Гюстав Флобер - Госпожа Бовари
Эмма, напротив, желала бы венчаться в полночь, при факелах; но дяде Руо эта затея была совершенно непонятна. Итак, свадьбу сыграли честь честью: присутствовало на ней сорок три человека гостей; за столом сидели шестнадцать часов; празднество возобновилось на другой день и продолжалось еще несколько дней сряду.
Глава IV
Гости съехались спозаранку в разнообразных экипажах — в одноколках, таратайках, старых тарантасах без откидного верха, в рыдванах с кожаными занавесками; а парни из соседних деревень — в телегах, на которых они стояли рядом, держась руками за края, чтобы не упасть, пуская лошадей рысью и выдерживая жестокую тряску. Некоторые прибыли из мест, отстоящих на десяток верст, — из Годервиля, из Норманвиля и из Кани. Созваны были все родственники жениха и невесты; с друзьями, с которыми вышла ссора, возобновлены связи; знакомым, давно потерянным из виду, посланы письменные приглашения.
Время от времени за изгородью слышалось щелканье бича; затворы раздвигались: на двор въезжала повозка. Подкатив к нижней ступеньке крыльца, она круто останавливалась: из нее, справа и слева, выбирался народ, потирая колени и разминая плечи. Женщины были в чепцах, в платьях городского покроя, при часах на золотых цепочках, в пелеринах со скрещенными у пояса концами или в цветных косынках, приколотых на спине булавкой и обнажавших сзади шею. Подростки, одетые как их папаши, чувствовали себя, казалось, неловко в своих новеньких фраках (в тот день многие из них впервые в своей жизни обновили сапоги); а рядом с ними, затаив дыхание, в белом платье, сшитом ко дню первого причастия и ныне удлиненном, конфузилась четырнадцати- или шестнадцатилетняя девица, без сомнения их кузина или старшая сестра, краснолицая, оторопелая, с жирными от розовой помады волосами и очень боящаяся запачкать свои перчатки. Так как не хватало конюхов, чтобы распрячь все повозки, то владельцы их, засучив рукава, принимались за дело сами. Сообразно различию общественного положения, они были одеты во фраки, в сюртуки, в пиджаки, в куртки: добротные фраки, пользовавшиеся уважением всей семьи и вынимавшиеся из шкафа только в торжественных случаях; сюртуки с длинными полами, развеваемыми ветром, с цилиндрическими воротниками, с широкими, как мешки, карманами; пиджаки из толстого сукна, обычно сопровождаемые фуражкой с медным ободком на козырьке; полуфраки с двумя пуговицами на спине, посаженными рядом, словно пара глаз, и фалды которых казались обрубленными топором плотника. Некоторые из гостей (но эти люди сидели уже, разумеется, на нижнем конце стола) были в парадных блузах, то есть блузах с отложными воротниками, с мелкими складочками на спине и низко подпоясанные матерчатым поясом.
А крахмальные сорочки на груди надувались, как латы! Все мужские головы были только что острижены, уши оттопыривались, подбородки были гладко выбриты; иные встали до зари и, бреясь в темноте, понаделали себе шрамов в виде диагонали под носом и на щеках или ссадин на коже величиною с трехфранковую монету, покрасневших дорогой на ветру, отчего все эти белые, толстые, расцветшие радостью лица были испещрены розовыми пятнами, словно жилками мрамора.
Так как мэрия находилась всего в полуверсте от фермы, туда отправились пешком и пешком вернулись домой по окончании обряда в церкви. Шествие, сначала сплошною цветною лентой извивавшееся по полям вдоль узкой межи между зелеными хлебами, вскоре растянулось и разбилось на отдельные замешкавшиеся за разговором кучки людей. Музыкант шел впереди со скрипкой, разукрашенной пестрыми бантами; за ним следовали новобрачные, родители, знакомые вперемешку, а позади, отставая, шли дети, срывали, забавляясь, колосья овса, втихомолку шалили. Платье Эммы, слишком длинное, волочилось по земле; порой она останавливалась, приподымая его, и тонкими пальчиками в перчатках отряхала с подола сухие былинки и колючки репейника, между тем как Шарль, опустив руки, ждал, пока она кончит. Дядя Руо, в новом цилиндре и во фраке, обшлага которого покрывали ему руки до ногтей, вел под руку госпожу Бовари-мать. Что касается Бовари-отца, презиравшего, в сущности, весь этот люд и явившегося запросто в однобортном сюртуке военного покроя, — он отпускал рискованные любезности молодой белокурой крестьянке, которая приседала, краснела и не знала, что отвечать. Остальные гости толковали о делах или подталкивали друг друга в спину, заранее подбодряясь к разгулью. Прислушавшись, все время можно было различить гудение и треньканье скрипки, продолжавшей играть среди полей. Когда скрипач замечал, что гости далеко отстали, он останавливался, переводил дух, долго натирал смычок канифолью, чтобы струны визжали громче, потом трогался дальше, то поднимая, то опуская ручку своей скрипки, в такт шагал; пиликанье скрипицы уже издали спугивало птичек.
Стол был накрыт в сарае. На нем возвышались четыре жарких, шесть фрикасе из цыплят, тушеная телятина, три бараньих ноги, посредине — хорошенький жареный молочный поросенок, окруженный четырьмя колбасами, под щавелем, а по углам — графины с водкой. Сладкий сидр в бутылках вскипал густою пеной вокруг пробок, и все стаканы заранее были до краев наполнены вином. Огромные блюда с желтым кремом дрожали при малейшем толчке; на гладкой их поверхности завитушками из леденца были выведены вензеля новобрачных. Для тортов и миндального теста выписали кондитера из Ивето. Так как он выступал в этих местах в первый раз, то все изготовил старательно и за десертом сам подал свадебный пирог, вызвавший громкие восклицания. Основанием его служил четырехугольник из синего картона, изображавший храм с выступами, колоннадами и лепными статуями в углублениях, усеянных звездами из золотой бумаги; второй ярус составляла башня-торт, окруженная бойницами из цукатов, миндаля, изюма, апельсинных ломтиков; и наконец, на верхней площадке — подобии зеленого луга со скалами, озерами из варенья и лодочками из ореховой скорлупы — маленький амур качался на шоколадных качелях, столбы которых расцветали двумя бутонами живых роз.
Угощались до самого вечера. Устав от долгого сидения, шли прогуляться по двору или сыграть партию в пробки в риге, а потом опять садились за стол. Несколько человек к концу обеда захрапели. Но за кофе все оживилось; гости затянули песни, стали состязаться в силе и ловкости, поднимали тяжести, показывали при помощи большого пальца фокусы, пробовали взваливать на плечи телеги, говорили непристойности, целовали женщин. Вечером, перед разъездом, лошади, наевшиеся овса по горло, не хотели становиться в оглобли: брыкались, вставали на дыбы, рвали сбрую; их хозяева ругались или хохотали; и всю ночь, при свете луны, по окрестным дорогам неслись вскачь таратайки, взлетая на рытвинах, перемахивая через кучи булыжника, задевая за придорожные кусты: женщины высовывались за дверцы и схватывали вожжи.
Оставшиеся в Берто всю ночь напролет пировали на кухне. Дети уснули под лавками.
Новобрачная умоляла отца, чтобы ее избавили от обычных шуток. Тем не менее родственник, рыбный торговец (он в виде свадебного подарка привез даже две камбалы), собирался было прыснуть водой сквозь замочную скважину свадебного покоя; как раз вовремя подоспел папенька Руо, чтобы его остановить и разъяснить ему, что почтенное положение его зятя не допускает подобных неприличий. Немалого труда стоило отговорить родственника; в душе он осудил Руо за чванство и спесь и сел в угол к четырем-пяти гостям, которые — так как им, по несчастной случайности, несколько раз кряду достались за обедом худшие куски мяса — были равно недовольны приемом, шушукались насчет хозяина и обиняками желали ему разориться.
Госпожа Бовари-мать целый день не разжимала губ. С нею не советовались ни о туалете невестки, ни об устройстве обеда. Она удалилась рано. Ее супруг, вместо того чтобы проводить ее, послал за сигарами в Сен-Виктор и курил до рассвета, потягивая грог, изготовленный из кирша, — напиток, дотоле неизвестный присутствующим и упрочивший их уважение к господину Бовари.
Шарль на шутки был не горазд и ничем не блеснул за свадебным обедом. Он отвечал весьма ненаходчиво на остроты, каламбуры, двусмысленности, любезности и развязные подтрунивания, которыми гости сочли своим долгом осыпать его с первого блюда.
На другой день зато он казался другим человеком. Скорее его, чем жену, можно было принять за новобрачную, еще вчера — красную девушку; глядя на молодую, напротив, нельзя было подметить ни малейшей перемены. Завзятые насмешники не знали, что им изобрести, и, когда она проходила мимо, тщетно напрягали все свое остроумие. А Шарль ничего не маскировал. Он называл ее женой, говорил ей «ты», осведомлялся о ней у каждого, поминутно искал ее и уводил в глубь двора, где вдалеке, за деревьями, было видно, как он обнимает ее за талию и ходит, склонясь над ней, прижимаясь головой к вырезу ее лифа.
