Людмил Стоянов - Избранная проза
Высокий мужчина проталкивается мимо нас и встает перед прилавком. На нем синие домотканые бумажные шаровары, суконный пиджак, темя обрито, чалма сдвинута на затылок. Он прицеливается и с первого выстрела получает табакерку. Второй выстрел тоже удачный. Третий тоже. Парень, который заряжает ружья, смотрит на него, испуганно вытаращив глаза. Добыча четвертого и пятого выстрела — красивый ножик с перламутровой ручкой и большой пакет табаку. Стрелок складывает эти драгоценные трофеи за свой широкий красный пояс и на поздравления толпы добродушно улыбается широким, полным крупных зубов ртом.
— Эй, дядя, ты так разоришь человека! — кричит кто-то позади нас.
— Молится аллаху, а не дает маху! — смеется глухой старческий голос.
Отходим.
Гремит музыка. Одна мелодия следует за другой, одна перебивает другую. Играют вальс «Пандишпан», играют «Шумит Марица». Играют турецкие песни, и над пестрой толпой плывет разнообразный глухой рев, какая-то дикая какофония, которая вынуждает людей говорить громко, даже кричать. Мать наклоняется к моему уху, но я едва слышу ее голос:
— Держись за меня, а то потеряешься.
Мои уши глохнут, и мне кажется, что я пьян.
А это что такое?
Под огромным шатром в повешенных на железных прутьях по краям шатра лодках или верхом на чудесных красивых конях сидят дети и кружатся вместе с шатром. Это ли не красота? Счастливцы!
Но подходит и моя очередь. Отец сажает меня на стройного с потертым седлом и свежевыкрашенной головой пестрого коня, и конь несется вперед с головокружительной быстротой. Я крепко упираюсь ногами в стремена, а руками обхватываю конскую шею, как это делают другие дети. Голова у меня кружится. Я совсем как пьяный. Каждую минуту могу свалиться на землю. Но я не падаю. Еще один круг. Только бы скорее остановиться. В общей пестроте народа передо мной на миг мелькают улыбающиеся лица отца и матери. Эх, мои сельские товарищи ничего не знают и ничего подобного не увидят даже во сне. И когда страх мой проходит и я уже чувствую себя на коне устойчивей, карусель медленно останавливается. К ней кидаются другие дети.
— Страшно было, сынок? — спрашивает улыбающаяся мать.
— Немножко, — отвечаю я, едва переводя дух.
Она добавляет:
— А мне было страшно.
Почему же ей? Ведь она не каталась на карусели.
Идем дальше.
Вдруг мать вздрагивает. Нас оглушают громкие удары, редкие выстрелы.
Огромный столб высотой в целый дом. Рослый мужчина вертит тяжелый молот и ударяет в какой-то деревянный клин у основания столба. По столбу начинает взбираться вверх железный язык. На столбе деления с цифрами, самая высокая цифра сто. Железный язык очень редко достигает доверху, если же достигает, раздается выстрел, как из пистолета.
Рослый мужчина с красным лицом и распущенными наподобие ласточкиных крыльев усами, сняв шляпу и пиджак, размахнулся изо всех сил. Железный язык ползет вверх, все с любопытством за ним следят. Человек его подбодряет.
— Ну! Ну!
Железный язык достигает верха и без выстрела медленно возвращается вниз.
— Эх, чтоб его!
Отец, улыбаясь, смотрит, отпускает краткие замечания, дает советы. Потом расталкивает толпу.
— А ну-ка, парень, дай я попробую.
Он замахивается огромным молотом, как королевич Марко в букваре. Его лицо, бледное и слегка тронутое оспой, краснеет, пока молот кружится в воздухе и наконец ударяет в клин. Все взгляды устремляются на столб. Железный язык так быстро мчится вверх, что за ним трудно уследить. Раздается выстрел, и он опускается вниз.
— Браво, учитель! — восклицает высокий мужчина, надевая пиджак.
— Вот это силач, — добавляет позади нас рослый худощавый парень.
Трофеем оказывается пакет табаку.
А я готов лопнуть от гордости.
Шум растет, и весь сад Царя Симеона напоминает огромный улей или шатаемый ветром лес. Нет, это не похоже на обыкновенную жизнь. Оживает сказка, и не верится, что все это на самом деле.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГОСПОДИН СТАМБОЛОВМы остановились у родственников — Кондовых.
Их сын, Колё Кондов, старше меня, давно ходит в школу и знает много интересного. Еще с вечера мы сговорились, что он сводит меня на холм Сахат, и теперь он радуется, что доставил мне это удовольствие…
Отсюда я вижу город в легкой дымке, его красные крыши и белые минареты. Другие холмы торчат голые и каменистые. Через город течет Марица и теряется на фракийской равнине…
Колё показывает мне их дом, но я не могу его различить. Отец Колё из нашего села, и в их корчме шумно и весело. Его жена, тетя Парашкева, опять будет нас ругать за то, что мы ушли без спроса. Внизу переплетаются тесные кривые улочки, оттуда идет глухой неопределенный шум. Вот холм Бунарджик, а там, ниже, выставка. Перед ней собрался народ, а это для нас непреодолимая приманка.
Через несколько минут мы там.
На площади происходит что-то странное.
Над высокими железными воротами, обвитыми гирляндой из сосновых веток, растянуто длинное полотнище с надписью, которую я с трудом разбираю по складам, а Колё прочел быстро:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ Е. Ц. В. НАШ ЛЮБЕЗНЫЙ КНЯЗЬ[46]
И ЕГО ПРОСВЕЩЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
Конные полицейские, одетые в форму серого сукна, с кривыми русскими шашками и громадными пистолетами на боку, со злыми пьяными лицами, грубо заставляют толпу освободить площадь. Громадный пристав скачет на коне с одного конца площади на другой и дает приказания полицейским. По обе стороны улицы до самого входа на выставку стоят ряды школьников и школьниц. «Наши, болгарские полицейские», — думаю я. Пристав кажется мне страшно величественным. Это грузный, плотный мужчина с густыми бровями и короткими широкими усами, на нем синий офицерский мундир и до блеска начищенные сапоги. Стройный гнедой конь под ним ступает легко, нетерпеливо, словно танцует.
Площадь очищена, люди толпятся на тротуарах.
Молодая женщина с раскрытым зонтиком сердито кричит:
— Эти ребята постоянно везде шмыгают.
Но мы уже у самых ворот. Все глаза устремлены к уличному перекрестку, откуда, из-за угла, после короткого, но мучительного ожидания, появляется группа конных полицейских, за ними широкий черный фаэтон, а за ним новая группа конных полицейских.
Обе группы выстраиваются в два ряда, а между ними останавливается фаэтон.
В этот миг толстый пристав взмахнул плеткой и заревел сиплым голосом:
— У-ра-а-а! Да здравствует господин Стамболов!
— У-ррр-ааа! — рявкнули вслед за ним полицейские. — У-ррр-ааа! — пока пристав не подал им знак замолчать.
Перед самым входом, недалеко от нас, несколько человек размахивали шапками и громко кричали, показывая зубы:
— У-ррр-ааа! Да здравствует!
Они были одеты бедно, с изможденными лицами и толстыми палками в руках. Они ревели усердно, полицейские подхватили еще раз, но из множества остальных присутствующих запоздало отозвался только единственный голос какого-то школьника: «Ура!»
В этот миг из фаэтона вылез плотный черноглазый мужчина с круглым лицом, черными висячими усами, в котелке, в темном костюме, слегка бледный и как будто чем-то раздосадованный. На шее у него висел золотой орден на голубой ленте и еще несколько орденов приколото в петлице.
После него из фаэтона вылез офицер высокого роста. Колё дернул меня за рукав:
— Градоначальник.
Медленными, но энергичными шагами человек с голубой лентой направился к входу на выставку, но вдруг остановился, потому что перед ним возник низкорослый человечек в визитке цвета плесени и, сняв поношенную шляпу, быстро что-то заговорил. Что он говорил, я не понял. Однако было ясно, что он дрожит от волнения и страха перед человеком с голубой лентой. Он его благодарил словами, для меня непонятными. Меня удивили слова «неустрашимо отвел государство от пропасти»… Ведь это все равно, скажем, что вытащить его из пропасти Ташбоаза; но ведь государство-то — Болгария — нечто огромное, а Ташбоаз много меньше… После он заговорил о «черных душах» и о «предателях»… И что значит «мудрое руководство» со стороны человека с голубой лентой? У нас в селе на подоконнике лежала растрепанная книга «Руководство по разведению пчел», но оно не было «мудрое».
Невысокий человечек в зеленоватой визитке, судя по его тону, никогда не прекратил бы восхваление человека с голубой лентой, если б тот, спасаясь от брызжущего слюной оратора, не попятился от него.
Невысокий человечек пришел в смущение, когда персона с голубой лентой махнула рукой и сухо сказала:
