Симона Бовуар - Все люди смертны
Я опустил глаза. Окна гостиной светились на дальнем краю белой поляны; собравшись у огня, они разговаривали о том будущем, когда сами они превратятся в горстку праха. Вокруг них были бескрайнее небо, безграничная вечность, но для них наступит конец; и поэтому им так легко было жить. В своем уютном ковчеге они плыли из ночи в ночь, плыли все вместе. Я медленно двинулся к дому; для меня не было пристанища, не было ни будущего, ни настоящего, была лишь любовь Марианны. Я был навсегда исключен из их круга.
«Улитка, улитка, покажи свои рога, дам кусок пирога». Анриетта напевала, прижимая к стволу дерева одну из тех улиток, что она насобирала в свое ведерко; Жак бегал вокруг липы, стараясь повторить припев, а Марианна озабоченно наблюдала за ним.
— Как ты думаешь, Софи права? Мне кажется, что левая ножка у него немного искривлена.
— Покажи его врачу.
— Врачи ничего не нашли…
Она с тревогой разглядывала маленькие пухлые ножки; оба ребенка чувствовали себя прекрасно, но она всегда беспокоилась: вполне ли они здоровы, красивы, умны и счастливы? Я сердился на себя, что не могу разделить с ней ее забот; я тепло относился к этим детям лишь потому, что Марианна когда-то носила их в себе, но они не были моими детьми; когда-то у меня был сын, мой собственный: он умер двадцатилетним, и теперь не осталось даже малой его частицы на этой земле…
— Хочешь купить у меня улитку?
Я погладил Анриетту по щечке; у нее был мой высокий лоб, мой нос и забавная серьезная гримаска; она совсем не походила на свою мать.
— Эта крепко стоит на ножках, — сказала Марианна. Она вглядывалась в личико девочки, будто пытаясь угадать ее будущее. — Как ты думаешь, она вырастет красавицей?
— Несомненно.
Несомненно, когда-нибудь она станет прелестной девушкой, потом состарится, станет беззубой старухой, и однажды я узнаю о ее смерти.
— Кого из них ты больше любишь? — допытывалась Марианна.
— Не знаю. Обоих.
Я улыбнулся ей, и наши руки сплелись. Стоял чудный летний день, пели птицы в вольере, в глицинии жужжали осы; я сжимал руку Марианны, но я ей лгал. Я любил ее, но не разделял ее радостей, печалей и тревог: я не любил того, что любила она. Она была одинока рядом со мной, но не знала этого.
— Слышишь? — Она вскинула голову. — Кто бы это мог приехать сегодня?
Я услышал стук колес по дороге, в парк въехала коляска, из нее вышел мужчина; это был человек в возрасте, довольно полный, шел он с видимым усилием; он направился к нам, и широкое лицо его просияло: это был Бомпар.
— Как ты здесь оказался? — удивился я, плохо скрывая свой гнев.
— Вот уже неделя, как я вернулся из России, — улыбнулся он. — Представьте меня.
— Это Бомпар, ты встречала его когда-то у мадам де Монтессон, — объяснил я Марианне.
— Я припоминаю.
Она с любопытством разглядывала его; он сел, и Марианна спросила:
— Вы вернулись из России: это красивая страна?
— Холодная, — со злостью сказал он.
Они заговорили о Санкт-Петербурге, но я не слушал. У меня сжалось сердце, перехватило дыхание, кровь стучала в висках, и я узнал это помрачение: то был страх.
— Что с тобой? — спросила Марианна.
— Солнце напекло голову.
Она взглянула на меня с удивленным беспокойством:
— Может, тебе прилечь?
— Ничего, само пройдет. — Я встал и посмотрел Бомпару в глаза. — Пойдем, я покажу тебе парк. Мы ненадолго, Марианна.
Она кивнула, проводив нас озадаченным взглядом: у меня никогда не было от нее секретов.
— Ваша жена прелестна. Я был бы счастлив узнать ее поближе и рассказать ей о вас.
— Берегись, я сумею отомстить, ты ведь помнишь?
— Мне кажется, что сегодня ваши угрозы неуместны, ведь вам есть что терять.
— Ты хочешь денег, сколько?
— Вы ведь и правда очень счастливы, не так ли?
— Пусть мое счастье не заботит тебя. Сколько ты хочешь?
— Счастье дорогого стоит, — отвечал он. — Я хочу пятьдесят тысяч ливров в год.
— Тридцать тысяч, — сказал я.
— Пятьдесят. И никакого торга.
Мое сердце бешено стучало; в этой игре меня устраивал лишь выигрыш, и играл я всерьез: любовь моя была подлинной, и подлинной была нависшая надо мной опасность. Нельзя было допустить, чтобы Бомпар заподозрил безграничность своей власти надо мной, иначе он очень скоро разорил бы меня своим вымогательством; я не хотел, чтобы Марианна умерла в нищете.
— Ладно, — сказал я. — Расскажи Марианне. Она скоро простит мне мою ложь, а ты останешься ни с чем.
Он помялся:
— Сорок тысяч.
— Тридцать. И никакого торга.
— Согласен.
— Деньги получишь завтра. А теперь уходи.
— Ухожу.
Я смотрел ему в спину и вытирал вспотевшие руки. Мне казалось, что на кону стоит моя жизнь.
— Что он хотел от тебя? — спросила Марианна.
— Он хотел денег.
— Почему ты с ним так резко обошелся?
— Он навеял мне тяжелые воспоминания.
— И поэтому ты так разволновался при его появлении?
— Да.
Она смотрела на меня с подозрением:
— Забавно, можно было подумать, что ты его испугался.
— Какая чушь! С чего бы мне его бояться.
— Возможно, между вами произошло что-то, о чем я не знаю.
— Говорю тебе, это человек, которому я причинил много зла. И очень в том раскаиваюсь.
— И это все?
— Разумеется. — Я обнял ее. — Что тебя беспокоит? Разве у меня могут быть от тебя секреты?
Она тронула мой лоб:
— Ах, если б я могла прочесть твои мысли! Я ревную ко всему, что происходит в твоей голове без меня, и к твоему прошлому, о котором я так мало знаю.
— Я рассказывал тебе о моем прошлом.
— Ты о нем рассказывал, но я его не знаю.
Она прижалась ко мне.
— Я был несчастен. И я не жил. Ты дала мне счастье и жизнь…
Я колебался. Мне захотелось во всем признаться, страстно захотелось перестать ей врать, вверить ей себя с моей непомерной правдой: ведь тогда, если она сможет любить меня и бессмертным, я буду и впрямь спасен вместе со всем моим прошлым и безнадежным будущим.
— Да? — В глазах ее был вопрос. Она чувствовала, что я что-то скрываю.
Но я вспомнил другие глаза: глаза Карлье, Беатриче, Антонио. И я боялся увидеть, как ее взгляд изменится.
— Я люблю тебя, — ответил я. — Разве этого не довольно?
Я улыбнулся, и ее лицо смягчилось; она доверчиво улыбнулась мне в ответ:
— Да, мне этого довольно.
Я мягко коснулся моими бессмертными губами ее смертного рта и подумал: да будет Всевышнему угодно, чтобы она никогда не узнала о моем предательстве!
Прошло пятнадцать лет. Бомпар несколько раз обращался ко мне за внушительными суммами денег, и я ему всегда их давал, но в последнее время он больше не объявлялся. Мы были счастливы. В тот вечер Марианна вновь надела свое платье из черной тафты с красными полосками; стоя перед зеркалом, она придирчиво себя разглядывала: она все еще была прекрасна. Внезапно она обернулась:
— Как молодо ты выглядишь!
Я понемногу обесцвечивал волосы, стал носить очки, я пытался усвоить повадки человека в возрасте, но лицо оставалось предательски молодым.
— Ты тоже! — Я улыбнулся. — Мы не замечаем, как стареют наши любимые.
— Ты прав.
Она склонилась над букетом хризантем и принялась обрывать увядшие лепестки.
— Как жаль, что мне придется сегодня сопровождать Анриетту на бал. Потерянный вечер. Я так люблю наши вечера…
— У нас много вечеров впереди.
— Но этот будет потерян, — вздохнула она.
Она выдвинула ящичек туалетного столика, вынула несколько колец и надела их.
— Ты помнишь, как Жак любил это кольцо? — спросила она, показывая мне массивное серебряное кольцо с синим камнем.
— Помню.
Я не помнил. Я ничего не помнил о нем.
— Он так грустил, когда мы уезжали в Париж; он был чутким ребенком, не то что Анриетта.
Она помолчала, глядя в окно: на дворе моросило, стояла осень. Ватное небо тяжко нависало над полуголыми деревьями. Марианна весело подошла ко мне и положила руки мне на плечи:
— Скажи, как ты проведешь вечер, и мне будет чем заполнить мысли о тебе.
— Я спущусь в лабораторию и поработаю, пока не начну клевать носом. А ты?
— Мы зайдем домой перекусить, а потом я проскучаю на этом балу до часу ночи.
— Мама, вы готовы? — спросила Анриетта, входя в комнату.
Она была стройной и высокой, как и ее мать, и унаследовала ее голубые глаза, но лоб был высоковат, а нос резковато очерчен: нос Фоска. На ней было розовое платье, усеянное маленькими букетиками, и оно плохо сочеталось с резкими чертами ее лица. Она подставила мне лоб:
— До свидания, отец. Вы будете скучать без нас?
— Боюсь, что да.
Она, смеясь, обняла меня:
— Я буду веселиться за двоих.
— До завтрашнего утра, — сказала Марианна и легко скользнула пальцами по моему лицу, — думай обо мне.
