Виктор Гюго - Ган Исландец
Этель первая прервала молчаніе:
— Какимъ образомъ очутились вы здѣсь?
— Простите, если мое присутствіе огорчаетъ васъ. Мнѣ необходимо было переговорить съ графомѣ, вашимъ отцомъ.
— И такъ, — сказала Этель взволнованнымъ тономъ: — вы пріѣхали сюда только для батюшки?
Орденеръ потупилъ голову: этотъ вопросъ показался ему слишкомъ жестокимъ.
— Безъ сомнѣнія, вы уже давно находитесь въ Дронтгеймѣ, - продолжала молодая дѣвушка укоризненнымъ тономъ: — ваше отсутствіе изъ этого замка не казалось для васъ продолжительнымъ.
Орденеръ, уязвленный до глубины души, не отвѣчалъ ни слова.
— Я одобряю васъ, — продолжала узница голосомъ, дрожавшимъ отъ гнѣва и печали: — но, добавила она нѣсколько надменно: — надѣюсь, что вы не слыхали моихъ молитвъ.
— Графиня, — отвѣчалъ наконецъ молодой человѣкъ: — я ихъ слышалъ.
— Ахъ, господинъ Орденеръ, нехорошо подслушивать такимъ образомъ.
— Я васъ не подслушивалъ, благородная графиня, — тихо возразилъ Орденеръ: — я васъ слышалъ.
— Я молилась за отца, продолжала молодая дѣвушка, не спуская съ него пристальнаго взора и какъ бы ожидая отвѣта на эти простыя слова.
Орденеръ хранилъ молчаніе.
— Я также молилась, — продолжала она, съ безпокойствомъ слѣдя, какое дѣйствіе провзводятъ на него ея слова: — я также молилась за человѣка, носящаго ваше имя, за сына вице-короля, графа Гульденлью. Надо молиться за всѣхъ, даже за враговъ нашихъ.
Этель покраснѣла, чувствуя, что сказала ложь; но она была раздражена противъ молодаго человѣка и думала, что назвала его въ своихъ молитвахъ, тогда какъ назвала его лишь въ своемъ сердцѣ.
— Орденеръ Гульденлью очень несчастливъ, благородная графиня, если вы считаете его въ числѣ вашихъ враговъ; но въ то же время онъ слишкомъ счастливъ, занимая мѣсто въ вашихъ молитвахъ.
— О! Нѣтъ, — сказала Этель, смущенная и испуганная холодностью молодаго человѣка: — нѣтъ, я не молилась за него… Я не знаю, что я дѣлала, что я дѣлаю. Я ненавижу сына вице-короля, я его не знаю. Не смотрите на меня такъ сурово: развѣ я васъ оскорбила? Неужели вы не можете простить бѣдной узницѣ, вы, который проводитъ жизнь подлѣ какой-нибудь прекрасной благородной женщины, такой же свободной и счастливой какъ и вы!..
— Я, графиня!.. — вскричалъ Орденеръ.
Этель залилась слезами; молодой человѣкъ кинулся къ ея ногамъ.
— Развѣ вы не говорили мнѣ, - продолжала она, улыбаясь сквозь слезы: — что ваше отсутствіе не казалось вамъ продолжительнымъ?
— Кто? Я, графиня?
— Не называйте меня такимъ образомъ, — тихо сказала она: — теперь я ни для кого уже не графиня, и тѣмъ болѣе для васъ…
Орденеръ съ живостью поднялся на ноги и не могъ удержаться, чтобы въ страстномъ порывѣ не прижать къ своей груди молодую дѣвушку.
— О! Моя обожаемая Этель, называй меня твоимъ Орденеромъ!.. — вскричалъ онъ, останавливая свой пламенный взоръ на заплаканныхъ глазахъ Этели: — Скажи, ты любишь меня?..
Отвѣта молодой дѣвушки не было слышно, такъ какъ Орденеръ, внѣ себя отъ восторга, сорвалъ съ ея губъ вмѣстѣ съ отвѣтомъ эту первую ласку, этотъ священный поцѣлуй, котораго предъ лицемъ Всевышняго достаточно для того, чтобы соединить на вѣки два любящія существа.
Оба остались безмолвны, находясь въ одномъ изъ тѣхъ торжественныхъ моментовъ, столь редкихъ и столь краткихъ на землѣ, когда душа какъ бы вкушаетъ нѣчто изъ небеснаго блаженства. Въ эти неизъяснимыя мгновенія двѣ души бесѣдуютъ между собою на языкѣ, понятномъ только для нихъ однѣхъ; тогда все человѣческое молчитъ, и два невещественныя существа таинственнымъ образомъ соединяются на всю жизнь въ этомъ мірѣ и на вѣки въ будущемъ.
Этель медленно освободилась изъ объятій Орденера и освѣщенные блѣднымъ свѣтомъ луны, они въ упоеніи смотрѣли другъ на друга. Пламенный взоръ молодаго человѣка сверкалъ мужественной гордостью и храбростью льва, между тѣмъ какъ полуоткрытый взоръ молодой дѣвушки исполненъ былъ тѣмъ смущеніемъ, той ангельской стыдливостью, которая въ сердцѣ дѣвственницы нераздѣльна съ восторгами первой любви.
— Сейчасъ, въ этомъ коридорѣ,- произнесла, наконецъ, Этель: — вы избѣгали меня, мой Орденеръ?
— Я не избѣгалъ васъ, я подобенъ былъ тому несчастному слѣпцу, который, когда послѣ долгихъ лѣтъ возвратилось къ нему зрѣніе, на минуту отворачивается отъ дневнаго свѣта.
— Ваше сравненіе болѣе подходитъ ко мнѣ, потому что во время вашего отсутствія мое единственное утѣшеніе заключалось въ моемъ несчастномъ отцѣ. Эти долгіе дни провела я, утѣшая его, и, — прибавила она, потупивъ глаза: — надѣясь на васъ. Я читала моему отцу сказанія Эдды, а когда онъ разочаровывался въ людяхъ, я читала ему Евангеліе, чтобы, по крайней мѣрѣ, онъ не терялъ вѣры въ небо; затѣмъ я говорила ему о васъ и онъ молчалъ — доказательство его любви къ вамъ. Но когда я по цѣлымъ вечерамъ безплодно просиживала у окна, смотря на дорогу, по которой проѣзжали путешественники, и на гавань, куда приплывали корабли, съ горькой улыбкой качалъ онъ головой и я плакала. Темница, гдѣ до сихъ поръ я провожу мои дни, стала мнѣ ненавистной, не смотря на то, что со мной былъ отецъ, который до вашего появленія составлялъ для меня все. Но васъ не было и я страстно жаждала невѣдомой для меня свободы.
Въ глазахъ молодой дѣвушки, въ ея простодушной нѣжности и миломъ запинаніи ея рѣчи дышала прелесть, невыразимая человѣческими словами. Орденеръ слушалъ ее съ мечтательнымъ наслажденіемъ существа, перенесеннаго изъ міра реальнаго въ міръ идеальный.
— А я, — сказалъ онъ: — теперь я не хочу той свободы, которую вы не можете раздѣлять со мной.
— Какъ, Орденеръ! — съ живостью спросила Этель: — Вы не оставите насъ болѣе?
Этотъ вопросъ напомнилъ молодому человѣку дѣйствительность.
— Милая Этель, я долженъ оставить васъ сегодня же. Завтра я снова увижусь съ вами и завтра же снова покину для того чтобы возвратившись, не покидать васъ болѣе.
— О! — вскричала съ тоской молодая дѣвушка: — Новая разлука!..
— Повторяю вамъ, моя ненаглядная Этель, что я скоро возвращусь, чтобы вывести васъ изъ этой тюрьмы или похоронить въ ней себя вмѣстѣ съ вами.
— Въ тюрьмѣ вмѣстѣ съ нимъ! — прошептала она. — О, не обманывайте меня. Могу ли я надѣяться на такое блаженство?
— Какихъ клятвъ нужно тебѣ? Чего ты отъ меня хочешь? — вскричалъ Орденеръ: — Скажи мнѣ, Этель, развѣ ты не жена моя?…
Въ увлеченіи страсти онъ крѣпко прижалъ ее къ своей груди.
— Твоя, — слабо прошептала она.
Два благородныхъ, чистыхъ сердца отрадно бились другъ противъ друга, дѣлаясь еще благороднѣе, еще чище.
Въ эту минуту грубый взрывъ хохота раздался позади ихъ. Человѣкъ, закутанный въ плащъ, открылъ потайной фонарь, который держалъ подъ полой, и вдругъ освѣтилъ фигуру испуганной и смущенной Этели и надменно изумленное лицо Орденера.
— Смѣлѣй, смѣлѣй, прекрасная парочка! Но мнѣ кажется, что слишкомъ мало проблуждавъ въ странѣ Нѣжности и не прослѣдовавъ по всѣмъ изгибамъ ручья Чувствъ, вы черезчуръ краткимъ путемъ достигли хижины Поцѣлуя.
Читатели, безъ сомнѣнія, узнали уже поручика, страстнаго поклонника мадмуазель Скюдери. Оторванный отъ чтенія Клеліи боемъ часовъ полночи, которыхъ не слыхали наши влюбленные, онъ отправился сдѣлать ночной обходъ башни.
Проходя въ глубинѣ восточнаго корридора, онъ услышалъ звукъ голосовъ и примѣтилъ два призрака, двигавшіеся въ галлереѣ на лунномъ свѣтѣ. По природѣ смѣлый и любопытный, онъ спряталъ подъ плащемъ свой фонарь, неслышными шагами приблизился къ привидѣніямъ и своимъ грубымъ хохотомъ потревожилъ ихъ сладостное упоеніе.
Въ первую минуту Этель хотѣла было бѣжать отъ Орденера, но затѣмъ, вернувшись къ нему и какъ бы инстинктивно ища защиты, спрятала свое вспыхнувшее личико на груди молодаго человѣка.
Орденеръ съ величіемъ короля поднялъ голову и сказалъ:
— Горе тому, кто осмѣлится потревожить и опечалить мою Этель!
— Вотъ именно, — сказалъ поручикъ: — горе мнѣ, если я имѣлъ неловкость испугать нѣжную Маидану.
— Господинъ поручикъ, — сказалъ Орденеръ надменнымъ тономъ: — я совѣтую вамъ молчать.
— Господинъ наглецъ, — отвѣчалъ офицеръ: — я совѣтую вамъ молчать.
— Послушайте! — вскричалъ Орденеръ громовымъ голосомъ: — понимаете ли вы, что только молчаніемъ вы можете заслужить себѣ прощеніе.
— Тіbі tuа [4], отвѣчалъ поручикъ: — возьмите назадъ свои совѣты и сами молчаніемъ заслужите мое прощеніе.
— Молчать! — вскричалъ Орденеръ голосомъ, отъ котораго дрогнули оконныя стекла и, опустивъ трепещущую молодую дѣвушку въ одно изъ старыхъ креселъ коридора, онъ крѣпко схватилъ руку офицера.
— О, мужикъ! — сказалъ поручикъ и насмѣшливо, и раздражительно: — Вы не примѣчаете, что рукава, которые вы такъ безбожно мнете, изъ самаго дорогого авиньонскаго бархата.
