Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)
— Захолустье, и общества никакого, — сказал мистер Морган. — Я-то знаю. При миссис Пенденнис мы туда часто ездили, после лондонского шума приятно бывало отдохнуть на свежем воздухе.
— С железной дорогой земля мистера Артура вздорожает, — заметил Лайтфут. — Сейчас-то у него какой доход, сэр, как на ваш взгляд?
— Не превышает полутора тысяч, сэр, — отвечал Морган, и Лайтфут, знавший, как обширны владения бедного Артура, подумал про себя "эка, хватил!", но благоразумно промолчал.
— А слуга у него ничего, мистер Морган? — продолжал он выспрашивать.
— Пиджен еще не привык к светскому обществу. Но он молод, малый способный, начитанный, думаю, что из него выйдет толк. Для этого он пока не годится, Лайтфут. Еще не потерся в свете.
К тому времени, как эти два джентльмена допили бутылку хереса, которую мистер Лайтфут поспешил заказать, услышав, что мистер Морган не употребляет спиртного, а они, как заправские знатоки, и на свет его держали, и причмокивали, и подмигивали, и шутя уверяли хозяина, что насчет года разлива он приврал, — Морган вновь обрел потревоженное было спокойствие духа и охоту к самой дружеской беседе со своим молодым приятелем.
— А ну-ка, Лайтфут, скажите по секрету, какое ваше мнение о мисс Амори? Как вы думаете, стоит нам превратить мисс А. в миссис А. П., компрене ву?
— Она с мамашей все ругается, — сказал мистер Лайтфут. — Боннер из старухи веревки вьет, и сэра Фрэнсиса — тьфу, в грош не ставит, а при мисс Амори она и пикнуть не смеет. Да и все мы так. Для гостей у нее и улыбочки, и вздохи — скромница да и только. А чуть гость за порог — ну как с цепи сорвется, и такие слова говорит, что не приведи господи. Приедет, к примеру, мистер Артур, так только и слышно: "Ах, давайте споем этот миленький романсец", да — "Ах, запишите мне в альбом эти стишки!", а только что перед тем честила мамашу или горничную булавками колола. Она это может, и щипаться тоже здорова. Мэри-Энн мне показывала руку — вся в синяках; ее еще Боннер за это по щекам нахлестала — зачем показывала, — ревнует она меня как старая кошка. А поглядели бы вы нашу мисс за столом, когда гостей нет! Притворяется, что ничего не ест, а сама!.. Заставляет Мэри-Энн таскать ей в спальню сладкие пироги да кремы. Только с поваром и разговаривает вежливо. Боннер говорит, в Лондоне, во второй сезон, к ней мистер Сопингтон хотел посвататься. Вот он как-то пришел без доклада и увидел, как она книжку в камин запустила да на мамашу накинулась — ну, он тихонько дал задний ход, да и наутек. А потом, слышим, — женился на мисс Райдер. Чертовка она, эта Бланш, вот какая моя о ней лизорюция, мистер Морган.
— Не лизорюция, а ризолюция, милейший, — отечески поправил его мистер Морган, а про себя вздохнул и подивился, какого черта его барину вздумалось женить мистера Артура на такой девице.
И тут их доверительная беседа кончилась, — в комнату вошли другие члены клуба, завязалась светская болтовня, споры о политике, игра в карты, и разговор стал общим.
Члены изысканного клуба камердинеров собирались в зале трактира "Колесо Фортуны", в переулочке, выходящем на одну из главных улиц Мэйфэра. Здесь откровенно и свободно обсуждались дела господ — их долги, интриги, похождения, достоинства и недостатки их жен, семейные ссоры и семейные тайны; и здесь же слуга, перед тем как поступить на новое место, мог получить все нужные сведения о семействе, которого он собирался стать членом. Ливреи и пудра, само собой разумеется, сюда не допускались, и самый рослый выездной лакей напрасно стал бы умолять о приеме. Эти парии в плюше распивали пиво в другой зале "Колеса Фортуны", а попасть в клуб камердинеров для них было такой же несбыточной мечтой, как для торговца с Пэл-Мэл или для стряпчего из Линкольнс-Инн стать членом клубов Бэя или Спратта. И мы лишь потому решились ввести читателя в столь избранное общество, что подслушанный нами разговор проливает некоторый свет на действующих лиц и события этой повести.
Глава LXI
Житейская мудрость
Вскоре после удачи, свалившейся на полковника Алтамонта в Эпсоме, сей джентльмен осуществил свой план заграничного путешествия, и репортер светской хроники, который ездит на пристань у Лондонского моста провожать известных в свете людей, отбывающих за море, сообщил, что в прошедшую субботу на "Сохо" в Антверпен отплыли "сэр Роберт Ходж с супругой и две мисс Ходж; мистер Сарджент Манти с супругой и дочерью; полковник Алтамонт, майор Кодди и др.". Полковник снарядился в путь, как подобает состоятельному человеку и джентльмену: на нем было богатое дорожное платье; в продолжение всего переезда он пил грог, причем, в отличие от некоторых других пассажиров, не страдал морской болезнью; и сопровождал его личный лакей — тот верный легионер-ирландец, что прислуживал ему и капитану Стронгу в Подворье Шепхерда.
Шевалье Строит отдал дань сытному обеду, которым полковник угостил на прощанье его и еще нескольких приятелей в ресторане на Темзе, и немало вина было выпито за здоровье отъезжающего.
— Стронг, дружище, — сказал Алтамонт, — если вам нужны деньги — говорите. Сейчас самое время. Вы — хороший малый, и ко мне были хороши, а для меня двадцать фунтов не разница.
Но Стронг отвечал, что денег ему не нужно, что у него достаточно, вполне достаточно… "то есть не настолько, чтобы возвратить вам последний заем, Алтамонт, но еще на некоторое время хватит", — и на этом они весьма сердечно распростились. Взаправду ли деньги прибавили Алтамонту благородства и приятности, или они только сделали его приятнее в глазах Стронга? Возможно, он и раньше был не так плох, а с деньгами стал еще лучше. Возможно, Стронга ослепил блеск богатства. Во всяком случае, он рассуждал так: "Этот несчастный проходимец, этот бывший каторжник, в десять раз лучше моего друга баронета. По своему он честен и смел. Всегда готов постоять за друга и схватиться с врагом. А у Клеверинга ни на то, ни на другое духу не хватит. И в конце-концов, за что бедняга страдает? Ну, побуянил в молодости, подделал подпись тестя. Многие и не такое выкидывали, а ничего, ходят героями. Тот же Клеверинг… впрочем, нет, он-то и в лучшие времена не ходил героем". И Стронг, возможно, устыдился, что солгал щедрому полковнику, сказав ему, что не нуждается в деньгах; но ложь эта была подсказана честностью, — Стронгу претило снова брать взаймы у человека, скрывающегося от закона. Да и не так уж туго ему приходится. Кое-что обещал дать Клеверинг; правда, обещания Клеверинга немногого стоят, но шевалье всегда надеялся на лучшее и видел впереди много возможностей словить своего патрона и урвать малую толику от случайных подачек и получек, в добывании которых и состояла главная обязанность мистера Стронга.
Раньше он ворчал на соседство Алтамонта, теперь же, когда тот уехал, квартира казалась ему пустой и мрачной. Его общительная душа тяготилась одиночеством; к тому же он избаловался за то время, что у него был слуга, который выполнял его поручения, заботился о его гардеробе и готовил ему обед. Теперь сей дородный, представительный мужчина сам чистил себе сапоги и жарил котлеты, являя зрелище возвышенное и умилительное. Как уже упоминалось, у шевалье была жена — испанка из Виттории, которая после нескольких месяцев брачного союза воротилась к своим родичам, предварительно разбив мужу голову тарелкой. Он уже стал подумывать, не съездить ли ему навестить свою Хуаниту. Словом, после отъезда полковника Стронг загрустил, или, как он сам выражался, "счастье ему изменило". Такие минуты уныния и полосы неудач нередки в жизни героев. Марий в Минтурнах, Чарльз Эдвард в горной Шотландии, Наполеон перед Эльбой — какой великий человек не знавал черных дней?
От Клеверинга рано было ожидать вспомоществования. Те двадцать пять фунтов, что наш милый баронет получил от Алтамонта, выпорхнули из его кармана так же быстро, — как многие их предшественники. Он всего лишь прокатился на лодке вниз по реке с компанией спортсменов, которые, перехитрив речную полицию, пристали в Эссексе и стравили Дика-возчика с Билли Блеком. Баронет поставил на Дика, и тот тринадцать раундов делал, что хотел, а на четырнадцатом Билли вышиб из него дух неудачным ударом под ложечку.
— Вот так мне всегда везет, Стронг, — говорил сэр Фрэнсис. — Ставил на Возчика, три против одного, и считал, что тридцать фунтов у меня все равно что в кармане. А я, черт возьми, должен своему человеку четырнадцать фунтов — он кое-что платил за меня и в долг мне давал, а теперь, наглец проклятый, пристает — отдай, да отдай. Хоть бы под вексель где перехватить, или из миледи что-нибудь выжать! Ну придумайте, Нэд, как бы нам раздобыть полсотни, а я вам тогда отдам половину, клянусь честью!
Однако Нэд уперся: он дал леди Клеверинг слово, что не будет больше участвовать в кредитных операциях ее супруга (который тоже дал ей слово), и он, со своей стороны, слово сдержит, хоть бы ему пришлось всю жизнь самому себе чистить сапоги. Более того, как только он увидит, что сэр Фрэнсис собирается нарушить свое обещание, он доведет это до сведения леди Клеверинг.
