Элиза Ожешко - Меир Эзофович
— Бобе! На меня старшие в семье начали подымать свои руки… от меня народ отвратил свое разгневанное лицо… Я тот внук твой, самый любимый, о котором тебе говорил муж твой Герш… Скажи мне, там ли, между теми ли книгами, рукопись Сениора?
Широкая, почти торжествующая улыбка раскрыла поблекшие губы Фрейды. Она встряхнула головой с чувством какой-то тайной радости и зашептала:
— Фрейда хорошо стерегла сокровище своего мужа. Она его защищала от всех, словно душу свою. Когда она осталась вдовой, в ее дом приходил реб Нохим Тодрос и хотел отдать на сожжение старый шкаф со старыми книгами. Потом приходил сын ребе Нохима, реб Борух Тодрос, и тоже хотел отдать на сожжение старый шкаф со старыми книгами… Но каждый раз, как они приходили, Фрейда загораживала старый шкаф своим телом и говорила: «Это мой дом, и все, что в нем есть, принадлежит мне!» А когда Фрейда становилась так перед старым шкафом, перед Фрейдой становились сыновья и сыновья сыновей ее и говорили: «Это мать наша, мы не дадим ее в обиду!» Реб Нохим сердился и уходил. А реб Исаак уже никогда и не приходил, потому что он знал от отцов своих, что пока жива Фрейда… старого шкафа никто не тронет… Фрейда хорошо стерегла сокровище своего мужа, с тех пор оно лежит себе там… и спит спокойно…
При последних словах старая женщина вытянула свой морщинистый палец по направлению к шкафу со стеклянными дверцами, стоявшему в нескольких шагах перед ней, и тихий смех, смех какой-то внутренней радости, какого-то почти детского торжества потряс ее грудь.
Возбужденный, лихорадочно взволнованный, Меир одним прыжком очутился возле шкафа и сильной, как никогда, рукой рванул его замок, сокрушенный временем и ржавчиной. Дверцы шкафа отворились настежь, из глубины вырвалась туча пыли и, как некогда белую повязку Фрейды и золотистые волосы Герша, так теперь пыль покрыла белой пеленой одежду и голову их правнука… Но он не обратил на это внимания и жадно погрузил руки в эти книги, из которых черпали свою мудрость два предка его и среди которых где-то была страстно разыскиваемая им путеводная звезда его.
Но Фрейда при виде раскрытого шкафа и вылетавших оттуда облаков пыли наклонилась вперед, вытянула перед собой руки и воскликнула: — Герш! Герш! Мой Герш!
Это не был уже ее обыкновенный беззвучный шопот, это был громкий крик, вырвавшийся из груди, охваченной радостью и мукой воспоминаний. Она забыла о правнуке. Ей, должно быть, казалось, что красивый юноша этот с золотистыми волосами, осыпанными пылью, был чудесным видением ее мужа, явившимся из неведомого мира.
Меир повернул к ней свое бледное лицо с горящими глазами.
— Бобе! — спросил он задыхающимся голосом, — где она? Наверху? Внизу? В этой книге? В этой? В этой?
— В этой! — воскликнула женщина, указывая пальцем на книгу, к которой Меир в это мгновение прикоснулся рукой. Через минуту листы, пожелтевшие от времени, но покрытые крупными и еще ясными буквами, зашелестели под толстым пергаментным переплетом книги. Меир бросился с нею к ногам прабабушки и стал покрывать поцелуями ее ноги, колени и руки; ежеминутно он хватался за голову, а в груди у него дрожали какие-то неопределенные звуки, не то стоны, не то смех.
Фрейда тоже улыбалась и дрожащими руками прикасалась к голове правнука; но веки ее начали уже понемногу закрываться, и на лицо вернулось обычное в течение уже многих лет выражение тихой сонливости. Тихая сладкая дремота, словно первая ласковая волна вечного сна, снова охватила эту столетнюю женщину, измученную долгим разговором и воспоминаниями, но все еще продолжавшую вглядываться в ясный призрак молодости, стоявший перед ней в блеске серебристых слез.
Страстные выражения благодарности и ласки внука перестали уже будить ее. Меир спрятал на груди пожелтевшие листы, и вскоре его быстрые шаги раздались по лестнице, ведущей на верхний этаж дома, где он помещался вместе со своими младшими братьями.
Целый вечер потом и всю ночь напролет в небольшом окне, находившемся под самой крышей дома, высокой и остроконечной, светился слабый огонек свечи и виднелись двигающиеся за окнами фигуры людей, то входивших в комнату, то выходивших из нее. Утром, на рассвете, боковыми дверями вышло из дому и разошлось в разные стороны местечка несколько молодых людей.
И вот по местечку чуть ли не с самого восхода солнца начали расходиться смутные и неопределенные слухи, которые толковались и передавались различно, но заинтересовывали и живо волновали все слои местного населения. Повседневные занятия шли как будто обычным порядком, однако, особенно на самых бедных уличках, раздавался непрерывный шум людских голосов, который, соединяясь с визгом, стуком и шорохом ремесленных инструментов, казался каким-то глухим жужжанием, звучащим где-то на дне муравейника. Неизвестно откуда, с какой стороны, из чьих уст возникали и расплывались по всем дворам, закоулкам, домам и лачугам какие-то известия, догадки и предположения…
«Сегодня, когда зайдет солнце и вечерние сумерки опустятся на землю, соберется в бет-га-кагале великий суд дайонов и кагальных с раввином Исааком во главе. Они будут судить молодого Меира Эзофовича».
«Как будут его судить? Какой приговор падет на его голову? Что с ним будет?»
«Нет, великий суд сегодня не будет уже заседать в бет-га-кагале, потому что, когда зайдет солнце и вечерние сумерки опустятся на землю, дерзкий внук богатого Саула придет в бет-га-мидраш, чтобы в присутствии всего народа смириться перед великим раввином, признать свои грехи и просить прощения у тех, кого он обидел, рассердил или привел в негодование».
«Нет, смиряться перед раввином и покорно признавать свои грехи перед всем народом он не будет».
«Почему же не будет?»
«Ах! Ах! Это большая тайна, но о ней все уже знают. Это такая большая тайна, что, выслушивая ее, все глаза горят лихорадочным любопытством, и каждая грудь дрожит от нетерпения, чтобы как можно скорее поглотить ее».
«Молодой Меир нашел сокровище!»
«Что это за сокровище? Это такое сокровище, которое уже триста, пятьсот, может быть, и тысячу лет, ну! С того времени, как евреи пришли в эту страну, хранится в семье Эзофовичей!»
«Сокровище это — рукопись какого-то их предка, которую он написал перед своей смертью и оставил в наследство далекому потомству».
«А что же в этой рукописи?»
«Никто об этом, наверное, не знает».
Все жители убогих уличек слышали об этой рукописи от отцов, дедов и бабушек своих, но каждый из них слышал о ней что-нибудь иное. И теперь еще живы такие старики, которые кое-что знают об этой рукописи, но каждый из них знает о ней что-нибудь другое. Одни говорят, что рукопись эта происходит от мудрого и святого еврея, который жил в очень давние времена и всю свою жизнь только о том и думал, как сделать свой народ богатым, мудрым и счастливым. Другие, наоборот, утверждали, что этот живший в давние времена предок Эзофовичей был безбожником, отщепенцем, которого подкупили гои, чтобы стереть с лица земли имя Израиля и закон его.
«В рукописи этой есть наставление, как песок превращать в золото, и что должны делать бедные люди, чтобы сразу стать большими богачами».
«Нет, в рукописи этой сказано, каким способом человек может отгонять от себя дьяволов, чтобы они никогда к нему не прикасались, и каким образом из букв, составляющих имена бега, сложить такое слово, что каждый, кто произнесет его, будет уже в состоянии проникнуть взглядом своих глаз сквозь небо и сквозь землю…»
«Нет, в рукописи этой сказано, что должны делать евреи, чтобы врагов своих сделать друзьями и чтобы заключить союз примирения со всеми народами, относящимися к ним враждебно».
А кто-то слышал еще о том, что в рукописи этой заключается наставление, как воскресить Моисея и призвать его, чтобы он опять пришел, вывел народ свой из неволи, темноты, унижения и привел его в страну, богатую, мудрую и славную.
«Почему они до сих пор не искали этой рукописи и не огласили ее народу?»
«Они боялись, потому что, кто дотронется до этой рукописи, у того руки вспыхнут великим огнем и рассыплются в прах».
«Нет, кто дотронется до этой рукописи, у того вокруг сердца обовьются ядовитые змеи…»
«У того лоб почернеет, как от сажи…»
«Того покинут счастье и спокойствие…»
«На того посыплется град камней…»
«Тот на лбу своем будет носить кровавый шрам…»
«Когда-то… старые люди, еще живущие, немного помнят об этом… отец богатого Саула, большой купец, Герщ, дотронулся до этой рукописи».
«А что же с ним стало?»
«Старые люди говорят, что, как только он до этой рукописи дотронулся, ядовитые змеи обвились вокруг его сердца и так жалили его, что он от этого умер очень молодым…»
«А теперь эту рукопись нашел молодой Меир?»
«Да, он нашел ее и будет ее читать в бет-га-мидраше перед целым народом, как только солнце зайдет, а вечерний сумрак покроет землю…»
