И над ней неизменно гуляет ветер,
Ветер, ветер!
Я сам из страны, где ветер.
Там у нас даже нищим положен ветер,
Воздух там несобран, он прыскает — вот и ветер.
Там всегда его хоть отбавляй, он нам нужен как воздух —
ветер!
Если ты там вырос,
Если тебя годами тер в пылких ладонях ветер
…
Я не думал, что так уж люблю свой край
Разве только ветер…
Вот ветер…
«Страна, где ветер» — вероятно, равнина вокруг Намюра. Эти чуть ли не ностальгические строки — взгляд из далеких и непохожих краев в сторону Бельгии, из которой он уехал навсегда, о которой писал, что «почти всегда чувствовал себя в Бельгии скверно, хотя сам бельгиец и по отцу и по матери», из которой отправлялся в далекие путешествия, «чтобы вытравить из себя родину… вытравить бельгийские привычки». Впечатления детства: «Бельгийцы были первыми человеческими существами, за которых мне стало стыдно…» А вот о пансионе, куда он попал в семь лет: «Вокруг были вонючие крестьянские детишки, и я не понимал ни их грубости и бесчувствия, ни их языка — они говорили по-фламандски — я его выучил, он стал моим вторым языком, на котором я говорил как на французском, если не лучше, — с тех пор я его забыл, но часто думаю на фламандском, по крайней мере мысли у меня не всегда напрямую облекаются во французские слова». Как-то Мишо сказал, что в юности подумывал писать по-фламандски. В коротеньком автобиографическом эссе «Кто это такой?» (1939) он определит себя так: «бельгиец, из Парижа». Бельгийское подданство стало для Мишо причиной немалых трудностей во время оккупации Франции во Вторую мировую войну: иностранцам не разрешалось свободно перемещаться по территории страны, и Мишо пришлось с октября 1940-го до июля 1943 года прожить в изоляции маленьком городке Лаванду на юге Франции. Только в 1954 году, уже будучи известным поэтом и художником, он получит французское гражданство.
Вернемся в 1930 год. После смерти родителей Мишо побывал в Турции, Италии, Северной Африке и наконец поехал в Азию — появилась книга «Дикарь в Азии». В 1936 году вышел его первый текст о воображаемых краях «Путешествие в Великогарабанию». Об этой книге, хотя и не только о ней, рассуждал Андре Жид в лекции «Открываем Анри Мишо», текст которой был опубликован в 1941 году. Лекция, намеченная на 21 июня 1941 года, не состоялась. Причиной тому стал не Мишо, а сам Андре Жид, к тому времени — давно знаменитый писатель. Организация «Легион ветеранов» («Légion des anciens combattants», имеются в виду ветераны Первой мировой войны), созданная Петэном и сотрудничавшая с правительством Виши, объявляла Жида «имморалистом» (название одного из его романов) и обвиняла в поражении Франции в войне — и его лекцию запретили. Правда, в конце концов разрешение все-таки было получено, но тут писатель уже сам отказался от публичного выступления, чтобы «не способствовать разобщению французов» в нелегкий для страны момент. В письме к Валери в августе 1941 года А. Жид пишет, что ему помешали произнести невиннейшую из лекций, видя в нем «приверженца наслаждений», который в трудный час должен замолчать и скрыться. Брижитт Уври-Виаль, автор книги «Анри Мишо — кто вы?», считает, что маститый писатель Андре Жид был признателен молодому автору — Мишо — за свободу, которую чувствовал в его текстах, а сам со своей известностью уже не мог себе позволить. Текст несостоявшейся лекции Жида «Открываем Анри Мишо», выпущенный отдельной брошюрой, вызвал интерес читателей, и после этого о Мишо заговорили уже многие.
Некоторые исследователи утверждают, правда, что «настоящая слава» пришла к Мишо лишь после того, как в середине пятидесятых появились его книги об экспериментах с психоделиками. Хотел ли сам Мишо «настоящей славы», сказать трудно. Категорически отказывался от интервью. Пытался скрыть от публики лицо — первые фотографии появились в газетах вопреки его воле. В 1946 году в беседе с корреспонденткой журнала «Минерва» (один из трех-четырех раз за всю жизнь, когда он согласился на подобие интервью) Мишо говорит: «Я иногда задаюсь вопросом, какое действие оказывают мои книги на читателей, которые к ним небезразличны. Трудно сказать точно. Мне неловко идти в „Нувель Ревю Франсэз“ и спрашивать досье отзывов в прессе — выяснять, что думают критики и какова моя аудитория. Она, конечно, небольшая, но, думаю, довольно постоянная». Потом, когда аудитория уже явно расширилась, он отказался издаваться в солидной академической серии «Библиотека Плеяды» — не хотел «выставлять напоказ» свои тексты, собранные вместе, заранее опасаясь тиражирования, как он писал, «своего личного дела, в котором окажешься запертым — одно из самых гнусных ощущений, которые мне доводилось испытывать, я с ним я боролся всю жизнь. Отбрасывать, сокращать, а не собирать вместе — вот каким будет мой идеал». Не соглашался он, впрочем, и на массовый общедоступный карманный формат. Причины своего нежелания объяснял так: «ко мне нужно прийти», «меня надо заслужить». На первый взгляд это кажется рисовкой, но потом понимаешь: общедоступные многотиражные издания — составляющая литературной моды, а Мишо со своей уже сложившейся репутацией и рискованными экспериментами с наркотиками имел все шансы заделаться этаким «гуру» для массового употребления, «культовым автором», и его самого такая перспектива, как видно, приводила в ужас. В 1965 году ему присудили Национальную премию Франции по литературе. Мишо от нее отказался и потом всегда отказывался от всех литературных премий, например, в 1982 году — от премии Антонио Фельтринелли, присужденной ему итальянской Академией наук. Отношение к литературным наградам у него было сложным: он смолоду страдал от безденежья, бедность не позволяла ему удовлетворить страстную тягу к путешествиям, к тому же, как свидетельствуют его письма, он не без трепета относился к своим книгам, не мог дождаться их публикации, боялся, что кто-то похитит его идеи раньше, чем книги придут к читателю… Несмотря на это, литературная «сцена» и участие в «литературных событиях» были для него категорически неприемлемы. Вот как он сам сформулировал свое отношение к премиям в одном письме, которое, между прочим, опубликовал в литературном журнале «Комба» («Битва»): «Я бы еще извинил некое собрание, которое, посовещавшись тайно в темном подвальчике, направило бы мне, не указывая от кого, значительную сумму в знак одобрения. Можно было бы приложить хвалебное письмо — коротенькое, но дающее простор воображению…» Кто-то счел позицию Мишо кокетством, друзья же видели здесь один из парадоксов его натуры: он отказывался от наград, но в то же время отнюдь не безразлично относился к похвалам, если только в его глазах они выглядели подлинными — например, к частным или вообще анонимным отзывам… Вероятно, его отказ от «медиатизации» — протест против публикации фотографий — и отношение к премиям объяснялись желанием защитить свой покой, а также сохранить ауру, которую создают загадочность и сдержанность.
