Фланнери О’Коннор - Храм Духа Святого
— Отлично! — воскликнул он. — Просто отлично в этот чудеснейший день!
В семьдесят восемь лет его лицо было точно мучнистой росой подернуто. По утрам он занимался — читал и писал, а во второй половине дня ходил туда-сюда по улицам, останавливал детей и задавал им вопросы. Если слышал чьи-то шаги по коридору, всякий раз открывал дверь и выглядывал.
— Да, день погожий, — сказала она устало.
— А вы знаете, чей сегодня славный день рождения?
Руби покачала головой. Вечно у него какой-нибудь такой вопросик. О чем-нибудь историческом, чего никто не знает, — спросит, а потом закатит речугу. Раньше он в школе преподавал.
— Угадайте, — не отставал он.
— Авраама Линкольна, — промямлила она.
— Фу! Совсем не стараетесь, — сказал он. — А если подумать?
— Джорджа Вашингтона, — сказала она, начав подниматься дальше.
— Стыдно! — закричал он. — Муж оттуда, а вы не знаете! Флориды! День рождения Флориды! Идите-ка сюда.
Он исчез в своей комнате, поманив Руби длинным пальцем.
Спустившись на две ступеньки, она сказала: «Мне вообще-то надо идти» — и просунула голову в дверь. Размером комната была с большой шкаф, и стены сплошь были оклеены открытками с местными зданиями; это создавало иллюзию пространства. С потолка свисала лампочка, светившая на мистера Джерджера и его маленький стол.
— Вот, слушайте.
Склонясь над книгой, он стал водить пальцем по строчкам:
— «3 апреля 1516 года, в праздник Пасхи, он подошел к оконечности нашего континента». Кто — он? Знаете?
— Христофор Колумб, — сказала Руби.
— Понс де Леон, — закричал он. — Понс де Леон! Вам бы следовало о Флориде знать. Муж ведь оттуда.
— Да, он родился в Майами, — сказала Руби. — Он не из Теннесси.
— Флорида — штат неблагородный, но важный, — сказал мистер Джерджер.
— Еще какой важный, — согласилась Руби.
— Вы знаете, кто такой был Понс де Леон?
— Основатель Флориды, — бодро ответила Руби.
— Он был испанец, — сказал мистер Джерджер. — А знаете, что он искал?
— Флориду, — сказала Руби.
— Понс де Леон искал источник юности, — сказал мистер Джерджер, закрыв глаза.
— Надо же.
— Некий родник, — продолжал мистер Джерджер, — чья вода дарила пьющим вечную молодость. Иными словами — он стремился всегда быть молодым.
— Нашел он его? — спросила Руби.
Мистер Джерджер молчал, не торопясь открыть глаза. Потом заговорил:
— Вы подумали — нашел? Вы подумали — нашел? И могло, по-вашему, так быть, что никто другой этим источником не воспользовался? Могло, по-вашему, так быть, что на земле остался хоть один человек, не пивший оттуда?
— Я не сообразила, — сказала Руби.
— Никто теперь не соображает, — пожаловался мистер Джерджер.
— Мне вообще-то надо идти.
— Источник был найден, — сказал мистер Джерджер.
— Где? — спросила Руби.
— Я пил из него.
— И куда вы ради этого отправились? — спросила она. Она наклонилась к нему ближе, и на нее повеяло его запахом — все равно что сунуть нос под крыло сарычу.
— В мое собственное сердце, — сказал он, кладя ладонь себе на грудь.
— А… — Руби отодвинулась. — Ну, мне пора. Брат, наверно, дома.
Она переступила порог.
— Спросите мужа, знает ли он, чей сегодня славный день рождения, — сказал мистер Джерджер, глядя на нее с напускной скромностью.
— Спрошу, спрошу.
Она повернулась и дождалась звука дверной защелки. Потом оглянулась, убедилась, что дверь действительно закрыта, выдохнула воздух и секунду постояла, глядя в темную лестничную высь.
— Боже милосердный, — сказала она.
Чем выше, тем мрачнее и круче.
К тому времени, как она поднялась на пятую ступеньку, дыхания уже опять не стало. Отдуваясь, одолела еще несколько. Потом остановилась. Заболело в животе — словно какой-то кусочек толкается во что-то другое. Такое уже с ней было несколько дней назад. Эта боль ее сильней всего испугала. Слово «рак», которое пришло ей тогда на ум, она тут же выгнала и больше не пускала, потому что никакой такой ужас с ней случиться не может, а не может потому, что просто не может. Сейчас вместе с болью вернулось и слово, но она схватила мадам Золи-ду и разрубила ею слово пополам. Все кончится счастьем. Она разрубила надвое и половинки, потом рубила еще и еще, пока не остались невнятные клочки. Ей захотелось сделать остановку на третьем этаже — если, конечно, доберется до третьего, вот ведь беда какая, — и поговорить с Лаверной Уоттс. Лаверна, помощница педикюрши, была ее хорошей подругой.
Дошла-таки, хватая воздух ртом, с таким ощущением, будто коленные чашечки полны пенистой газировки, и постучала в дверь Лаверны рукояткой пистолета, забытого Хартли Гилфитом. Прислонилась передохнуть к дверной стойке — и внезапно пол вокруг провалился. Стены почернели, и она завертелась в пустоте, не в силах дышать, в ужасе от предстоящего падения. Потом в дальней дали отворилась дверь, и она увидела стоящую в проеме крохотную Лаверну — дюйма четыре ростом, не больше.
Лаверна, высокая особа с волосами соломенного цвета, громко расхохоталась и хлопнула себя по бедру, как будто ей показали что-то страшно уморительное.
— С оружием! — воскликнула она. — Ну и вид! С оружием!
Проковыляв к софе, она рухнула на нее и высоко вскинула ноги — а затем бессильно, с глухим стуком их уронила.
Пол под Руби поднялся до такой высоты, что она могла теперь его видеть, и застыл чуть наклонно. С жутчайшей сосредоточенностью во взоре она нащупала его ногой и оперлась. В глубине комнаты показалось кресло, и она двинулась к нему, осторожно ставя ноги одну перед другой.
— Тебя в шоу про Дикий Запад надо отдать! — сказала Лаверна Уоттс. — Обхохочешься!
Руби добралась до кресла и кое-как села.
— Замолчи, — сказала она хрипло.
Лаверна сидя наклонилась вперед, показала на нее пальцем и опять упала на спину, сотрясаясь от смеха.
— Хватит! — закричала Руби. — Хватит! Я больна.
Лаверна встала и в два или три больших шага пересекла комнату. Приблизившись к Руби, нагнулась, прищурила один глаз и посмотрела ей в лицо, как в замочную скважину.
— Ты лиловая какая-то, — сказала она.
— Я больна, ясно тебе? — мрачно отозвалась Руби.
Лаверна постояла, поглядела — и чуть погодя скрестила руки на груди, многозначительно выпятила живот и пустилась раскачиваться взад-вперед.
— Ну, и зачем ты явилась сюда с этим пистолетом? Где его подобрала?
— Села на него, — промямлила Руби.
Лаверна стояла, покачивала животом, и ее лицо приобретало мудрое-премудрое выражение. Тем временем Руби, откинувшись в кресле, разглядывала свои ступни. Комната мало-помалу успокаивалась. Руби вдруг села прямо и вытаращилась на свои лодыжки. Опухли! Нет, никаких врачей, завела она мысленно ту же шарманку, не пойду, и все. Не пойду.
— Не пойду, — пробормотала она вслух, никаких врачей, никаких…
— И сколько же ты намерена держаться? — спросила Лаверна и захихикала.
— Опухли у меня лодыжки?
— По-моему, какие были, такие и есть, — сказала Лаверна, вновь шлепнувшись на софу. — Толстоватые, да.
Свои ступни она водрузила на изножье софы и легонько ими повращала.
— Как тебе туфли?
Туфли были травяного цвета, на очень высоких и тонких каблуках.
— Опухли, мне кажется, — сказала Руби. — На последних ступеньках перед тобой я жутко себя чувствовала, по всему телу…
— Тебе надо к врачу.
— Нет, мне не надо ни к какому врачу, — отрезала Руби. — Сама могу о себе позаботиться. Я, по-моему, неплохо справлялась все это время.
— Руфус дома?
— Не знаю. Я всю жизнь от врачей стараюсь подальше. Я всю жизнь… а что?
— Что — а что?
— Почему ты спросила, дома ли Руфус?
— Руфус очаровашка, — сказала Лаверна. — Хочу у него узнать, как ему мои туфли.
Руби выпрямилась с яростным видом, вся розовая и лиловая.
— При чем тут Руфус? — зарычала она. — Он дитя малое. — (Лаверне было тридцать.) — Какое ему дело до женских туфель?
Лаверна села прямо, сняла одну туфлю и заглянула внутрь.
— 9В размерчик, — сказала она. — Сдается мне, ему бы понравилось то, на что она надевается.
— Руфус младенец, понятно? У него нет времени рассматривать твои ноги. Нет времени на всякое такое.
— Ну что ты, времени у него как раз вдоволь, — сказала Лаверна.
— Ага, — пробормотала Руби и опять увидела, как он ждет, имея вдоволь времени в запасе, там где-то, нигде, еще не родившись, просто дожидается того часа, когда можно будет сделать мать еще мертвей.
— Вроде и правда у тебя лодыжки опухли, — сказала Лаверна.
— Да, — сказала Руби, шевеля ими. — Да. Как-то тесно мне там. Я жутко себя чувствовала на этой лестнице — дыхания никакого, по всему телу теснота какая-то, в общем — ужасно.
