Льюис Синклер - Элмер Гентри
- Иди сюда! - позвала она. - Посмотри, какие звезды!
Не обращая внимания на изумленных хористов, которые стекались в свою уборную, чтобы облечься в белые туники, она увлекла Элмера к двери и вывела на балкон.
Черные воды искрились огнями. Дыхание ветра, простор, покой…
- Посмотри, какая ширь! Как непохоже на тесные города, в которых мы были заперты, как в клетке! - бурно радовалась она. - Звезды и волны, что катятся от самой Европы! Европа! Замки на зеленых берегах! Никогда там не была, а теперь поеду! И толпы народа будут встречать меня в порту, как оплот духовной силы! Смотри-ка!
По небу, оставляя за собою длинный огненный след, пролетела падучая звезда.
- Элмер! Это предзнаменование грядущей славы! И сегодняшний вечер положит ее начало! Ах, мой любимый, никогда больше не обижай меня!
Поцелуй его обещал это вполне, сердце - почти. Сейчас, когда они стояли над морем, она была женщина - и только, но полчаса спустя она вышла на эстраду в белом атласе и серебряных кружевах, с алым крестом на груди, пророчицей - пророчицей с головы до ног; с высоким лбом, с затуманенным странным взором.
И вот уже запел хор. Он начал с славословия, что вызвало у Элмера некоторое сомнение. Ведь славословие уместно в конце, а не в начале. Однако с виду он был бесстрастен, этот священнослужитель в сюртуке с белым галстуком бабочкой, когда торжественно прошествовал мимо хористов величественный и строгий, и великолепным жестом воздел руки, требуя тишины.
Он рассказал собравшимся о сестре Фолконер и ее миссии, о планах и целях их деятельности в Клонтаре; затем попросил на минуту сосредоточиться в молчании и помолиться, дабы дух святой снизошел на этот храм.
Он отступил к своему креслу, поставленному в глубине эстрады, рядом с хором, и мимо него, едва касаясь земли, проплыла Шэрон - не женщина, богиня. Вот она увидала, какое множество народу явилось к ней, и прелестные глаза ее заблестели от слез.
- Мои возлюбленные! Вы даруете мне силу своею верой! - дрожащим голосом начала она.
Но затем голос ее окреп, зазвучал взволнованно, вдохновенно:
- Только сейчас, устремив свой взор поверх вод к далеким пределам мира, я видела счастливое для всех нас предзнаменование - огненную стрелу, начертанную десницей божьей, - светозарную падучую звезду. Так предварил он нас о пришествии своем и повелел, чтоб мы были готовы. О, готовы ли вы, готовы ли? Будете ли готовы, когда пробьет заветный час?
Ее проникновенный лиризм взволновал собрание.
Однако за дверями молельни были и не столь благочестивые души. Двое рабочих, закончив перед самым началом собрания полировку деревянных колонн, выбрались сквозь толпу входящих на террасу и уселись на перила, наслаждаясь прохладой и прислушиваясь к долетающим до них словам проповеди.
- Ничего язык подвешен у бабенки. Преподобный Голдинг с того конца города в подметки ей не годится, - произнес один, закуривая папироску и пряча ее в ладони.
Второй на цыпочках подошел к двери, заглянул внутрь и, вернувшись, процедил:
- Точно; и к тому же красотка - первый класс. А все-таки, знаешь, что я тебе скажу, женщина - она хороша там, где ей положено быть, а религией заниматься - для этого требуется настоящий мужчина.
- Да нет, эта справляется что надо, - зевнул первый, щелчком отбрасывая папиросу. - Ну, пошли, что ли? Может, хлопнем по кружке пива? Пойдем террасой к выходу.
- Это можно. Угощаешь?
Рабочие двинулись вперед - две темные фигуры меж морем и дверями ярко освещенного зала.
Забытый окурок притаился среди промасленных тряпок, брошенных рабочими на террасе у тонкой дощатой стены. Края одной тряпки начали тлеть, словно красный червячок; вот вся она вспыхнула огненным кольцом.
- Что может быть прекраснее такой молельни, воздвигнутой над лоном бездонных волн? - нараспев выговаривала Шэрон. - Вспомните, что сказано о могучей водной стихии в священном писании. Над водным простором носился дух всевышнего, когда земля была лишь хаос и тьма! Иисус был крещен в святых водах Иордана! Иисус ходил по водам, как могли бы и мы, если б верили, как верил он. О боже милосердный, исцели нас от неверия, даруй нам веру, равную твоей!
Элмер сидел сзади и слушал, взволнованный, как в те первые дни, когда его покорила Шэрон. Он так устал от ее поэтических импровизаций, что был почти готов признаться в этом самому себе. Но сегодня он вновь ощутил ее странное обаяние и вновь преклонился перед нею. Он видел ее стройную спину в мерцании белого атласа, видел ее дивные руки, простертые к многотысячной толпе, и с жаркой тайной гордостью наслаждался сознанием того, что эта красота, которой любуются и поклоняются столь многие, принадлежит ему одному.
Но тут он заметил и нечто иное.
В одну из дверей, выходящих на террасу, вползала и спиралью поднималась вверх струйка дыма. Он вздрогнул; он едва не вскочил с места; но побоялся вызвать панику и сидел, цепенея от ужаса, ловя бессвязные обрывки мыслей, мелькающие в голове, пока не услыхал пронзительный вопль: "Пожар! Пожар!" - и не увидел, что и вся публика и хор с дикими криками вскакивают с мест. В ту же минуту ярко вспыхнула легкая дверь, и пламя веером поднялось к стропилам.
В это мгновение он думал только о Шэрон - Шэрон, стоявшей, словно недвижная колонна из слоновой кости, перед обезумевшей толпой. Он бросился к ней. Он слышал, как она взывает:
- Не бойтесь, выходите, не торопясь!
Она обернулась к хористам, которые в развевающихся белых одеждах панически устремились вниз со своих скамей.
- Не бойтесь! - молила она. - Мы в божьем храме! Господь защитит нас! Я верую! Верьте же и вы! Я проведу вас невредимыми сквозь пламя!
Но они, не обращая на нее внимания, неслись мимо, отталкивали ее с дороги. Он схватил ее за руку.
- Сюда, Шэра! В заднюю дверь! Прыгнем с балкона и доплывем до берега!
Она словно и не слыхала его. Оттолкнув его руку, она продолжала выкрикивать голосом, который звенел безумием и фанатической верой:
- Кто положится на гостеприимство всемогущего господа? Пришел час испытать нашу веру! Кто последует за мной?
Две трети публики находилось за полосою огня, и большинство смогло беспрепятственно выбраться на террасу, а оттуда - на берег: дверей было много, и притом достаточно широких. Раздавили лишь одного ребенка, затоптали одну женщину, упавшую в обморок. Но ближе к эстраде, прорываясь между балками, бушевало пламя, раздуваемое ветром с моря. Большая часть хористов и публики из передних рядов уже спаслась, но тем, что были сейчас в глубине эстрады, путь к спасению оказался отрезан.
Элмер снова схватил Шэрон за руку и срывающимся от страха голосом крикнул:
- Бежим, ради бога! Медлить нельзя!
Безумие придало ей сверхъестественную силу. Она оттолкнула его так резко, что он отлетел в сторону и ударился коленом о скамью. Рассвирепев от боли, не помня себя от страха, он прорычал:
- Ах, так! Ну и черт с тобой! - и кинулся прочь, расталкивая оставшихся и истерически визжавших хористов. Оглянувшись назад, он увидел, что она уже совсем одна, высоко подняла в руках белый деревянный крест, стоявший у кафедры, и твердым шагом двинулась вперед - высокая белая фигура на фоне огненной завесы.
Хористы, которым не удалось пробраться к выходу, вспомнили или догадались о существовании маленькой задней двери, вспомнили о ней и Эделберт с Артом Николсом, и все они теперь устремились туда.
Дверь открывалась внутрь, только сейчас она не могла открыться, потому что человек двадцать несчастных напирали на нее с этой стороны. С ревом ужаса Элмер ворвался в самую гущу кучки людей, расшвырял их в стороны, сбил с ног девушку, стоявшую у него на пути, рывком распахнул дверь и выскочил последний и единственный. Больше никто не успел.
Он не помнил, как спрыгнул в воду, и пришел в себя уже в волнах прибоя, отчаянно стараясь выплыть к берегу, скованный холодом, скованный намокшим платьем. С большим трудом он ухитрился вытащить руки из рукавов сюртука.
Во внутреннем кармане лежал адрес Лили Андерсон, который она дала ему утром перед отъездом.
Ночное море, хоть и освещенное сейчас сверху пламенем пожара, уходило в бесконечную черную, слепую мглу. Волны вынесли Элмера к сваям, на которых стояла молельня, и он стал судорожно цепляться за замшелые, скользкие, точно змеи, столбы. Раковины врезались ему в ладони. Но он все же выбрался из-под нависшего над ним здания и, задыхаясь, поплыл к берегу, а море вокруг становилось кроваво-красным. В крови плыл он, в крови, холодной, как лед, бушующей и ревущей ему в уши.
Но вот колени его коснулись песка, он выполз на берег среди кричащих, растерзанных, вымокших людей. Многие бросились в море с террасы и все еще с жалобными воплями, выбиваясь из сил, боролись с прибоем. Их мокрые и безжизненные головы были отчетливо видны в свете пожара. От скинии остался уже лишь остов - клетка с беснующимся пламенем - и черные крохотные фигурки, все еще прыгающие с террасы в море.
