Генри Джеймс - Трофеи Пойнтона

Из окна своей комнаты — на следующее утро, перед завтраком — Фледа увидела в саду Оуэна с Моной, шествовавшей с ним бок о бок под летним зонтиком, но не удостаивавшей, кажется, ни единым взглядом великолепную цветочную мозаику, размещенную тут для всеобщего обозрения рукой миссис Герет. Мона то и дело опускала глаза долу — полюбоваться на блеск своих не уступавших размером мужским лаковых туфель, которые она при каждом шаге слегка выбрасывала вперед — ну и походка! — чтобы решить наконец, довольна она ими или нет. Когда Фледа спустилась, миссис Герет уже была в комнате для завтрака, и тут же с террасы через застекленную дверь вошел Оуэн, один, и сердечно расцеловался с матушкой. Фледе тотчас пришло в голову, что она здесь лишняя — разве не для того влетел он сюда на гребне радостной волны, чтобы объявить, пока обе леди Бригсток еще не откланялись, что Мона наконец выжала из себя сладостное слово, о котором он столько мечтал? Он пожал Фледе руку, как всегда энергично и дружески, но она исхитрилась не посмотреть ему в лицо: в его лице ей нравилось отнюдь не отражение блестящих носков Мониных огромных туфель. Она вполне готова сносить саму девицу, но не в силах стерпеть мнение о ней Оуэна. Ей почти удалось выскользнуть в сад, но в последний миг ее внезапно перехватила миссис Герет, порывисто притянув к себе, словно для нежного утреннего приветствия, и затем, все еще не отпуская, с бравадой, даруемой хорошим ночным отдыхом, вдруг сказала:

— Так что же, сынок, что думает твоя юная леди о нашем скромном жилище?

— Она думает, что у нас совсем недурно!

Фледа тотчас догадалась по его тону, что он вошел не затем, чтобы объявить то, к чему она приготовилась; в его тоне было даже нечто подтверждающее скорее уверенность миссис Герет во временном избавлении от опасности. Более того, она не сомневалась в том, что прозвучавшее из его уст красноречивое подтверждение вкуса Моны являло собой точное воспроизведение тех слов, в каковых она сама свой вкус запечатлела; Фледа явственно слышала, словно разговор происходил при ней, очаровательный диалог молодой пары: «Забавный склад всякой всячины, как вам кажется?» — «Да, совсем недурно!» — снисходительно отзывается Мона; после чего они, вероятно, хлопнув друг друга по плечу, снова мчатся взапуски вверх или вниз по какому-нибудь зеленому склону. Фледа знала, что миссис Герет еще не вымолвила ни единого слова, которое показало бы ее сыну, как она боится; невозможно было, чувствуя на себе ее руку, не ощутить, что она вся пульсирует, словно перед решительным наступлением. Ответ Оуэна был вовсе не таков, чтобы дать толчок обсуждению художественной восприимчивости Моны; тем не менее миссис Герет после краткой паузы задала следующий вопрос — самым невинным тоном, в котором Фледа сразу распознала холодное лицемерие:

— Она испытывает хоть что-нибудь к прелестным старинным вещам? — Взгляд ее был чист, как утренняя заря.

— Ну конечно, ей вообще нравится все прелестное. — И Оуэн, органически не переносивший вопросов — давать ответы было для него почти так же ненавистно, как для крупного пса «выделывать трюки», — добродушно улыбнулся Фледе: уж она-то понимает, что он имеет в виду, даже если его собственной матушке это невдомек. Фледа, впрочем, понимала главным образом то, что миссис Герет с каким-то странным, полубезумным смешком притиснула ее к себе так, что она чуть не вскрикнула.

— Думается, я без малейшего сожаления отдала бы все человеку, на которого я могу положиться, которого могу уважать. — Фледа расслышала, как дрогнул ее голос от усилия не обнаружить ничего, кроме того, что она желала обнаружить, и почувствовала глубокую искренность скрытого смысла ее слов, толковать которые следовало в том духе, что самое подлинное благочестие для нее — стать на колени перед собственными высокими принципами. — Лучшие из вещей в этом доме, как тебе хорошо известно, это те, которые нам с твоим отцом вместе удалось собрать, те, которые дались нам нелегким трудом, годами ожиданий и лишений. Да, — вскричала миссис Герет, подхваченная вольным потоком фантазии, — в этом доме есть вещи, ради которых мы едва не обрекли себя на голодную смерть! Они были наша религия, наша жизнь, мы сами! И теперь они — это только я… нет, не только я, еще немного вы, хвала Господу, моя милая! — продолжала она, внезапно наградив Фледу поцелуем, с очевидным намерением возвести ее в подобающий ранг. — Среди этих вещей нет ни одной, которую я бы не знала и не любила, — да, точно так же перебираешь и лелеешь в памяти счастливейшие моменты жизни. С завязанными глазами, в кромешной тьме, дайте мне провести по ним пальцем, и я тотчас отличу одну от другой. Для меня это живые существа; они знают меня, отзываются на прикосновение моей руки. Но я отдала бы их все, как это ни странно, раз уж так или иначе придется, в другие любящие руки, другой преданной душе. Для них еще есть надежда увидеть заботу, в которой они нуждаются, встретить понимание, которое выявляет их красоту. Чем препоручать их особе невежественной и вульгарной, я, право, лучше собственными руками их уничтожу! Неужели вы мне не верите, Фледа, неужели вы сами не сделали бы то же? — воззвала она к своей юной приятельнице, сверкая глазами. — Я не в силах помыслить, что здесь станет хозяйничать подобная особа — не в силах! Мне неведомо, на что она способна; наверняка учинит какое-нибудь непотребство, да хотя бы натащит в дом кучу собственных вещичек и прочих ужасов. В мире полным-полно дешевой мишуры, а в наш кошмарный век тем паче, на каждом шагу нам их пихают. Теперь станут пихать в мой дом, засорять ими мои сокровища — мои, мои и больше ничьи! Кто спасет их ради меня — я спрашиваю вас, кто? — И она снова повернулась к Фледе с желчной, вымученной улыбкой. Ее выразительное, с породистым носом, одухотворенное лицо могло бы быть лицом Дон-Кихота, вступившего в бой с ветряной мельницей. Вовлеченная в вихрь этой пылкой тирады, бедная Фледа, оробевшая, смущенная, попыталась было смешком опровергнуть всякие намеки по своему адресу — только чтобы почувствовать, как ее с новой страстью сжали в тиски и, как ей показалось, швырнули прямо в красиво очерченный удивленно открытый рот (ах, какие зубы!) бедного Оуэна, чей неповоротливый мозг от изумления вовсе заклинило. — Вы — вы, конечно, спасли бы их — и только вы, одна в целом свете, потому что вы знаете, чувствуете, как я сама, прекрасное, истинное, чистое! — Непоколебимая суровость нравственного закона и та не могла быть выражена тоном более патетическим, нежели эта ода юной особе, которая не обладала только одной из усердно проповедуемых миссис Герет добродетелей. — Вы были бы мне достойной заменой, вы пеклись бы о них как подобает, с вами Пойнтон оставался бы Пойнтоном, — строго, как приговор, возвестила она, — и, зная, что здесь вы, — да, вы, — я, кажется, могла бы наконец обрести покой и сойти в могилу! — Она упала Фледе на грудь и, прежде чем Фледа, сгорая от стыда, сумела ее от себя оторвать, залилась горючими слезами, которые невозможно было объяснить, но, вероятно, можно было понять.

Неделю спустя Оуэн Герет приехал известить матушку о том, что у них с Моной Бригсток все решено; но Фледе это известие не принесло радости, особенно когда она представила себе, каково должно быть его изумление оттого, что она все еще пребывает под крышей их дома. После той ужасной утренней сцены ее положение сделалось нестерпимо ложным: за первой сценой, едва Фледа, проводив гостей, осталась наедине со своей экстравагантной приятельницей, последовала еще одна, учиненная на сей раз уже самой Фледой. Она объявила миссис Герет, что немедленно покидает дом: дальнейшее пребывание стало совершенно невозможным после того, как ее — тут же, при ней — неприкрыто предложили Оуэну в качестве желательной для матери претендентки на руку сына. Иначе он не мог расценить весь этот неприличный спектакль, в котором ей отвели неблаговидную роль торжествующей соперницы. Но тогда, после первой, утренней, сцены, не чая поскорей покинуть комнату, Фледа выбежала в сад в полнейшем смятении и столкнулась там с Моной. Совершив бесцельный круг по саду, девушки мало-помалу разговорились, сперва как бы нехотя и натянуто, из-за плохо скрываемого Моной подозрения, что Фледу выслали за ней шпионить, поскольку миссис Герет постоянно шпионит за ней, пытаясь выведать ее сокровенные мысли и мнения. Фледе хватило дальновидности, чтобы внушить Моне, будто она, Фледа, почитает эти ее мысли и мнения заповедной и чуть ли не страшной тайной; результат превзошел все ожидания — уже через пять минут юная леди из Уотербата ни с того ни с сего вдруг высказала свою чудную фантазию: «Почему здесь до сих пор нет зимнего сада? Если только у меня будет свой дом, непременно устрою зимний сад!» Фледа, внутренне содрогаясь, мысленно увидела перед собой воплощение ее мечты — кругом стекло и трубы и стальные опоры, а внутри неопрятные растения и плетеные банкетки; уродливый сверкающий нарост на прекрасном челе Пойнтона. Она тотчас припомнила оранжерею в Уотербате, где тогда промерзла до костей в обществе чучела какаду, укрепленного на ветке тропического дерева, и недействующего фонтана из ракушек, облепивших какую-то застывшую массу. Она поинтересовалась у Моны, имеет ли она в виду создать нечто наподобие их уотербатской оранжереи, на что Мона ответила: «Нет, что вы, у меня все будет шикарнее, в Уотербате зимний сад так и не построили». Только Фледа успела подумать, уж не хочет ли она этим сказать, что таковое упущение — единственное, чего не хватает Уотербату для полного великолепия, как Мона добавила: «Зато у нас есть бильярдная — что есть, то есть!» В Пойнтоне бильярдной не было, но будет, вне всяких сомнений, вся увешанная карикатурными портретами знаменитостей, вырезанными из «светской хроники» и вставленными в готовые рамки из «универсального магазина».

Похожие книги на "Трофеи Пойнтона", Генри Джеймс читать полностью, без сокращений.

Жюль Верн - Миссис Брэникен

Жюль Верн - Миссис Брэникен

Агата Кристи - Трава смерти

Сюзанна Кларк - Миссис Мабб

Лоуренс Конноли - Подвал