Божена Немцова - Бабушка
– Не грех бы кому проводить этот народец до первого перекрестка!…
Самым любимым гостем у детей, да и у всей семьи, был пан Бейер, лесник с Крконошских гор. Каждую весну спускался он в долину следить за сплавом леса по Упе. Пан Бейер высокого роста и до того худ — прямо кожа да кости; с его смуглого, продолговатого лица с длинным горбатым носом смотрят большие голубые глаза, волосы у него каштановые: пан Бейер любит поглаживать свои длинные усы. Ризенбургский лесник — тот приземист, краснолиц, с маленькими усиками, всегда гладко причесан, а у пана Бейера спереди прямой пробор, сзади же волосы висят сосульками. Ребята это тотчас заметили. Ризенбургский лесник ходит спокойным, размеренным шагом, пан Бейер словно на ходу через рвы перемахивает. Ризенбургский лесник ни за что не надел бы таких тяжелых, выше колен сапог, какие носит пан Бейер: у него и ружье богаче, и ремень красивее, и ягдташ; за ленту своей шляпы он затыкает перья сойки. У пана Бейера кафтан уже успел вылинять, ружье у него на простом ремне, а на зеленой войлочной шляпе он носит пучочек перьев ястреба, коршуна и орла …
Вот как выглядел пан Бейер! Дети полюбили его с первого взгляда. Бабушка говаривала, что дети и собаки сразу чувствуют, кто их любит. И бабушка не ошибалась. Пан Бейер обожал детей. Любимцем его был Ян, отчаянный озорник, которого все звали бесенком; пан Бейер уверял, что из него выйдет толк; если мальчику когда-нибудь понравится ремесло лесника, он охотно возьмет его на выучку. Ризенбургский лесник, приходивший на Старую Белильню, как только появлялся там его собрат с гор, добавлял:
– Что там зря толковать! Пусть только пожелает, и я возьму парня к себе. Мой Франтик, захочет он того или нет, будет лесником — и баста.
– Не дело, брат, здесь у него дом под носом; молодому человеку полезно испытать все трудности нашего ремесла. А внизу у вас — благодать! … Вы и не знаете, что такое разбушевавшаяся стихия ..
И тут пан Бейер принимался рассказывать об опасностях, подстерегающих лесника в горах, о зимних бурях и метелях, о крутых спусках и пропастях, об огромных сугробах и туманах. Перечислял он, сколько раз подвергал свою жизнь опасности, когда нога скользила на обледенелой тропинке: сколько раз сбивался с пути и по два-три дня плутал голодный в лесу, не ведая, как выбраться …
– Зато не знаете вы, жители долины, как хорошо в горах летом! — добавлял пан Бейер. — Не успеет стаять снег, как зазеленеют лощины, мгновенно зацветут цветы, леса наполнятся ароматом и огласятся пением птиц. Все свершится в один миг, будто по волшебству. Какое наслаждение бродить в это время по лесу, стоять на тяге. Раза два в неделю взбираюсь я на Снежку; как увижу восход солнца, как взгляну на мир божий, раскинувшийся у ног моих, и думается мне — ни за что бы не ушел с гор: тут забываешь обо всех тяготах, перенесенных за зиму …
Пан Бейер приносил детям горные кристаллы, рассказывал о скалах и пещерах, где отыскал их. Приносил мох душистый, словно фиалки, любил вспоминать о чудесном саде Рыбрцоуля, куда будто бы попал однажды, блуждая в страшный вихрь и снежный буран по горам.
Мальчики не отходили от лесника целый день, бродили с ним повсюду, смотрели, как сплавляют лес, катались на плотах. Когда же наутро пан Бейер прощался с Прошковыми, ребятишки заливались слезами и отправлялись вместе с бабушкой провожать гостя. Терезка всякий раз давала ему на дорогу столько провизии, что он едва мог дотащить.
—Ну, даст бог, на будущий год свидимся, будьте здоровы! — так говорил пан Бейер и начинал отмеривать своими длинными ногами огромные шаги. Долго потом дети рассказывали друг другу о разных чудесах и ужасах на Крконошских горах, вспоминали пана Бейера и не могли дождаться, когда снова придет весна.
4
С нетерпением ждали дети воскресенья, не говоря уже о больших праздниках. По воскресеньям бабушка рано их не будила. Сама она вставала чуть свет и уходила в местечко к ранней обедне — так уж старушка привыкла. Мать, да и отец, когда бывал дома, ходили к поздней службе; в хорошую погоду их провожали дети. Завидя вдалеке старушку, ребятишки с радостным криком бросались ей навстречу, точно целый год не видали. В праздники бабушка вся преображалась, лицо ее становилось еще более ласковым, одета она была наряднее: в новых черных туфлях, в белом чепце с большим накрахмаленным бантом; издали казалось, что на затылке у нее сидит белокрылая голубка. Дети с восторгом говорили: «По воскресеньям наша бабушка ужасно красивая!»
Обычно, подбежав к бабушке, каждый выражал желание что-нибудь понести. Один получал четки, другой шаль; Барунка, как самая старшая, тащила сумку. Из-за сумки как раз и разгорались споры: мальчики были чрезмерно любопытны, им не терпелось в нее заглянуть, а Барунка не позволяла. Дело доходило до того, что Барунке приходилось просить бабушку выбранить хорошенько мальчишек. Но бабушка, вместо того чтобы браниться, протягивала руку к сумке и оделяла детей яблоками или еще чем-нибудь вкусным; мигом водворялся полный мир. Каждое воскресенье Терезка напоминала матери:
– Прошу вас, матушка, не носите им больше ничего! И каждое воскресенье та неизменно отвечала:
– Ну как это можно ничего не принести из костела? Ведь и мы были детьми!… И все оставалось по-прежнему.
Вместе с бабушкой возвращалась из костела «пани мама» — мельничиха, а иногда еще какая-нибудь кумушка из Жернова — так называлась ближняя деревенька, лежавшая на холме у мельницы. Пани мама щеголяла в длинной юбке, кофточке и связанном из серебристых ниток чепце. Это была маленькая пухленькая женщина с живыми черными глазами, коротким приплюснутым носиком и двойным подбородком; на губах ее всегда играла приветливая улыбка. По воскресеньям она носила на шее мелкий жемчуг, в будни — гранаты. На руке у пани мамы висела тростниковая корзиночка с крышкой, в ней лежал купленный в лавке пучок разных кореньев, необходимых в хозяйстве.
За женщинами шел пан отец с каким-нибудь приятелем. Если было жарко, мельник нес свой светло-серый кафтан на палке через плечо. По воскресеньям он надевал начищенные до блеска сапоги; кисточки на голенищах очень нравились мальчикам. В эти сапоги пан отец заправлял свои узкие штаны. На голове его возвышалась черная барашковая шапка, с одной стороны которой свисали синие ленточки. Приятель был одет почти так же, с той лишь разницей, что его длинный кафтан с фалдами и огромными оловянными пуговицами был зеленого, а не светло-серого цвета: этот цвет пан отец считал самым подходящим для своей профессии.
Спешившие к поздней обедне люди поздравляли их с праздником и в ответ слышали пожелания всех благ. Иногда приходилось останавливаться, и начинались расспросы: кто как поживает, что нового в Жернове, как идут дела на мельнице. Зимой редко можно было встретить жерновского поселянина, направляющегося в городской костел: дорожка вилась по крутому склону холма, и пробираться по ней было небезопасно. В летнюю же пору спуститься с косогора ничего не стоило, особенно для молодежи. В праздничные дни до самого полудня на лугу по тропинке один за другим двигались пешеходы. Вот тихо бредет старушка в кацавейке и платке, возле нее, опираясь на палку, ковыляет муж; что ему много лет — сразу видно: в волосы воткнут гребень, как принято у стариков … Идут женщины в белых крылатых чепцах, их обгоняют, торопясь первыми перейти длинный мостик, перекинутый через речку, мужчины в лихо заломленных барашковых и выдровых шапках. С легкостью козочек сбегают сверху вниз девушки; за ними спешат быстрые, как олени, парни. Среди листвы мелькает воздушный белый рукав, зацепилась за куст вьющаяся по плечу красная лента, показалась пестро расшитая рубаха парня, и вот, наконец, веселый хоровод выбежал на зеленую лужайку.
Придя домой, бабушка снимала праздничное платье, надевала канифасовую юбку и начинала хлопотать по хозяйству. После обеда она любила посидеть рядом с Барункой, положив голову ей на колени, чтобы та поискала у нее в волосах, а то, мол, что-то чешется. Обычно в это время она засыпала, а проснувшись удивлялась:
– А я и не заметила, как глаза-то закрылись!
Днем бабушка уходила с детьми на мельницу, так уж было заведено: ребятишки радостно готовились к этой прогулке. У мельника была дочка Манчинка, ровесница Барунке, добрая и веселая девочка.
Перед воротами мельницы между двумя липами стояла статуя святого Яна Непомука (Ян Непомуцкий – чешский католический святой, священник, мученик); тут по воскресеньям сиживала после обеда пани мама с Манчинкой, а к ним иногда присоединялась какая-нибудь кумушка из Жернова. Пан отец стоял возле и, поигрывая табакеркой, что-нибудь рассказывал женщинам. Едва заметив идущих вдоль мельничного ручья бабушку с внучатами, Манчинка вскакивала и бежала им навстречу: пан отец в неизменном светло-сером кафтане, туфлях и засученных штанах, не спеша направлялся с жерновской кумушкой вслед за дочкой; а между тем пани мама торопилась на мельницу: «Надо приготовить кой-чего ребятишкам, чтоб они поскорей угомонились». И раньше чем являлась детвора, в саду пол окнами или на островке был накрыт стол; зимой детей кормили в доме. На столе появлялись румяные пироги, хлеб, мед, масло и сливки. На десерт пан отец приносил корзиночку яблок и груш, сорванных прямо с дерева: иногда пани мама насыпала в плетенку чернослива и других сушеных фруктов. Кофе и тому подобные господские напитки в то время не были в употреблении у простого люда.
