Мария Голованивская - Уроки русской любви
Собралась улюлюкающая толпа. Слишком били, слишком шумели. Появились два конных милиционера на дрессированных лошадях. Врезались в толпу, и лошади начали танцевать, как в цирке, разгонять подвыпивших.
Тептелкин вошел в дом. Марья Петровна Далматова ждала его. Комнаты были прибраны, кисейные занавески белели. Старинный образ смотрел темными глазами. Тептелкин почувствовал трепет, входя в девичью комнату. Муся стояла. В первый раз заметил он, что у ней волосы пушистые, носик остренький, губы маленькие.
– Я пришел вам предложить… заниматься латинским языком, – сказал он.
– Зачем? – удивилась Муся и засмеялась.
– Чтобы лучше почувствовать город, в котором мы находимся, – ответил Тептелкин.
– Я и без латинского языка знаю город, – ответила Муся. – Но я вам рада. Вы такой славный, такой славный. Дайте шляпу и палку.
Они сели на старенький диван.
– Где ваш друг? – спросила она, чтобы начать разговор.
– Он очень занят, – ответил Тептелкин. – Я его давно не видел. Мне передавали, что…
– Нет, нет, я так спросила, – перебила Муся, – лучше расскажите, чем вы занимаетесь.
– Нет, нет, не будем говорить обо мне, – ответил Тептелкин. “Как сказать, – думал он, – как сказать о самом главном?”
– Моя мама скоро придет из церкви, – сказала Муся. – Мы напьемся чаю с вареньем.
“Как же сказать о самом главном, – думал Тептелкин, – сказать такому невинному и светлому существу?” Он побледнел.
– Извините, я очень спешу, – и, почти не попрощавшись, вышел. “Живот у него что ли заболел!” – рассердилась Муся. Ей стало скучно. Она подошла к клетке и, задумавшись, стала тыкать кенаря пальцем. Тот перелетал с жердочки на жердочку.
“Экая пакость, – подумала Муся, – все мои подруги выскочили, а я остаюсь. Скука-то какая!”
Она подошла к пианино, стала играть “Экстазы” Скрябина. Вошла мать.
– Убери книги со стола, – сказала она.
– Какие книги? – продолжая играть, повернула Муся голову. – Ах, должно быть, Тептелкин забыл.
Подошла к столу, стала перелистывать книги.
“Vita Nuova” – прочла вслух.
– Пустяками человек занимается, – заметила мамаша.
Из одной книги выпал листок. Муся подняла:
Мой бог гнилой, но юность сохранил.
И мне страшней всего упругий бюст и плечи,
И женское бедро, и кожи женской всхлип,
Впитавшей в муках муку страстной ночи.
И вот теперь брожу, как Ориген,
Смотрю закат холодный и просторный.
Не для меня, Мария, женский плен
И твой вопрос, встающий в зыби черной…
В страшном волнении Тептелкин вернулся домой и тут только заметил, что забыл книги.
– Боже мой! – почти закричал он. – Марья Петровна прочла. – Он сел на постель и запустил пальцы в свои седеющие волосы.
В это время раздался звонок.
– Это я, – ответил голос.
В комнату вошел неизвестный поэт.
– Не отчаивайтесь, – на прощанье сказал неизвестный поэт, – все устроится. Девушек никто не знает.
Муся прочла поднятый листок и задумалась. Быстро выпила чашку чая. Сказала, что голова болит, легла в постель.
“Какой славный Тептелкин! Значит, правда, что он девственник. Боже мой, как интересно! Это удивительный человек в нашем городе. Скотов ведь сколько угодно. Как грустно жить ему, должно быть… Обязательно выйду за него замуж. Мы будем жить как брат с сестрой. Удивительной жизнь будет наша”.
Утром неизвестный поэт вошел в Мусину комнату.
– Я пришел за книгами Тептелкина, – сказал он. – Тептелкин в ужасе, что вчера он так неожиданно ушел. Вы просматривали книги? – спросил неизвестный поэт.
– Нет, – ответила девушка. – Я итальянскому языку не обучалась.
– Тептелкин очень любит вас и страшно идеализирует, – заметил как бы про себя неизвестный поэт.
– Я тоже люблю Тептелкина, – заметила тоже как бы про себя девушка.
– Вы составили бы счастливую пару, – отходя к окну, как бы в пространство, сказал неизвестный поэт.
Увидев, что девушка покраснела, он попрощался и вышел, унося книги.
– Они самоотверженные существа, – проговорил неизвестный поэт, входя в комнату Тептелкина. – Я сказал, что вы ее любите и просите ее руки.
Пели певчие. На розовом атласе стояли Марья Петровна и Тептелкин. Над их головами легкие венцы с поддельными камнями. Марья Петровна в белом платье, Тептелкин в черном костюме. Позади любопытствующие инвалиды и папиросницы, старушки от Моссельпрома. Брак совершался тайно.
После свадьбы долго стоял Тептелкин на балконе, смотрел вниз на город, но не видел пятиэтажных и трехэтажных домов, а видел тонкие аллеи подстриженных акаций и на дорожке Филострата. Высокий юноша с огромными глазами, осененными крылами ресниц, шел, фонтаны глотали воду, внизу дрожали лунные дуги, а наверху дворец простирал свои крылья, а там, за аллеей фонтанов, море и рядом с юношей, почтительно согнувшись, идет он – Тептелкин.
Исанка (1927)
ВИКЕНТИЙ ВЕРЕСАЕВ (1867–1945)
Отужинали. В огромные окна дворца глядела звездная ночь.
В белом зале с ненатертым паркетом играли на рояли, танцевали, декламировали, пели. В темно-вишневой гостиной, со старинными картинами в тяжелых золотых рамах, на всех столах и столиках играли в шахматы и шашки.
Исанка вошла в гостиную и сразу нашла глазами Борьку, – по высокому его росту, по крепкому, мужественному голосу и по тому, что глаза всех окружающих загорались оживлением и мыслью. Васька Шилин, лучший шахматный игрок, с насмешкой спрашивал:
– Контрреволюционная игра?
– Да, контрреволюционная. Так же, как футбол. Футбол и шахматную игру должны бы насаждать в рабочем классе только фашисты, чтобы отучать рабочих думать над серьезными вопросами.
Можаев из-за шахматной доски враждебно возразил:
– Шахматы как раз приучают думать.
Борька с издевательской насмешкой доказывал, что из культурных способов отвлечения людей от серьезных умственных запросов два самые верные и незаметные – футбол и шахматы. Футбол – для людей со слабою умственностью: вся кровь уходит в ножные мышцы, и для мозга ничего не остается. Шахматы – для людей по-мозговитее. Вот, поглядите кругом, не было бы шахмат, – один бы книжку читал или газету, другой, кто умом устал, – гулял бы, занимался бы здоровым спортом.
– Э, дурак! Сам Ленин играл в шахматы.
– Возражение! Атлету играть десятифунтовыми гирями – один отдых, а нам, брат, с тобою это – работа, да еще какая!
Стенька слушал с довольной улыбкой, другие сердились и яро возражали, но Борька всех побивал. Исанка давно заметила, – он везде искал спора, чтобы упражняться в диалектике, изучать психологию спорящих и – наслаждаться своим превосходством.
Борька увидел Исанку, кончил спорить, подошел к ней.
– В духоте какой сидят. Пойдем, пройдемся.
Вышли на террасу, спустились в парк. Он хотел взять ее за руку, но она осторожно высвободила ее и с удивлением спросила:
– Неужели ты это серьезно про шахматы?
– Немножко бузил, конечно, но в общем настаиваю. Про самого себя скажу: когда голова работает, лучше почитаю в чуждой мне области или беллетристику. А не работает, – отдохну поумнее, чем тратить мозговой фосфор на передвижение куколок по квадратикам.
Они шли над Окой, на горе сиял окнами обоих этажей дворец, а вверху шевелились густые звезды.
Борька спросил:
– Ну-ка, Лебедя найдешь?
– Ну, конечно. Вот он, в Млечном Пути.
– Покажу тебе еще на прощанье Козерога, – январский знак Зодиака. Эти три звезды Орла ты знаешь. От них проведи линию вниз. Дай-ка руку… Вот так три звезды Орла. Ниже идет, как продолжение, линия мелких звезд…
Он в темноте отмечал расположение звезд, надавливая пальцем на ее ладонь и предплечие, и радовался, что она не отнимает руки.
Долго бродили по парку. Исанка сказала:
– Мне пора. Неловко, – все лягут спать, придется стучаться, будить.
Он проводил ее до их флигеля. В окнах везде уже было темно. Окно Исанкиной комнаты выходило в сад и было открыто.
– Ну, прощай!
И протянула Борьке руку. Борька обеими руками сжимал ее руку и смотрел ожидающими глазами.
– Ну… прощай!
Исанка подтянулась на руках, вскочила на подоконник и прыгнула в комнату. Зажегся огонь и осветил комнату изнутри.
Борька вполголоса позвал из чащи сирени:
– Исанка! Смотри-ка: взошел Юпитер.
Она высунулась.
– Где?
– От тебя, должно быть, еще виднее. Сейчас покажу.
Вскочил на подоконник, сел.
– Нет, тут угол сарая мешает. Вот сюда подайся, вправо. В созвездии Водолея. Видишь?
– Ага!.. Ах, красота!
Замолчали, любуясь. Борька сказал:
– Юпитер еще в полужидком состоянии, в его теплых и неглубоких морях только-только начинает зарождаться органическая жизнь.
– А ты знаешь… – Исанка мечтательно глядела на звезду. – Знаешь, в прошлом году я пережила душою это рождение живой материи из косной природы. Так было удивительно! Я была с экскурсией в Крыму. Раз я ушла одна далеко от всех, над морем между скал нашла себе местечко, разделась, лежу на солнце. Серые скалы, небо темно-синее, море бьет ровными, ритмическими ударами. И постепенно я перестала чувствовать себя как что-то отдельное, странно было подумать, что я сюда откуда-то сейчас пришла. Казалось, я давно уже, с незапамятных времен, лежу здесь, как эти серые камни, под ровные удары волн. Где море, где камни, где я? Мне казалось, я даже не могу шевельнуться по своей воле, а вот если подхватят волны или ветер, то сладко закачаюсь и поплыву куда-то, – и совсем не мое дело куда. И вдруг…
