Василий Вонлярлярский - Поездка на марсельском пароходе
– А случалось ли вам охотиться на льва? – спросил я у полковника, перебивая его.
– Позвольте; он-то и доставляет мне честь ораторствовать в вашем присутствии, – отвечал, улыбаясь, граф, и продолжал:
«В апреле прошедшего года прибыл я в Бону; цель поездки моей в Африку была экспедиция, предложенная мне одним из знакомых французских генералов, стоявших с своим войском в Константине. Переночевав в единственной гостинице города, я на следующее утро явился к коменданту и обедал у него. Прощаясь со мною, он предложил мне присоединиться к военной партии, отправленной им с провиантом в Константину; предложение это пришло мне очень по сердцу: я был уверен, что найду в числе офицеров своих старых знакомых. Я поблагодарил коменданта, пробыл еще двое суток в городе, а на третьи в пять часов утра сел на мула и пустился вслед за командою, которая опередила меня двумя часами.
Я выехал из стен Боны совершенно один, хотя дорога в Константину не безопасна; но правительство приняло против этого деятельные меры, и на расстоянии сорока французских миль, разделяющих эти два города, поставлен значительный отряд войск для конвоя проезжающих.
Я расчел, что отряд наш, шедший шагом, употребит не менее шести часов для достижения первого этапа, следовательно, пустив мула рысью, я легко мог догнать его в полтора часа. Въехав в Алькарасскую долину, примыкающую к самым стенам города, я заметил вдали всадника, следовавшего по одному со мною направлению; он был в солдатской шинели и в красной фуражке.
«Попутчик!» – подумал я и приударил мула. Едва мы поравнялись, как всадник остановил коня, взглянул на меня с большим вниманием и, сняв фуражку, закричал: «Salut, mon colonel!»[8]
– Разве вы меня знаете? – спросил я.
– Я имел честь встречать вас в Алжире, граф, и неоднократно, – отвечал он.
– В таком случае очень рад и поедем вместе. Вы, верно, принадлежите к отряду, – продолжал, я, нимало не заботясь о том, что даже не спросил имени своего спутника.
– Нет, не принадлежу, а пристану к нему охотно, покуда путь один.
– Стало быть, вы отправляетесь не в Константину?
– Не совсем, полковник; место моего назначения – Гельмское укрепление; оно ближе Константины несколькими часами.
Мне казалось, что мы сказали друг другу все, что имели сказать, но я ошибся: товарищ мой, зная, с кем имеет дело, заговорил об охоте; а начав раз, он не мог кончить, потому что главное удовольствие людей, одержимых этою страстию, состоит в том, чтоб передавать кому бы то ни было давно забытые похождения и наслаждаться впечатлением рассказа.
Проехав долину и миновав старасскую дорогу, мы продолжали путь по холмам, местами обросшим соснами и оливковыми деревьями. Вдали тянулись возвышенности, примыкающие к Атласу; изредка среди густой зелени пестрели развалины, – жалкий остаток римского величия; а в полдень мы присоединились к отряду и с ним вместе провели ночь в дрейянском лагере.
Не найдя между офицерами ни одного знакомого, я ограничился обществом своего спутника и продолжал с ним путь до Гельмского укрепления, которое составляет третий этап. Спутник мой предложил осмотреть развалины христианской церкви, передал довольно подробно легенду нескольких памятников и в заключение попотчевал меня кофе, без которого, как говорил он, обходиться никак не мог.
За кофе речь коснулась опять охоты; но я забыл вам сказать, что речь эту вел я один, а он только слушал со вниманием человека, которому предмет разговора знаком только понаслышке.
– Но неужели вы не ощущали ни малейшей робости, стоя, например, против тигра? – спросил у меня мой спутник.
– Не помню, а кажется, никогда.
– Удивительно, – промолвил он недоверчиво.
– Почему же?
– Потому что тигр прехитрое и прековарное животное, прыжки его направляются безошибочно, а они смертельны.
– Но против прыжков есть надежная рогатина, а для рогатины две твердые руки товарища, – отвечал я. – Вот если бы лев, это другое дело.
– Лев! – возразил он, – да помилуйте, что значит лев? То же, что корова, что всякая домашняя скотина. Поверьте, разницы большой нет, по крайней мере для меня.
– Но разве вы встречались с ним?
– Со львом?
– Да!
– Да чем же я и занимаюсь, как не этими встречами и даже в эту минуту?…
– Неужели вы Жирар? – воскликнул я почти с восторгом.
– К услугам вашим, граф! – отвечал, улыбаясь, скромный истребитель львов.
– И вы не назвали себя ранее и слушали с таким вниманием мои ребяческие подвиги? Я этого вам никогда не прощу, – прибавил я, краснея, как школьник перед учителем.
– А может быть, простите, – перебил Жирар.
– Не думаю.
– Ни даже, если б, например, я передал вам права мои на первую львиную шкуру?
– Убитого вами льва?
– Нет, живого и здорового.
– А где его взять?
– Надеюсь, недалеко отсюда.
– Вы шутите.
Жирар вместо ответа вынул из кармана сложенный лист бумаги и передал его мне.
Я развернул бумагу и чуть не запрыгал от радости; то был открытый лист и предписания местным отрядным командирам давать по требованию Жирара то число людей, которое он найдет нужным для истребления львов в окрестностях гельмского лагеря. Жирар прибавил, что недавно поблизости Гельма открыта туземцами свинцовая руда, которую правительство предписало разработать; а как частые посещения всякого рода животных беспокоят рудокопов, то и прислан он, Жирар, поохотиться.
– Когда же мы отправимся? – спросил я.
– Через час, если вам угодно, – отвечал он.
Через час мы расстались с отрядом и выехали из лагеря».
– Скажите, полковник, наружность Жирара соответствует ли его силе? – спросил румяный господин.
– Кто же вам сказал, что он силен, – отвечал граф. – Он меньше меня ростом, узок в плечах и такой доброй наружности, что, смотря на него, конечно, никто не догадается, что наружность эта принадлежит грозному бичу львов. Прибавьте ко всему этому скромность и неловкость молодой девушки, и вы получите полный портрет Жирара.
– Итак, граф, вы выехали из лагеря.
«Да, в этот же вечер и чрез несколько часов мы остановились посреди шалашей рудокопов. Появление Жирара было истинным праздником для этих бедных людей. Целая толпа женщин, покрытых рубищами, окружила его со всех сторон; многие поднимали кверху детей своих, кланялись до земли, кричали, смеялись и даже прикладывались к полам его сюртука. Нам отвели лучший шалаш; разостлали в нем несколько войлоков и снабдили нас фруктами, кабаньим мясом и всем, что нашлось лучшего в этом краю. Когда же жители маленькой колонии разошлись, Жирар потребовал к себе одного из старших. К нам явился высокий и худой араб в засаленном бурнусе; он бросился к ногам Жирара и целовал их, потом встал и скрестил руки на груди.
– Часто ли показывается лев? – спросил Жирар.
– Ах, как часто! ах, как часто, и не без крови! Несчастные стада! и все погибнет! и скорбь людям! и…
Араб, словоохотливый, как все его соотечественники, не кончил бы никогда; но Жирар крикнул на него, и араб умолк, бросившись снова к ногам нашим.
– Отвечай на вопросы мои коротко и ясно, – сказал Жирар. – Во-первых, как часто показывается лев?
– Еженедельно, – отвечал араб.
– Все тот же или разные?
– Один и тот же.
– Почему ты знаешь?
– Он ходит в одну ногу, – отвечал араб.
– Ты видел след?
– Я видел два.
– Где именно?
– На Сейбузской долине.
– Далеко от Ключа?
– На двадцать взмахов левее.
– Этого достаточно, – сказал Жирар; потом, подумав, он спросил у араба: – Как давно видели льва в последний раз?
– Три луны взошли с той поры, – отвечал араб.
Жирар бросил арабу мелкую монету, которую тот схватил с жадностию, потом поцеловал еще раз ногу Жирара и вышел из шалаша, оставя нас вдвоем.
– Довольны ли вы собранными вами сведениями? – спросил я у моего товарища.
– Так доволен, что прощу у вас, полковник, только три ночи и никак не больше четырех; они же, на ваше счастье, светлы, как день, и не будь я Жирар, если через неделю львиная шкура не будет сушиться на солнце против нашего шалаша.
Я крепко пожал его руку и, не спрашивая больше ни о чем, вышел, чтоб дать ему время сообразить на просторе план охоты и сделать все нужные приготовления. Вечер был прекрасный; когда я возвратился, Жирар спал уже самым безмятежным сном. Проснувшись на следующее утро, я оглянулся – товарища моего не было; он пришел в час обеда и радостно объявил мне, что араб сказал правду и все идет очень хорошо. Одна из женщин колонии принесла нам кусок жареной баранины и разваренного пшена. Жирар ел за десятерых. После скромной трапезы он пригласил меня последовать его примеру и заснуть часа четыре.
– А ночь на что? – спросил я.
– А ночь на льва, – отвечал он, преспокойно укладываясь.
– Неужели сегодня?
– Именно, – проговорил он.
Меня бросило в жар, а Жирар захрапел прегромко.
