Николай Лейкин - Вне рутины
— Соняша! да одѣвайся-же скорѣй! Онъ идетъ.
Но отвѣта не послѣдовало.
Манефа Мартыновна взглянулась въ гостиной въ зеркало, наскоро поправила прическу, кружевной фаншонъ на головѣ и быстро направилась къ прихожей, гдѣ кухарка Ненила успѣла ужъ отворить дверь и снимала съ гостя пальто.
Изъ прихожей послышалось раскатистое откашливанье, затѣмъ громкое сморканіе, словно кто трубилъ на трубѣ и, наконецъ, въ дверяхъ изъ прихожей въ гостиную показался Іерихонскій.
Іерихонскій былъ высокій старикъ, нѣсколько сутуловатый, не ожирѣвшій, съ немногими остатками волосъ на головѣ, около крупной лысины, гладко острижённый, съ большими оттопыренными круглыми ушами, съ совершенно обритымъ, какъ у актера, лицомъ, въ золотыхъ очкахъ и съ черными бровями надъ ними. Одѣтъ онъ былъ въ черный сюртукъ нараспашку, бѣлый жилетъ и имѣлъ на шеѣ орденъ. Въ рукѣ онъ держалъ шляпу-цилиндръ. Манефа Мартыновна слегка попятилась, чтобъ дать ему возможность войти въ гостиную. Іерихонскій сдѣлалъ два шага и произнесъ:
— Узнаю многоуважаемую хозяйку. Позвольте отрекомендоваться, Манефа Мартыновна. Антіохъ Захаровъ Іерихонскій, дѣйствительный статскій совѣтникъ моего Бога и государя. Прошу любить и жаловать.
— Очень пріятно познакомиться, Антіохъ Захарычъ… — проговорила Манефа Мартыновна, протягивая ему руку.
— Позвольте ужъ къ ручкѣ… досточтимая хозяюшка… Мы люди не новаго закала.
И наклонившись, Іерихонскій чмокнулъ Манефу Мартыновну въ руку своими сочными губами, а она поцѣловала его въ лысину и сказала, указывая на кресло:
— Прошу покорно садиться, Антіохъ Захарычъ.
Іерихонскій поставилъ на столъ шляпу и сѣлъ, а Манефа Мартыновна помѣстилась противъ него.
Онъ тотчасъ-же извлекъ изъ жилетнаго кармана часы, посмотрѣлъ на нихъ и проговорилъ:
— Ровно семь. Какъ приглашали, такъ и явился. Не опоздалъ ни минуты. Ужасно не люблю опаздывать и отъ ногтей юности пріучилъ себя къ аккуратности.
— Аккуратность прекрасная вещь… — поддакнула ему Манефа Мартыновна, не зная, что сказать въ отвѣтъ.
— Воспитываетъ характеръ-съ… — кивнулъ ей Іерихонскій. — И если-бы нынѣшнее юношество наблюдало надъ собой…
— О, современная молодежь очень неаккуратна!
— И напрасно. Совершенно напрасно. Согласитесь сами, что напрасно. Прежде всего надо наблюдать за природой. Въ природѣ все аккуратно — обязанъ и ты, смертный, подражать ей… Возьмемъ свѣтила небесныя, возьмемъ перемѣны временъ года, восходъ и заходъ солнца. Вѣдь солнце, напримѣръ, не взойдетъ ни на минуту позже, ни на минуту раньше противъ того времени, которое ему опредѣлено Всевышнимъ Судьей… Такъ долженъ и человѣкъ. Вотъ я, напримѣръ… Какъ поздно съ вечера я ни легъ-бы, а ужъ въ восемь часовъ утра я на ногахъ, четверть девятаго выхожу къ самовару… Но я зарапортовался. Я слишкомъ хвалю себя съ перваго раза и вы можете подумать, сударыня, что я эгоистъ, — спохватился Іерихонскій, помолчалъ нѣсколько секундъ и спросилъ: — А гдѣ-же молодая хозяюшка? Я про Софью Никоколаевну…
Манефа Мартыновна замялась, сдѣлала кислую гримаску, потомъ улыбнулась, взмахнула для чего-то руками, снова сложила ихъ на животѣ и только тогда произнесла:
— А она у меня сегодня что-то не того… Немножко хохлится. Впрочемъ, сейчасъ выйдетъ.
— Не совсѣмъ здорова? Боже мой! — чуть не вскричалъ Іерихонскій. — Такъ зачѣмъ-;е вы мнѣ непремѣнно сегодняшній вечеръ назначили для знакомства? Сколь ни лестна мнѣ такая поспѣшность, но я, многоуважаемая Манефа Мартыновна, могъ-бы и обождать при такихъ уважительныхъ обстоятельствахъ къ промедленію. Не зубки-ли у нихъ?..Тогда я могу предложить одно прекрасное симпатическое средство.
— Нѣтъ, она такъ… Съ утра она была весела и бодра, но вотъ къ вечеру немножко… Ну, и прилегла. Голова немножко болѣла… А теперь ничего… Теперь она одѣвается. Сейчасъ выйдетъ. Немножко неаккуратна. Она не въ васъ.
Послѣднія слова Манефа Мартыновна сказала тихо и улыбнулась.
— Отъ головной боли я могу тоже предложить прекрасное средство… — сказалъ Іерихонскій.
— Ахъ, пожалуйста… У меня такъ часто болитъ голова.
— Надо каучуковой гребенкой чесаться. Чесать именно то мѣсто на головѣ, которое болитъ. Чесать долго — и проходитъ.
— Непремѣнно попробую.
— А потомъ, когда вы разгорячите больное мѣсто гребенкой — натрите его кусочкомъ камфары.
— Скажите, какъ это просто! И у Соняши очень, очень часто болитъ голова.
Сказавъ эти слова, Манефа Мартыновна умолкла. Она не находила мотива для разговора, опустила внизъ глаза и посмотрѣла на сапоги Іерихонскаго. Сапоги были дѣйствительно прекрасно вычищены. Затѣмъ, когда она подняла глаза, то увидала, что у Іерихонскаго въ лѣвомъ ухѣ была маленькая золотая серьга.
— Вы курите, Антіохъ Захарычъ? — быстро спросила Манефа Мартыновна у Іерихонскаго. — Если курите, такъ пожалуйста… Вотъ папиросы, вотъ спички… У меня и Соняша иногда балуетъ. Эти папиросы ея работы.
— Не изъ курящихъ-съ, — отвѣчалъ Іерихонскій, сдѣлавъ легкій поклонъ. — Когда-то нюхалъ-съ, но бросилъ-съ, хотя говорятъ, нюхать табакъ для прочистки зрѣнія хорошо. Лѣтъ двадцать ужъ бросилъ-съ… Обстоятельства заставили или, лучше сказать, духъ времени. Всѣ бросать стали. Половина нашей канцеляріи бросила. Остался одинъ начальникъ нюхающій, но и онъ вскорѣ волею Божіею помре. Назначенъ былъ къ кормилу ненюхающій, — ну, и я забастовалъ. Да и аккуратнѣе-съ. Бывало, грудь сорочки всегда табакомъ засыпана, а теперь вотъ чисто.
Іерихонскій ткнулъ себя правой рукой въ грудь сорочки и при этомъ Манефа Мартыновна замѣтила у него на указательномъ пальцѣ большой золотой перстень съ красной сердоликовой печатью.
Манефа Мартыновна безпокойно косилась на дверь спальни и съ нетерпѣніемъ ждала, что дверь отворится и покажется Сопяша, но дочь не показывалась. Приглашать Іерихонскаго до выхода дочери къ чайному столу она считала неудобнымъ и въ ожиданіи дочери ей поневолѣ пришлось измышлять мотивы для разговора.
— А въ винтъ вы играете, Антіохъ Захарычъ? — вдругъ спросила она, обрадовавшись, что нашелся мотивъ.
Іерихонскій засіялъ.
— Обожаю-съ, — отвѣчалъ онъ. — Вотъ отъ этого грѣха не могу себя отучить, да считаю и излишнимъ. Вѣдь всѣ нынче винтятъ. Винтятъ и статскіе, винтятъ и военные, винтитъ даже духовенство. И ничего я тутъ не нахожу предосудительнаго, если по маленькой, для препровожденія времени…
— Что-же тутъ предосудительнаго, помилуйте… — поддакнула хозяйка.
— Вотъ, вотъ… И даже напротивъ… Винтъ пріучаетъ къ аккуратности… Неаккуратный человѣкъ плохой игрокъ въ винтъ. Опять-же онъ развиваетъ память. Жизнь наша вообще не красна, а за винтомъ вы можете забыть всѣ житейскіе уколы и даже невзгоды.
— Совершенно справедливо, Антіохъ Захарычъ, — поддакнула Манефа Мартыновна.
— Вѣрно-съ. Пойду дальше. За винтомъ хоть и спорятъ иногда другъ съ другомъ, но по моему…
Въ это время въ двери спальни щелкнулъ замокъ. Манефа Мартыновна слегка вздрогнула и взглянула на дверь. Остановилъ свою рѣчь и Іерихонскій. На порогѣ появилась Соняша въ черномъ платьѣ и съ темно-розовымъ бантомъ ли груди. Лицо ея было хмуро. Іерихонскій поднялся со стула и выпрямился во весь ростъ.
— Пожалуйста, представьте меня… — прошепталъ онъ Манефѣ Мартыновнѣ.
VIII
— Вотъ позволь, Соняша, познакомить тебя съ У нашимъ сосѣдомъ Антіохомъ Захарычемъ, — робко начала Манефа Мартыновна, опасаясь, чтобы дочь не сказала что-нибудь дерзкое.
— Вашъ сосѣдъ Іерихонскій… — подхватилъ Іерихонскій, кланяясь.
Соняша закусила губку и, молча, протянула ему руку.
— Въ сущности мы вѣдь почти совсѣмъ знакомы, — продолжалъ онъ, стоя. — Я безчисленное множество разъ имѣлъ удовольствіе встрѣчаться съ вами на лѣстницѣ.
— Можетъ быть, но я не замѣчала васъ, — былъ отвѣтъ.
— Часто я также слышу, какъ вы изволите заниматься музыкой. У меня сквозь полъ все слышно, и я даже различаю мотивы. Знакомъ я, стало быть, и съ вашимъ музыкальнымъ талантомъ. Музыку я и самъ люблю.
— Не похоже. Зачѣмъ-же вы тогда претендовали, что я играю по вечерамъ? Вы прислали просить, чтобъ я не играла на піанино.
— О, это всего былъ одинъ разъ, кажется, Софья Николаевна, и я глубоко объ этомъ сожалѣю. Меня болѣзнь заставляла. Я простудился, занемогъ инфлуенцей, а потомъ долгое время страдалъ безсонницей. Всего одинъ разъ.
— Нѣтъ, два и даже, кажется, три.
— Опасаюсь, не распоряжалась-ли вмѣсто меня моя прислуга. Она такъ любитъ меня и бережетъ мой покой. А я, Софья Николаевна, вѣрьте совѣсти, всего только одинъ разъ посылалъ, и то, когда у васъ была музыка въ соединеніи съ пѣніемъ. Помню, что какой-то басъ распѣвалъ.
— Это нашъ жилецъ, студентъ. У него прекрасный голосъ.
