Лайош Мештерхази - Мартон Андришко, бургомистр
И в тот вечер, когда у Сирмаи проходило тайное совещание, Андришко ел подогретый суп. На другом конце стола, уже поужинав, сидела Магда. Лицо девушки было усталым. Глядя в одну точку, она грустно рассказывала:
– С тех пор я его не видела… Он все избегает нас… Не надо было сразу отстранять его от службы. Ведь ты же сам говорил, что это не такое уж серьезное дело… Временное отстранение от должности он перенес тяжелее, чем взыскание…
Андришко молча ел суп, только на мгновение наморщил лоб.
– Он мог быть нашим, – продолжала Магда, – ведь он уже встал на правильный путь. Умный, честный молодой человек… Так, пожалуй, мы от себя всех людей отпугнем… Если будем жестоки и слишком строги к ним… Теперь…
Андришко положил ложку и посмотрел на дочь; на какой-то миг взгляд его встретился с ее печальным взглядом. Задумавшись, возможно даже не обращая внимания на слова дочери или, наоборот, напряженно размышляя о них, он слушал Магду, по-прежнему не поднимая глаз от стола.
– Он такой… искренний, и у него действительно… был горячий интерес к нашей политике, к теории. Знаний, которые я получила в Дебреценской партшколе, было уже недостаточно, чтобы ответить на все его вопросы… Ведь ни о чем другом, по существу, мы с ним и не говорили… И я охотно занималась с ним, потому что видела в нем умного, честного человека с хорошими намерениями. Нет, он будет нашим! Обязательно будет. Но вот теперь… Я даже не знаю…
А для Андришко все уже было ясно. В глазах дочери, в ее голосе он увидел и почувствовал больше, чем просто опасение за судьбу своего ученика. Ему так хотелось рассказать ей, что следствие подходит к концу, что за слабый контроль Янчо получит всего только предупреждение и его восстановят в должности. А не заходит к ним Янчо потому, что с Запада приехала девушка, которую он считает чуть ли не невестой…
И все же Андришко ничего не сказал. Он встал из-за стола и положил руку на плечо дочери.
– Да, понимаешь ли… Конечно… – проговорил он. – Разумеется… – И погладил Магду по волосам. – Янчо честный человек. Я это знаю. И умный. Вопрос только в том, не слаб ли он, не поддается ли легко чужому влиянию. Одним словом… именно так испытывается, каков человек на самом деле… Не сразу… – Ему что-то пришло в голову, он тихо рассмеялся, снова сел и, улыбаясь, почти весело начал рассказывать: – Слушай, ты помнишь Мориса из Монружа? И его Полин… Эту высокую миловидную девушку из полировочного? Морис долго с ней встречался. И вдруг девушка ни с того ни с сего передумала и вышла замуж за мясника из Витри. Помнишь? – и он снова рассмеялся. – Ну, решили мы, не повезло Морису!.. Но на другой день, после смены, заходит он к нам и приглашает: «Пошли, ребята, пропустим по стопочке, плачу!..» – «Какая муха его укусила?» – подумали мы. И тогда, у стойки в пивной, он рассказал: «Слушайте, друзья! Походил бы я с ней еще немного – и еще сильнее втюрился бы в этого цыпленка, может быть, даже женился бы на ней. Да чего говорить, обязательно женился бы! И вот – вы только представьте себе! – вдруг после свадьбы ей пришло бы в голову, что все-таки лучше было бы стать супругой почтенного мясника!» И он заказал нам еще по стопке…
Андришко некоторое время улыбался своим воспоминаниям, потом перевел разговор на серьезную тему. – Возможно, я был строг к нему, но это именно потому, что он бывал у нас и я тоже полюбил его… К сожалению, в городской управе не так уж много честных людей… – Он задумался. – Я представляю там партию. В стане врагов. И я не могу допустить, чтобы они сделали меня своей мишенью… Ну, да это еще не беда, поверь мне! Не беда! Ты говоришь, что он был бы нашим человеком… Я тоже видел в нем такие задатки. А вот теперь, именно теперь будет ясно, действительно ли он стал бы нашим. Если же нет – тоже хорошо. По крайней мере не… – он запнулся, подыскивая слова. – По крайней мере, ты не будешь напрасно тратить время, пробуя его перевоспитать. Он слаб по натуре. Нет, из такого не сделаешь нашего человека. Потому что… – Андришко покачал головой и, глядя в одну точку, закончил: – …нелегкая это борьба. – Сжав лежавшую на столе руку Магды, он добавил: – Мне тоже нелегко, поверь, дочка, совсем нелегко. Но что поделаешь, раз ты коммунист… Ну, иди ложись, девочка, и обязательно усни! И не грустить у меня!
Магда покраснела.
– Я не грущу…
– Но у тебя такой кислый вид. А я этого не люблю!
– Нет, только… только я устала немного.
– Ну, если только это, то марш спать, живо!
Еще долго после того, как Магда ушла в свою комнату, Андришко слышал, как она ворочалась на кровати. Сам он тоже не мог заснуть. Теперь довольно часто случалось, что он часами лежал в постели, а сон не приходил. Андришко готовился к экзаменам, нужно было изучить административное дело, право, бугхалтерию. А ему уже стукнуло сорок шесть, и учеба давалась нелегко; она подтачивала здоровье, отражалась на нервах. Надо было крепко держать себя в руках, чтобы не оказаться сломленным столь непривычной и большой нагрузкой.
Заседания национального комитета обычно проводились в кабинете бургомистра. На этих заседаниях место за письменным столом бургомистра занимал Альбин Штюмер. Вдоль стены на стульях и в креслах, кто где успел захватить место, располагались члены национального комитета, бургомистр, начальник полиции и те из служащих городской управы, кого пригласили участвовать в обсуждении повестки дня.
Все до мельчайших деталей удалось сохранить в тайне. Инсценировку «дела» Мартона Андришки начали разыгрывать, заранее распределив роли. Перед тем, как приступили к обсуждению повестки дня, слово попросил Гутхабер. Он ознакомил присутствующих с последним распоряжением бургомистра о передаче помещения магазина часовщику, а также со своим ходатайством, поданным в министерство промышленности.
– Мне не хотелось бы утруждать уважаемый национальный комитет слушаньем моего дела, – повысил он голос. – Ведь могут подумать, что я, мол, пришел сюда защищать свои личные интересы… Хотя, надо сказать, что и личные интересы граждан заслуживают внимания нашего уважаемого комитета… Речь, видите ли, идет о том, что одно весьма… весьма ответственное лицо в министерстве промышленности крайне неодобрительно высказалось и по этому делу, и вообще о порядке рассмотрения дел в нашем городе, и особенно… о самой персоне нашего бургомистра, который… Впрочем, письменное заключение по этому делу комитет увидит через несколько дней. Пока же я хотел бы только сказать… Словом…
Он очень волновался, беспокойно ерзал на своем месте, и Альбин Штюмер уже начал опасаться, что не обладающий большим умом хлебозаводчик не справится со своей ролью.
– Одним словом, – продолжал Гутхабер, – это лицо применило такие выражения, как «злоупотребление служебным положением», «превышение власти» и тому подобное. Поэтому я посчитал важным…
Штюмер равнодушным взглядом оглядел присутствующих.
– Считает ли нужным уважаемый национальный комитет обсудить этот вопрос? – спросил он.
Андришко попросил слова. Улыбаясь, Альбин Штюмер наклонился к нему и тихо сказал:
– Я бы посоветовал тебе, Марци, выступить в конце, поскольку, как видно, есть еще желающие высказаться.
И верно, рука Фери Капринаи уже маячила в воздухе. Фери начал громко и решительно:
– Уважаемый национальный комитет! Мне хотелось бы, чтобы этим делом действительно занялись, и занялись в срочном порядке, именно теперь, здесь. Злоупотребление служебным положением – это очень серьезное обвинение, и в отношении господина бургомистра оно выдвигается не впервые. Печально, конечно, что этот вопрос до сего времени обсуждался не на таком демократическом форуме, а в приватных беседах да шепотком. Я могу сообщить, что один из членов руководства нашей партии, могу даже назвать его фамилию, – инспектор по садоводству Дюла Шароши, – еще прошлой осенью заявил, что по распоряжению бургомистра из городской оранжереи и парников известной вам большой селекционной станции, принадлежащей городу, были вывезены все стекла. Уважаемому национальному комитету понятно огромное народнохозяйственное значение оранжереи… И это было сделано на пороге зимы!
Поднялся шум, кто-то из депутатов-коммунистов крикнул:
– Стекла нужны были городской больнице! А это на пороге зимы важнее оранжереи!..
Стуча левой рукой по столу, Альбин Штюмер поднял правую, призывая к порядку. Когда ему удалось добиться тишины, он сказал:
– 'Я очень прошу уважаемый национальный комитет отнестись к делу со всей серьезностью, соблюдая при этом должный порядок. Злоупотребление служебным положением – весьма серьезное, а для государственного служащего, пожалуй, самое тяжелое обвинение…
Тут его неожиданно прервал короткой репликой доктор Маркович, сидевший в группе социал-демократов:
– До пяти лет тюремного заключения!.. Статья четыреста семьдесят шестая Уголовного кодекса!
